Не торопясь встала, взяла ковшик и отправилась в ванную. Всё ещё по старинке, не доверяя покупной и очищенной воде, что продают в больших бутылях, зачерпнула ковшиком из своего чана. Она всю жизнь так делала: в стоящий в ванной большой чан набирала холодную воду тоненькой струйкой, давала пару дней отстояться, а потом пользовалась ею. И ведь метод этот был действенен. Наполнила и включила чайник кипятиться. Сама же в это время достала свою кружку, из холодильника вынула молоко и уселась обратно, ожидая, когда чайник закипит. По привычке включила телевизор, пытаясь что-то уловить, но вот только не этим была занята сейчас ее голова. И он скорее служил дальним фоном, а не источником информации.
Сорок три дня назад в очередной раз беда пришла в её дом.
Была суббота, время шло к обеду. Она сидела дома одна и чем-то занималась, сейчас и вспомнить не могла – чем конкретно. Сначала раздался громкий стук, а потом кто-то шумно распахнул дверь. Она про сына подумала, что опять пьяный пришёл, но в прихожей стояла соседка со второго этажа. Подбежала, схватив её за руку, и, причитая, заголосила: Пошли, пошли скорее, там сын твой в подъезде лежит и голова вся в крови! За доли секунды она пулей спустилась и оказалась рядом с лежащим сыном. Действительно, вся голова в крови, что-то мычит и пытается сказать, а не получается. С большим трудом затащили его в квартиру и уложили на диван. Он скрючился в какую-то неестественную позу и вроде затих. Скорую надо вызывать, – произнесла соседка, – да ты посмотри, его же пинали, – указывая рукой на его пальто. Действительно, дорогущее пальто, которое он купил в конце лета, с пятнами крови и чёткими отпечатками подошв чьих-то ботинок указывало на это. Их увезли вместе, её – как сопровождающую, его – как пациента. Сына мигом переложили на каталку и повезли куда-то по широким, белым коридорам. Позже подъехала милиция, вернее полиция, и там она дала первые показания. Уверенная в том, что всё будет хорошо и вечером его можно будет зайти и проведать, тихонечко отправилась домой. Шла и про себя ругала его, ведь пьяный уже был и, судя по запаху, хорошенько успел напиться. А подрался с кем? Ведь средь бела дня, где?! С этими мыслями и зашла домой.
Стала собирать туалетные принадлежности. Основательно и по-хозяйски складывала в пакет всё то, о чём ей сказала медсестра: кружку, ложку, аккуратно обматывая всё полотенцем. И тут раздался телефонный звонок из больницы: Принести пакет можете, вот только встретиться не получится, прооперировали его, самочувствие в норме, а вот завтра в палату пропустим, завтра же и с врачами поговорить можно будет. Теперь она сама зашла к соседке, вместе отнесли вещи в приёмный покой, по дороге обсуждая, что могло произойти и кто это мог сделать. Ничего конкретного предположить не смогли, расстались на своей лестничной площадке с верой, что всё обойдётся и скоро сын поправится.
На следующий день прямо с утра вновь отправилась по уже знакомой дорожке. Прошла в ординаторскую и, как ни странно, сразу, без ожидания, встретилась с лечащим врачом. Тот сразу понял, о каком пациенте пойдёт речь и говорить начал тоже сразу, без лирических вступлений. Значит, удалили ему почку ввиду того, что она из себя ничего не представляла, потому что из-за нанесённых ударов превратилась в лохмотья, а вот селезёнку спасти удалось, прооперировали и зашили. Состояние соответствует тому, которое и должно быть после подобного хирургического вмешательства. Больной пришёл в себя и находится в палате. На тот момент она ещё не поняла, что же произошло на самом деле. Первое, что мелькнуло в голове, что живут же люди с одной почкой и ничего. Попросила увидеть сына, доктор без колебания разрешил, но не более двадцати минут. И её под присмотром медсестры пропустили в палату.
Палата была рассчитана на троих больных. Сын её лежал посередине. Его соседи поздоровались и тихонечко вышли, оставив их наедине. Он лежал с перевязанной головой, с закрытыми глазами, а из-под одеяла торчали прозрачные трубочки, которые были спаяны с такими же небольшими ёмкостями, стоявшими на полу. Сыночек, сыночек, – погладив по руке, позвала она его. Он открыл глаза и стал смотреть на неё. Тебе, наверное, больно, не говори нечего, лежи… В ответ он почему-то шёпотом произнёс: Здравствуй, мама. И, не моргая, продолжал внимательно смотреть на неё. Ты прости меня, -всё так же шёпотом продолжил он, – прости…не слушался я тебя. Из глаз его потекли слёзы. И у неё брызнули и градом потекли по лицу. Ведь миллион раз говорила тебе, не пей, не пей! Не лежал бы сейчас здесь, – так же тихо, сквозь слёзы отвечала она. Всё молчу, молчу, не то я, наверное, сейчас говорю. Всё хорошо будет, полежишь, поправишься, – продолжала она, при этом не переставая гладить его руку. Мама, жить то как хочется и умирать не хочу…Она перебила его: Да ты что такое говоришь! Обязательно будешь!..
