Глядя на картину Плавинского, мы понимаем, что это художник, который обладает цельностью представления о мире. И это представление он выразил не в трактате, а в живописи, которая очень интересно построена, которая глубоко нас волнует. И как бы ни был оригинален и самостоятелен художественный почерк Плавинского, который ни с чем и никак спутать нельзя, но все равно он художник XX века. Поэтому мы очень хорошо видим его связь с искусством других эпох. Скажем, совершенно очевидна его глубокая связь с Дюрером, потому что Плавинский, как и Дюрер, стремится к абсолютному совершенству своих художественных форм. Он всегда доводит их до совершенства. Так же, как и Дюрер, он очень внимателен к деталям, скрупулезен – как художник позднего средневековья, как художник готический, как художник Возрождения… В этой картине – его музыка, а в этом черном обрамлении одной из рам, которые являются такими «главами» этой его художественной «саги» о музыке, есть следы Малевича и художников XX века. Он говорит с нами на языке XX века, но мыслит как вневременной, внемирный творец, как художник вне народа и времени – и внутри времени и народа. Это и есть великая художественная свобода. Это может себе позволить только художник, который может доказать свое профессиональное право на исключительность.
Самая последняя работа Плавинского «Путь в бесконечность» поражает своей необычностью. Это очень редкое обращение к чему-то, что глубоко задевает сейчас каждого из нас. Эта работа поражает предощущением близости границы, близости исторического края. Плавинский берется за ту тему, которую поднимал Данте в «Божественной комедии» – тему рая и ада, вот этих миазмов, которыми мы отравляем жизнь. Здесь у него скапливаются все эти образы Данте и Гойи, все образы разрушения, тлетворности. Их накопилось очень много, и они разрывают оболочку даже такого всехудожника о всемире, как Дмитрий Плавинский. «Путь в бесконечность» производит очень сильное впечатление. Естественно, эта работа напоминает и видения Босха, и темы работ Гойи. Но, конечно, она у него решена совершенно самостоятельно. «Чудится мне на воздушных путях двух голосов перекличка.» Все эти произведения посвящены одной и той же теме – теме гибели, которую несут накопившиеся миазмы мира.
Вообще Плавинский всегда стремится к катарсису. У него ярко выражено стремление к катарсису, который есть не очищение и разрушение, а который есть представление античности о мировой гармонии. Потому что катарсис – это всегда итог восстановления гармонии. Через трагедию происходит восстановление гармонии. Это всегда было свойственно Плавинскому. У него всегда был образ времени, разрушающего и созидающего через какие-то конфликты. А итогом всегда было восстановление гармонии в вещах. Это единственная вещь, которая так трагически «режет душу напополам», говоря словами Высоцкий.
Дмитрий Плавинский. Путь в бесконечность
Из поколения Дмитрия Плавинского осталось очень мало художников, и он, может быть, единственный из всего своего поколения, кто так абсолютно полнокровно и полноценно работал. У него не было творческой остановки, он постоянно находился в состоянии творения. А почему? Потому что он выбрал жизнь, занятую только искусством, освобожденную от лишних общений, от лишних жизненных впечатлений, которые ему сейчас не нужны, отсеченную от мелких соблазнов, от всего, в чем мы себе не можем отказать. Он был бесконечно аскетичным человеком. Конечно, он был не святой, он был очень полнокровный человек, но он выбрал этот путь. Он сделал выбор. Дмитрий Плавинский – это человек, который, с одной стороны, имел какое-то предназначение, миссию, а с другой стороны – свободный выбор. Он выбрал творчество и творческую жизнь до конца, предпочел их презентациям, выставкам, концертам и различным развлечениям. И его жена Мария Плавинская разделила с ним все это и во всем ему помогала. Они – взаимодополняющая пара. И в последней работе «Триера Трои» он использует ее фотографии в своем коллаже.
