Из принципа этой дихотомии вместе с идеей собственного превосходства (напомним, что расизм и его производные, такие как национал-социализм и фашизм, – тоже изобретение Запада) постепенно происходило обособление общества США как от Старого Света, так и от остальных, относительно новых государственных образований (например, в странах Латинской Америки).
Две мировые войны повлияли на смену такого подхода. Соединенные Штаты оказались вовлечены в европейские дела в гораздо большей степени, чем раньше, и теперь уже в качестве нового гегемона «свободного мира». А внешнеполитическая сеть американской элиты начала свою работу во время второй мировой войны, еще задолго до начала холодной войны. Уже тогда Совет по Международным Отношениям наметил «важные территории», необходимые для американских потребностей в сырье и новых рынках для обеспечения экономического процветания.[9]
Уильям Домхофф утверждает, что новое определение национальных интересов, предложенное элитной сетью внешнеполитического планирования в 40-е годы прошлого века, имело, прежде всего, экономический характер – в том, что оно направлено на обеспечение полного функционирования американской капиталистической системы с минимальными изменениями для нее.[10]
Это соответствует типовому набору основных ценностей национальных интересов; если граждане и суверенитет страны находятся в безопасности, то главным интересом, который надо будет отстаивать, является экономическое благополучие. Совет по Международным Отношениям сделал набросок общего мирового порядка, который мог удовлетворить экономический интерес, и правительство США приняло этот виртуальный массовый проект. В течение этого периода национальный интерес президента демонстрировал постоянную приверженность обеспечению защиты «важных территорий».
Домхофф утверждает, что антикоммунизм как ключевая политика с его идеологическими последствиями появился лишь после возникновения угроз «важным территориям».[11] А журналисты Кристина Джонс и Уорд Джонсон вообще считают, что «заботой американской политической элиты не является установление или защита демократии, а установление капитализма во всем мире с беспрепятственным контролем над ресурсами и рынками».[12]
На протяжении 1960-х годов степень консенсуса в отношении антикоммунистической идеологии была высокой. За исключением крайне левых практически все слои американского населения приняли антикоммунизм в качестве основного параметра американской внешней политики. В 60-х и 70-х годах этот консенсус немного ослаб, но противодействие коммунистической экспансии или агрессии по-прежнему оставалось мощным инструментом легитимации до тех пор, пока в 1991 году не закончилась холодная война.
До этого момента угроза коммунизма в период холодной войны была двукратной: во-первых, из-за страха «красной угрозы», подавляющей всех инакомыслящих, и угрозы массового уничтожения; во-вторых, из-за угрозы для бизнеса со стороны левых политиков, предлагающих национализацию, изменения трудового законодательства, перераспределение или закрытые рынки. После холодной войны красная угроза исчезла, но национальный интерес президента США по-прежнему включал защиту интересов американского бизнеса от левых угроз. Поскольку коммунизм перестал быть оправданием существующей угрозы, президенты были вынуждены искать средства эффективной легитимации национальных интересов, действуя в интересах бизнеса от предотвращения левых угроз.
Президент Джордж Буш-старший – первый президент наступившего после холодной войны периода – опробовал «Новый Мировой Порядок» и предложил угрозу наркотерроризма в качестве замены холодной войны (оправдывающая мифология которой больше не поддавалась легитимации).
С потерей одного из сильнейших определяющих элементов и источника легитимности для американской внешней политики общенациональный интерес сместился. Несмотря на то, что элитная сеть внешнеполитического планирования все еще существует (хотя и в несколько преобразованном виде), правительство США начало развивать способность делать свой собственный анализ внешней политики и осуществлять долгосрочное планирование – и поэтому стало играть большую роль в определении национальных интересов.