Но договорить им не дали. Видимо, услышали разговор и в палату зашёл сам доктор: Я Вам зачем разрешил пообщаться, чтобы Вы пациенту настроение подняли, а Вы что делаете? Нельзя ему волноваться! И, обращаясь к ней: Всё, свидание окончено, придёте вечером в часы приёма. Она тихонечко привстала со стула, поцеловала его, вечером приду, жди. В он ответ только глазами моргнул и они вышли вместе с врачом.
Да только не суждено было этому случиться. Он умрёт, не дожив несколько часов до положенного свидания. Об этом она узнает от больничного дежурного, который с десятого раза смог дозвониться до неё, чтобы сообщить это трагическое известие. А она в это время разговаривала с дальними родственниками, рассказывая им, что случилось с сыном.
Трудно, скорее невозможно передать, донести, излить то, что она почувствовала в тот момент. Как в голове крутилось, что это может ошибка, перепутали. Как сознание цеплялось за каждую мелочь, пытаясь доказать обратное. Тщетно. Случилось то, что случилось. Через какое-то время она соберётся, умоется. Тщательно скроет на лице остатки боли и пойдёт переодеваться. Наденет всё чёрное, вызовет такси и поедет к моргу.
Сами похороны, собирание каких-то бумаг и другие моменты она толком не запомнила. Единственное, о чём попросила, чтобы похоронили рядом с отцом -благо место свободное было и была возможность это сделать. Как и не показала на людях ни одной слезинки, как и ни один мускул не дрогнул на лице даже тогда, когда гроб с сыном опускали в землю. Только повернула голову к могиле мужа и с отчаяньем так сказала: Вот и сына к тебе привезла, рано правда, ты уж присмотри за ним… и замолчала… Всю боль держала в себе, внутри плакала и кричала, выла от безысходности и каталась по земле, но никто этого не увидел и не услышал. Позже за поминальным столом пришедшие подметят, что взгляд у неё стал какой-то жёсткий, а сама она превратилась в кусок стали, холодный и бесчувственный.
Полиция в лице следователя напомнила о себе через некоторое время, видимо понимая, что не до них ей было. Но время идёт, у них работа, дело закрывать нужно. Вызвали к себе и она приехала в назначенный день и час. Ещё молодой, но уже бесформенный следователь очень фальшиво пытался общими заученными фразами выразить своё соболезнование. Она сухо прервала его: Теперь уже не вернёшь, давайте говорить по делу. И вот здесь её ждал сюрприз -двадцатиминутный отрывок съёмки камеры видеонаблюдения. Сверху экрана выставлена дата и время и… Ещё живой сын и всё то, что произошло… Смотреть на это всё долго она не смогла. Выключите, – обратилась с просьбой к следователю. Далее ответила на все его вопросы, подписала бумаги и вышла. Села в маршрутку, но не доехала до своей остановки, вышла и продолжила путь до дома пешком. Шла и прокручивала в голове увиденные моменты: вот он лежит, его пинают, а рядом проходят люди и ни один не пытается разнять и остановить, а ведь у всех телефоны, но никто даже позвонить не решается, просто смотрят, смотрят и проходят мимо. А ведь это всё происходит днём, на глазах у всех и, самое обидное, рядом с их домом.
Никогда она не считала себя националисткой и в жизни своей не позволяла себе отзываться о людях другой нации плохо. Но теперь что-то сломалось. Вспоминая, как этот горец сзади подбегает к сыну, сбивает его с ног и начинает яростно пинать ногами по лежащему; сын хватается за бок, пытается встать, а тот разбегается и снова пинает, видя, что тот уже лежит пластом. Да разве человек он?! Откуда-то добавилось сил и энергии, быстрым шагом, почти бегом направилась к его месту работы, моля всех богов, чтобы он оказался на месте. Не вошла, а ворвалась, тот стоял за прилавком и говорил по телефону. Видимо, её ему кто-то показал и он начал мямлить соболезнования… Заткнись животное! -очень громко и чётко произнесла, глядя ему в глаза. Ты кому это так сказала! -на «ты» начал он орать ей в ответ. А ведь ты действительно животное, – уже спокойным голосом продолжила она и, понимая, что всё это бесполезно и бессмысленно, развернулась и пошла к выходу. Остановилась на мгновение и спросила: А у вас это принято – на человека только сзади нападать?