Но ощущение проходило, а какая-то вязкая, тянущая тоска оставалась еще надолго, и я никак не мог с ней справиться. Словно я забыл нечто очень важное, и теперь без этого уже никогда не смогу жить полноценной жизнью.
Может, эта шустрая лисица с острым языком просто по-своему понимала тоску в моих глазах, когда я смотрю на нее, и поэтому кусала меня своими насмешками, как надоедливая мошка? Ну, разве не потеха: зеленомордый орк втрескался в сельскую красавицу!..
«Да забери ее мрак, эту Линсей! Уходить отсюда надо», – думал я рассеянно, махая топором снова и снова.
Но ведь идти мне было совершенно некуда…
А потом дрова закончились.
Я уселся на пенок для рубки и просидел там, пока не появился учитель Треш.
Изумленно взглянув на гору дров, он только покачал головою.
– Шрам, да не бери ты это все близко к сердцу, – он, как другу, положил мне руку на плечо.
– Они просто дети, а ты не похож на них. Они, как маленькие собачки, лают, когда видят что-то необычное. А только шикни на них – тут же бросятся наутек.
– Да знаю… – тоскливо махнул рукою я.
– А насчет Гимнов Судьбы – так ты не расстраивайся: там, на небесах, зачтется и просто старание, даже если ты и не выучишь песни. Ведь ты же стараешься, правда?
– Угу, – махнул головою и честно соврал я.
– Ну вот и чудесно, – улыбнулся учитель. – Идем обедать.
Я послушно поднялся и потопал следом за учителем в его домик, где уже его жена (добрейшая тетка! Сначала, правда, меня боялась, но потом пообвыкла) накрывала стол.
Если честно, насчет старания я обманул учителя Треша. Просто мне почему-то до тошноты было противно повторять за всеми хвалебные слова о доброй и мудрой Судьбе, что управляет всеми нами. Поэтому я пропускал эти слова мимо себя, совсем не цепляя памятью. Но объяснить такое странное противление для учителя было бы слишком сложно, ведь оно и мне самому казалось непонятным.
Так что проще все списать на тупость.
В конце концов, наверное, так и есть: если ты неспособен запомнить пару строчек песни и напрочь лишен музыкального слуха, то вред ли пение доставит тебе удовольствие.
Куда большее удовольствие – большая миска горячей каши с молоком и полхлеба – мой обычный обед, который ждет меня на столе.
А когда я вижу еду, все другие мысли просто выпрыгивают вон из моей головы и настроение поднимается само собою…
Да, поесть я люблю.
* * *В подземелье клубилась тьма – такая густая и вязкая, что ее можно было бы потрогать рукой. Вот только сделать такое было некому; давным-давно забытый вход в подвал, заваленный грудой камней, перестал интересовать кого бы то ни было.
А существо, прикованное по рукам и ногам к скользкой от влаги стене – таким образом, что обтянутые бурой кожей высохшие конечности не касались земли, было мертво или погружено в непонятный, растянувшийся во времени летаргический сон, сковавший его не менее, чем толстые цепи, способные удержать на месте средних размеров торговое судно. Стоило бы удивиться, что столь тяжелые кандалы понадобились кому-то лишь для того, чтобы обездвижить кого-то столь тщедушного, как пленник этого подземелья.
Назвать его человеком было бы сложно: ссохшаяся плоть обтягивала тонкие кости; на плечах существа неподвижно болтались обрывки почти истлевшей от времени и сырости одежды, а лицо напоминало скорее уродливую морщинистую маску. Было еще нечто странное – ногти на руках и ногах существа вытянулись не меньше локтя в длину, уродливо изогнутые и заостренные на конце. Отросшие космы седых волос струились по полу, напоминая серую паутину.
Существо не двигалось; и только склонившись близко-близко над ним, можно было бы заметить, как изредка едва вздымается тощая грудь, впуская в себя немного застоявшегося сырого воздуха.
Вдруг откуда-то сверху раздался гул, похожий на голос колокола; он нарастал с каждой секундой, заполняя собою тесное пространство подземелья, отчего застывшая тьма вдруг всколыхнулась, и тело узника – а еще точнее – узницы – начало трястись, как в лихорадке, ударяясь тощей спиной в мокрый камень.
Звук прервался так же неожиданно, как и начался.
Существо открыло глаза…
С душераздирающим воплем мальчик вскочил со своей постели; его сердце едва не выпрыгивало из груди.
– О небеса! Руди, да когда ж это закончиться? – пробасил грубый мужской голос по ту сторону хлипенькой перегородки, отделяющей супружеское ложе от спальни детей.
– Еще пару таких ночей, и я стану заикой…
В дальнем углу заплакал в колыбели грудной ребенок.