То, что действительно изменилось с окончанием холодной войны, – это не процесс, с помощью которого определялись национальные интересы, а сами существенные интересы. С резким снижением угрозы «важным территориям» и возможным окончанием любой вероятной угрозы для открытых рынков и сырья любая правдоподобная угроза для традиционных основных национальных интересов, по-видимому, исчезла. Пока национальный интерес президента продолжал включать проблемы безопасности и защиты американских бизнес-интересов за рубежом, появился целый ряд дополнительных нормативных интересов (которые либо могут, либо не могут осуществляться): продвижение демократии, защита прав человека, поддержание мира, прекращение этнических, националистических и сепаратистских конфликтов и так далее.[13] При этом для реализации данных интересов как республиканцами, так и демократами могли использоваться военные решения.
В то же время проходили многочисленные дискуссии о поддержании американского национального интереса в послевоенном мире. Политолог и журналист Джеймс Чейс полагает, что основные интересы, скорее всего, останутся теми же, а именно: стабильность Европы, баланс сил в Восточной Азии и западной части Тихого океана и безопасность – экономическая и социальная – в Северной Америке. Помимо этих основных ценностей, Чейс также предполагал, что в той степени, в которой Запад зависит от ближневосточной нефти (то есть в значительной степени), в национальные интересы США должно входить обеспечение беспрепятственных поставок нефти по разумным ценам для внешнего мира, для чего требуется стабильность в регионе Персидского залива.[14]
Комиссия по Национальным Интересам Америки (спонсируемая Гарвардским Центром Белфера по науке и международным отношениям, Центром Никсона, Корпорацией RAND и Hauser Foundation), прекрасный пример элитной сети внешнеполитического планирования, в 2000 году опубликовала доклад, где определила пять жизненно важных национальных интересов США. Это: 1) предупреждение, сдерживание и уменьшение угрозы нападения с применением ядерного, биологического и химического оружия на Соединенные Штаты или их вооруженные силы за рубежом; 2) гарантированное выживание союзников США и обеспечение их активного сотрудничества с США в формировании международной системы, в которой возможно наше процветание; 3) предотвращение появления враждебных могущественных сил или несостоявшихся государств у границ США; 4) обеспечение жизнеспособности и устойчивости основных глобальных систем (торговли, финансовых рынков, поставок энергии и окружающей среды); 5) установление продуктивных отношений, в соответствии с американскими национальными интересами, с державами, которые могут стать стратегическими противниками, – Китаем и Россией.[15]
Однако многое изменилось в подходах к национальным интересам и обеспечению безопасности после нападений 11 сентября 2001 года. В то время как приведенный выше перечень национальных интересов, разработанный Комиссией по Национальным Интересам Америки, ясно дает понять, что ученые и планировщики верили в существование реальной угрозы, атака на Пентагон и разрушение Всемирного торгового центра подчеркнули реальность этих угроз немыслимым ранее образом. Важность защиты Америки и борьбы с терроризмом в его зародыше выросла на несколько порядков. Это радикальное изменение обстановки и контекста, в рамках которого строятся национальные интересы, содержит четкий мандат для действий в области внешней политики, который не был возможен при двуполярном мире и противодействии коммунизму. Внешняя политика, направленная на государственное строительство и другие гуманитарные цели, снова привлекла к себе пристальное внимание, когда общественность и политики признали, что сокращение числа людей в мире, которые склонны по той или иной причине ненавидеть США, является столь же важным делом в войне с терроризмом, как и ликвидация самих террористов.
После террористического акта 11 сентября 2001 года (в дальнейшем мы будем называть его 9/11) требования к узакониванию национальных интересов, сконцентрировавшихся вокруг борьбы с терроризмом или его предотвращения, нашли широкий отклик в обществе.
Национальные интересы и интервенции
Кристофер Пол в своей книге, посвященной политике принятия решений по военным интервенциям США, убедительно показывает, что зачастую никакой необходимости для осуществления агрессивных действий в отношении другой страны попросту не было.[16]
Он предлагает рассмотреть Доминиканскую Республику, Гаити, Гренаду и Панаму.