– Ой, – сказала Тоня, когда зазвенело стекло.
И быстро поехала домой и достала все деньги из копилки. Она положила их в красивую коробочку, которую они смастерили с Гунвальдом. И вручила коробочку Хагену вместе с глубокими и подробными извинениями.
Но этот Клаус Хаген не захотел взять коробочку! Вынул деньги, а ее саму вернул, скривившись.
– А это мне зачем? – сказал он.
Зачем-зачем! Мог бы хранить в ней деньги, раз их у него так много, подумала Тоня.
Клаус Хаген чихнул и закрыл дверь.
После того разговора Тоня сдалась и поняла, что пытаться подружиться с Хагеном – дело безнадежное. Потому что Хаген – одна большая безнадега, от макушки до пяток. Отказаться от такой коробочки! Ни один человек во всей Норвегии так бы не сделал! Она промучилась с аппаратом для выжигания всю субботу, чтобы нарисовать птичек на крышке.
– Он ничего не понимает в искусстве, – ответил Гунвальд, когда она рассказала ему всё.
– Он вообще ничего не понимает! – сказала Тоня сердито.
– Этот кемпинг – долина грусти, – говорит Тоня теперь. – Ни одного ребенка!
– Гунвальд, – продолжает она, – все-таки здорово, что я так оживляю твою жизнь, а то сидел бы сейчас и глотал обед совсем один.
Гунвальд усаживает свое длинное тело на стул, и в коленях и в локтях раздается хруст.
– Аминь, – говорит он негромко.
Они угощаются жареными котлетами, и жареным мясом, и жареными ребрышками, и Тоня думает: почему еда у Гунвальда гораздо вкуснее всякой другой еды, которую ей доводилось пробовать?
– Знаешь, что там готово к серийным испытаниям? – кивая на мастерскую, спрашивает Гунвальд внезапно, не успев подумать о том, чтобы надо бы сначала проглотить всё, что у него во рту.
Тоня кладет вилку на тарелку.
– Снегокат?
Глава третья,
в которой первое испытание снегоката идет кувырком и Тоне грозят полицией
Тоня и Гунвальд всё время затевают то одно, то другое. Но дело, которым они занимались всю зиму, это вам не хухры-мухры. Это дело стоящее, в этом уверены и Тоня, и Гунвальд. Они конструировали идеальный снегокат – устойчивый, как паром, быстрый, как мотоцикл, и красивый, как покойная бабушка Гунвальда. Если проект удастся, то еще до будущего Рождества они поставят производство этой модели на поток и загребут денег больше, чем даже у Клауса Хагена.
Идея возникла после того, как Тоня целый день каталась на простых санках.
– Эти санки с места не сдвинешь, – пожаловалась она Гунвальду.
– Что с санок взять! – фыркнул Гунвальд. – Тебе бы снегокат с рулем и тормозом.
– А где берут снегокаты? – спросила Тоня.
– Настоящий хороший снегокат теперь и взять негде, – ответил Гунвальд.
Но ведь человеку нужен именно снегокат с рулем и тормозом, раз он правда самый лучший, настаивала Тоня. И была, на взгляд Гунвальда, совершенно права. Поэтому на другой день он поехал в город, загрузил там машину всякой всячиной и, вернувшись, принялся строгать, пилить и сколачивать не за страх, как говорят, а за совесть. Многое предстояло перепробовать и отвергнуть, прежде чем они найдут идеальный вариант. Они не могут запустить в производство какое-то барахло, если их сани будут носить гордое имя «Молния Глиммердала».
Тоня обошла все дома в Глиммердале и собрала все старые санки. Нужно учиться на ошибках прежних производителей, утверждает Гунвальд.
– Как там дела со снегокатом? – интересуются соседи.
– Движутся, – отвечают Тоня с Гунвальдом, и больше ни гу-гу.
Но последние несколько дней Тоня не заглядывала в мастерскую. Уж больно много было других забот. И сейчас она прямо ахнула от радости, когда Гунвальд распахнул дверь и она увидела в мастерской рядом со шлифовальным станком три почти готовых снегоката.
– Теперь нам нужен испытатель. Желательно ребенок, – скороговоркой пробормотал Гунвальд, покосившись на Тоню – единственного ребенка в Глиммердале.
Три снегоката на горе, в начале спуска длиною в несколько километров – это такое потрясающее зрелище, хоть оперу пиши. Гунвальд дрожит от нетерпения, пока Тоня застегивает свой велосипедный шлем.
– К концу зимы наши снегокаты будут доезжать до моря, готов поспорить на мой кисет, – говорит Гунвальд.
Тоня разевает рот. До моря? Это четыре километра с подъемами, ровными местами и прочими сложностями. Неужели сани могут уехать так далеко? Могут, уверен Гунвальд, но не сразу. Сперва надо их испробовать, а потом всё обмозговать.
Тормоза бывают двух типов. На одном снегокате – ручка, за которую Тоня должна тянуть, на втором – ножной тормоз.
– А тут чего? – спрашивает Тоня, указывая на третий снегокат, вообще без тормоза.
– Вот выясним, какой тормоз лучше, и поставим его на эти сани – у них самые роскошные полозья, – отвечает Гунвальд, потирая руки.
Он усаживает Тоню на первые сани.
– Они могут плоховато вписываться в повороты. Не беда – сейчас меня интересуют тормоза, – поясняет он в свое оправдание.
Тоня берется за руль, а Гунвальд включает рацию: они должны предупредить Петера, что Тоня стартует, – Петеру надо успеть перекрыть движение.
Это тот самый Петер, что живет в доме с экскаватором. Он дружит с Тоней и Гунвальдом и любит тетю Идун. Это тетя Эйр сказала. Но Петер такой робкий, что не дает роману хода. Просто любит тетю Идун и молчит – и так год за годом. Свихнуться можно, глядя на всё на это, говорит Гунвальд.
– Испытатель готов. Отбой, – гремит Гунвальд в свою рацию.
В ней что-то трещит и скворчит, но потом прорезается голос Петера:
– Движение остановлено. Отбой.
– Внимание! Марш! – командует Гунвальд, и прежде чем Тоня успевает собраться, старик с недюжинной силой толкает снегокат вниз.
Снегокат – это вам не санки. Тоня оказывается у моста быстрее, чем успевает подумать слово «мост». Она лихорадочно ищет ногой педаль. Вот она! Тоня давит изо всех сил. Перестаралась! Сани заносит, они ложатся на бок и пролетают мост на одном полозе. Тоня пытается выровнять сани, но только заваливается на другой бок. Сани не слушаются ее.
– Вау-у-у! – вопит Тоня. Пробный спуск не успел еще толком начаться, а Тоня и сани взлетают в воздух, как две диковинные птицы, и, описав длинную дугу, с громким чпоком шмякаются в снежную пудру.
Второй раз за сегодняшний день Тоня, лежа глубоко под снегом, пытается определить, жива ли она. Лицо сильно саднит.
Значит, жива, решает Тоня – и с трудом высовывает наружу голову.
Свет снаружи рассекается двумя тонкими ветками. Теперь Тоне ясно, что так кололо ей лицо. Это розы Салли. Они дремали себе под снегом, не чуя беды, и тут откуда ни возьмись прилетела Тоня и, не пощадив себя, решительно пробудила их от зимней спячки. Тоня просовывает голову между ветками розовых кустов и видит саму Салли. Та держит в руках коробку с лекарствами и с подозрением смотрит на не поместившиеся под снег сани.