– Да что ж это за наказание на мою голову! Где ж ты взялся, паразит этакий, – проворчала Руди, и, кряхтя, и потопала к разоравшемуся младенцу.
– Ну-ну, маленький. А-а-а-а-а!..
Мальчишка и девочка постарше, что спали там же, где и незадачливый сновидец – на полу, на охапке сена, покрытого мешковиной, тоже проснулись и, не сговариваясь, принялись колотить его. Мальчик скрутился калачиком, уже привычно закрывая от ударов лохматую голову.
– Ей вы! Потише там! – прикрикнула на них Руди, укачивая на руках младенца.
– Еще раз так заорешь, и ты покойник! – прошипел старший мальчишка на ухо младшему и, наостанок еще раз угостив его ударом под тощие ребра, отвернулся в другую сторону. Подражая брату, девочка сделала тоже самое.
Мальчишка – только что поднявший своим криком на ноги всю семью, лишь сдавленно охнул, чтобы не застонать, вытирая кулачком набежавшие слезы.
Скоро в темной и душной крестьянской избе снова воцарилась тишина.
* * *Пасмурное утро струилось тусклым светом из-за плотных штор.
Министр никуда не спешил; его день начинался поздно, а заканчивался часто почти с наступлением рассвета.
Устало развалившись в высоком кресле, закутанный в широкий пестрый халат, он не спеша отхлебывал из высокой глиняной кружки горячий напиток.
Несмотря на доступность посуды из железа, серебра и золота, этот – один из богатейших в королевстве – человек, оставаясь в одиночестве в своих покоях, всегда отдавал предпочтение глине и дереву. Может, эта привязанность была единственной ниточкой, связывавшей его с теми временами, когда Инальд Дурог еще не был министром.
– Ну, и что нового тебе удалось узнать?
Толстый невысокий человек – советник Тиз, только покачал головой, от чего его тщательно уложенные пряди седоватых волос разъехались в стороны, открывая небольшую лысину.
– Почти ничего. Последний следопыт сказал то же, о чем уже говорили предыдущие – все следы обрываются у Каменного лога.
Инальд отхлебнул еще раз; аккуратно поставил чашку на край небольшого столика и только тогда поднял на Тиза тяжелый взгляд пронзительно-серых глаз.
– Ты думаешь – это то, что я хотел бы услышать?
В глазах молодого мужчины полыхнуло острое пламя; оно разгоралось стремительно быстро и не сулило советнику Тизу ничего хорошего.
– Покрой вас мрак, ничтожные дармоеды! – вдруг сорвался с места министр и, в один прыжок достигнув несчастного Тиза, вцепился длинными цепкими пальцами в его глотку.
– За что я плачу вам?! Думаешь, мне нужны ваши отговорки?
Вусмерть перепуганный Тиз только затряс головой.
– Что вы сделали, чтобы найти ее? Столько времени прошло – и что?! Что, я тебя спрашиваю?!
Он наконец-то расцепил пальцы, и советник, схватившись за горло, отошел назад на несколько шагов и закашлялся.
– Я… Я послал туда людей, они ищут… – прохрипел он в ответ. – Всем окрестным баронам дано распоряжение…
– Да, да, да! Я сам приказал тебе дать им распоряжение, и это не новость! Я спрашиваю, что сделал ты?
Тиз уже немного пришел в себя.
– Мы делаем все возможное. И это не наша вина, что…
– Хватит! – снова рявкнул Инальд. Ярость исказила его холеное лицо.
– А теперь слушай меня внимательно: или вы ее найдете, или ты займешь ее место в тюрьме. Это ясно?
Тиз только утвердительно качнул головой: яснее было некуда. Зная министра хотя бы чуть-чуть, можно было не сомневаться в его словах.
– Если она жива, она должна быть здесь. Здесь, а не в подземельях Церкви. А если эта дрянь мертва, то я хочу знать, где ее зарыли, и сколько бурьяна растет на ее могиле. Это тоже ясно?
– Да, господин.
– Можешь идти. Нет, постой… Еще одно: если найдете могилу, убедись, что это именно та могила, и оставь там человека. Пусть следит, кто еще будет ее искать. И все вещи – повторяю: все! – вещи, которые вы найдете, и которые принадлежали ей, доставить ко мне сюда. То же касается и нашего хваленого сыщика, который стоил мне больше породистой лошади: как только этот мерзавец объявится – в любое время дня и ночи – тащите его сюда! Пусть он мне расскажет все те сказки, которые скармливает вам, идиотам!
– Будет исполнено, господин.
– Иди, – прошипел министр, пытаясь взять себя в руки.
Советник поспешил откланяться и стремительно скрылся за дверью.