Есть такие люди, абсолютно обособленные личности, вне зависимости от того, какую жизнь они проживают. Это именно личности, а личность – это человек, который определяет сам себя, а не его определяют. К ним можно отнести Льва Николаевича Гумилева. Казалось бы, что может быть страшнее той жизни, которую он прожил? Почти вся жизнь его прошла в лагерях, с некоторыми перерывами, с 1938 по 1956 год. Мне довелось познакомиться с Львом Николаевичем в 1966 году, во Пскове, где он работал с Всеволодом Петровичем Смирновым, когда Смирнов делал медный крест на могиле Анны Андреевны Ахматовой. Гумилев много лет провел в лагерях, ему вообще не давали учиться, но он прожил сам свою самостоятельную жизнь так, как он считал нужным ее прожить, вопреки всему. Был он востребован временем? Никогда! Он был им активно гоним, он был им ненавидим. Но этот человек был создателем уникальной теории, которая ближе всего должна быть Плавинскому: это теория этногенеза. Это теория этногенеза и пассионарности, а не истории как истории и географии как географии. Это теория, которая рассматривает процессы в их единстве и взаимодействии: как этническая история людей соединяет в себе использование земли и воды с историческими событиями, с появлением исторических личностей. Гумилев описывает этапы этногенеза. Что такое личность? Это человек, проживающий жизнь, которую он выстраивает сам, несмотря ни на какие обстоятельства. Все обстоятельства в жизни Гумилева были против него. Но он свою жизнь выстроил так, как считал нужным. Несмотря на то, что прошел всю войну в штрафных батальонах, и несмотря на то, что сидел в самых страшных лагерях, он создал большое количество трудов по этой теории этногенеза. А сейчас все его знают, все его книги продаются… Если бы в 1966 году кто-то сказал, что его книги будут продавать в магазинах, в это невозможно было бы поверить.
Впрочем, здесь надо отметить следующий факт. Большое количество людей сейчас знает его имя, читает его книги. Но разве кто-нибудь понимает, что он читает? Нет. Потому что, когда слышишь, что люди говорят о прочитанном и как употребляют слова «пассионарий», «пассионарность», становится ясно, что никто даже не понимает, что он прочитал. И пассионарной часто считают личность, которая таковой не является.
Но для нас сейчас важно, что Гумилев и Плавинский – это люди одного семени, одного племени – племени внутренне свободных людей, создающих свой собственный мир, невостребованных временем, но маниакально идущих только по тому пути, без которого они жить не могут.
Есть и еще один пример – это Тонино Гуэрра. Итальянец, состоятельный, благополучный, проживший девяносто два года, сценарист – классик итальянского Возрождения в области кино. Он делал все фильмы с Феллини, с Антониони, с Франческо Рози, с братьями Тавиани… с кем он только не работал! И он принадлежит этому же племени. Тонино Гуэрра является создателем абсолютно новой, не бывшей еще драматургии, нового театра – точно так же, как когда-то Чехов создал новый театр. У Чехова оказался свой режиссер, Станиславский. Чехов был им недоволен как режиссером, и все-таки Станиславский первым стал ставить пьесы Чехова, еще при его жизни, хотя понимал их совсем не так, как понимал Чехов. Создателем театра был Эсхил. Великими создателями театра были не только драматурги, но и режиссеры, такие как Мейерхольд.
Сейчас театр находится в кризисе. От того, что люди переодевают Германа или графиню-бабушку в современные костюмы, новая опера или новый театр не появляется. Это называется «Тришкин кафтан». Это перешивание, это перелицовка: «Давайте перелицуем на этот лад». Вспомним, как в «Роковых яйцах» замечательный Булгаков описал нелюбимого им Мейерхольда, когда он ставил «Бориса Годунова», и бояре висели вниз головой на турниках. «Бориса Годунова» надо ставить так, как Пушкин написал. Зачем на турники вешать? Так вот, Тонино Гуэрра создал новый театр. Что можно сказать о его драматургии? Это удивительный театр. Все драматурги описывают наш мир, пусть по-разному, в разных жанрах. А если им надо, чтобы герои произнесли внутренний монолог, чтобы мы знали, о чем речь идет, как у Мольера или у Шекспира, актеры отворачиваются в сторону и произносят внутренний монолог как бы про себя. А Гуэрра создал театр сознания. Это пьесы необыкновенной красоты, о которых трудно даже рассказать. Было бы хорошо, чтобы эти пьесы были напечатаны по-русски, чтобы о них услыхали режиссеры. Может быть, найдется какой-то молодой человек, который поймет, как сделать этот новый театр. Тонино Гуэрра в девяносто два года создал новый театр, который никем не востребован. Да и сам Тонино Гуэрро был не очень-то востребован, потому что, несмотря ни на что, не позволял себе отвлечься. Так же точно жил Гумилев. Так же точно жил Дмитрий Плавинский.
Эти люди не были знакомы друг с другом, они не были связаны между собой. Но у них есть одинаковые черты: время проходит через них, огромный поток времени, и они проходят сквозь это время, осуществляя его на своем уровне – через картины и офорты Плавинского, через теорию этногенеза Гумилева, через новые пьесы Гуэрры.