Свобода и порядок – они были терминами проблемы (или «переменными») последнего убедительного концепта рациональности, порожденного Европой. Либеральное кредо можно сформулировать в форме, близкой к Лейбницу: максимально возможное количество свободы с минимально необходимым порядком. С тех пор наблюдаются лишь продукты дезинтеграции: в форме различения нескольких концептов рациональности, без определения рациональности как таковой (Вебер, Хабермас) или же в форме различения между рациональностью и иррациональностью, – что утверждает обе стороны различения, но, опять же, без определения того, какова природа утверждения этого различения; иными словами – что определяется его формой. Этому соответствует исчезновение концепта разума: качество живого человеческого существа стало лишь приблизительно достижимым – в буквальном смысле – утопическим идеалом.
Не сразу становится очевидным, может ли системно-теоретический концепт общества помочь нам избежать дилеммы свободы и порядка. В любом случае, нет пути назад к старому европейскому континууму бытия и мысли или природы и действия, посредством чего рациональность находилась точно на конвергенции двух сторон, т. е. мысль по-своему соответствовала бытию, а действие, по-своему, – природе. Все равно мы замечаем в различениях типа бытие /мысль и действие /природа примечательную асимметрию, которая, кажется, скрывает, с точки зрения перспективы настоящего, структуру рациональности. Если мы принимаем, что мысль должна приводить свое собственное бытие в соответствие с бытием и действием в своей собственной природе – с природой, тогда ясно, что различение появляется опять на одной из двух сторон – в мысли или действии. Джордж Спенсер-Браун называет операцию, которая реализует подобную структуру, возвращением (re-entry) формы в форму или возвращением различения в то, что оно различило [Maturana, 1982:143]. Контекст исчислений формы, в которой оно возникает, предполагает, что мы должны думать о разрешении парадокса, а конкретно – о парадоксе использования различения, которое не может различить себя. Как бы ни было, с помощью этой интерпретации старой европейской концептуальности рациональности, мы можем поставить вопрос, должна ли она оставаться привязанной к таким антропологическим (или гуманистическим) концептам, как мысль и действие, и не можем ли мы, по крайней мере, выделить фигуру возвращения.
Подобное возвращение неизбежно не только для систем сознания, но также и для системы общества. Оперативно завершенная дифференциация между системой и средой возвращается в систему как различение между отсылкой к себе (самореференцией) и внешней отсылкой (инореференцией). Коммуникация может возникнуть только если система избегает путаницы между своей собственной операцией и тем, о чем коммуницируется. Сообщение и информация должны различаться и оставаться различными, иначе не возникнет коммуникации. Система оперирует посредством непрерывного воспроизводства различия между отсылкой к самой себе и внешней отсылкой. Это и является ее аутопойезисом. Только это обеспечивает ее оперативное замыкание. Соответственно, сознание непрерывно экстернализирует то, что предполагает в каждой операции его мозг – орган самонаблюдения состояний его организма. Сознание должно в равной степени непрерывно различать самореференцию и инореференцию, чтобы с помощью этого различения заниматься самонаблюдением, разграничивая себя и среду. Именно потому, что оперативные вмешательства в среду невозможны, самонаблюдение посредством этого различения является необходимым условием аутопойезиса системы; и это применимо к обществу в той же степени, что и к сознанию.
Если мы ищем концептуальность, которая заменила бы космологическую рациональность старого мира, то именно с этого нам и следует начать. Однако результат будет оперативно выведен «как он есть» – рациональность, совершенно неидеальная и без возможности нерациональных операций. Это будет рациональность наблюдателя первого порядка. Мы приходим к более требовательной концептуальности только на уровне наблюдения второго порядка. Это предполагает, что система наблюдает себя во время выполнения возвращения. Соответственно, она должна принимать различение – самореференция/инореференция – в качестве своей основы и перенести это различение в свою самореференцию. Она должна всецело осознавать не только то, что дифференциация системы от всего остального мира (который, таким образом, становится средой) завершается путем своих собственных операций и не могла бы возникнуть без этой мюнхгаунзеновской само-деятельности. Она также должна осознавать, что различение между самореференцией и инореференцией, которое, таким образом, стало возможным, – это особое различение, и оно требует своих собственных операций. Самореференция/инореференция повторно вводит различие в то, что она уже различила. Это та разница, посредством которой система обеспечивает свое единство.
С этой способностью проникновения мир становится конструкцией, какое бы различение его ни формировало. Бесспорно, теперь мир – реальность, поскольку различающие и конструирующие операции уже завершены; и, бесспорно, теперь мир – конструкция, так как без расщепления через различение, которое можно применять разнообразно (по-разному для каждой системы), было бы нечего наблюдать. Поэтому мы обнаруживаем себя в ситуации, которую такие философы, как Фихте и Деррида, использовали, чтобы довести философию до отчаяния. Если мы хотим рассматривать себя в качестве продолжателей старой европейской концептуальности, то рациональность можно воспринимать только из этой ситуации. Но как? Лучший известный выход – настаивать на инореференции. Или (что, в общем-то, одно и то же) переключиться на метауровни.
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
Блок Ф. Роли государства в хозяйстве // Западная экономическая социология: Хрестоматия современной классики / сост. И науч. Ред. В. В. Радаев. – М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2004. – С. 569–599 (в сокр.). Пер. С англ. М. С. Добряковой и др.
2
Доббин Ф. Формирование промышленной политики // Западная экономическая социология: Хрестоматия современной классики / сост. и науч. ред. B. В. Радаев. – М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2004. – C. 607–631 (в сокр.). Пер. С англ. М. С. Добряковой и др.
3
Имеются в виду планирование, финансы, техническая и управленческая координация, ценообразование и конкуренция.
4
Флигстин Н. Государства, рынки и экономический рост // Экономическая социология. Электронный журнал www.ecsoc.msses.ru. – Т. 8, № 2. – 2007. – С. 41–60 (в сокр.). Пер. с англ. Е. Б. Головлянициной. Науч. ред. В. В. Радаев, М. С. Добрякова.
5
Swedberg R. Markets as Social Structures // The Handbook of Economic Sociology / Ed. By N. Smelser and R. Swedberg. – N.Y., 1994. – P. 255–260, 261–274 (в сокр.). Пер. С англ. Г. Н. Соколовой.
6
Социология. Классические и современные парадигмы: хрестоматия по социологии / авт-сост: С. А. Кравченко, М. О. Мнацакян. – М., 1998. – С. 296–305.
7
Актор – действующий индивид.
8
Агент – индивид, обладающий властными полномочиями и способный влиять на те или иные процессы.
9
Luhmann N. The Concept of Society / N. Luhmann // The Blackwell Reader in Contemporary Social Theory, A. Elliot (ed.). – Oxford: Blackwell, 1999. – P. 143155 (в сокр.). Пер. С англ. А. А. Широкановой.