– Послушайте, Дорофей Львович, – обратился он к дежурному чиновнику, – объясните его превосходительству, что я тово… затрудняюсь явиться к нему… Скажите, что я…
Дежурный чиновник, гигант, с широкой физиономией и подобострастными манерами, встал и с участливым испугом смотрел на Раковича, по-видимому несомненно страдавшего.
– Что с вами, Николай Петрович? – тихо спросил он.
Подбородок Раковича отвис, на лбу собрались морщины.
– Болен, чёрт меня побери!
Он взял цилиндр и сунул бумаги в портфель.
– Ох!.. Скажите его превосходительству, что я душевно желал выяснить пред ним «вопрос о выеденном яйце»… Но не в состоянии, – заключил Ракович, окончательно изнемогая и пропадая в передней.
Пообедав у «татар» и вернувшись к себе, чтоб переодеться, он неожиданно застал там Кривцову.
VIIIОн вскрикнул, поднял брови, раскрыл рот и застыл на секунду в неловкой позе, с расставленными руками. Оправившись, он засуетился и подвинул ей кресло.
– Садитесь! Катя! Боже мой!
– Благодарю вас, – отвечала Кривцова и посмотрела на него.
– Да, да… Понимаю!.. – сказал он. – Конечно, я виноват!.. Конечно!.. Что ж, казните меня?!. Не только виноват… Даже более: преступен… – произнёс он убеждённым тоном.
Кривцова молчала.
– Ах!.. Жаль, Вареньки нет… Вам сказали, что она на даче? – спросил он.
– Да…
– Ужасно жаль, что её нет… А у вас в сущности какая цель? Вы для чего приехали?
– После узнаете…
– Как после?.. Почему же после?.. Ну, впрочем, всё равно… Однако же?..
Он улыбался, не зная что сказать ещё.
Девушка потупилась.
– Мне хотелось бы знать… Не солгите только!..
– Честное слово!..
– Варенька знала о вашей… любви?
Ракович утвердительно кивнул головою:
– Да… Я от неё ничего не скрывал. Она меня простила…
Кривцова захохотала. Ракович с испугом взглянул на гостью. Но она быстро успокоилась. Её глаза были по-прежнему темны, влажны, и только нижняя губа трепетала.
– Она добрая! – прошептала она.
– Она, действительно, добрая! – серьёзно сказал Ракович.
– Она тебя любит?..
– Очень…
– И вы ей отвечаете тем же?
– Да…
– У вас есть дети?
– Сын…
– Ты его тоже любишь?
– Тоже.
– Так Варенька на даче?.. Мне надо повидать Вареньку! – произнесла Кривцова, хмурясь.
– А что, вы думаете – она вам будет ужасно рада! – с внезапным увлечением сказал Ракович. – Хотите, поедем сейчас! Право, это будет такой сюрприз… такой сюрприз…
IXНевский шумел. Свет падал с раскалённого неба и слепил глаза. Странное волнение охватило Кривцову. Ей казалось, что она одна среди этого огромного города, и что на всём лежит печать чего-то враждебного и чуждого ей. Газетчик выкрикивал «резолюцию военного суда» по какому-то политическому делу. Мужские и дамские костюмы в магазинах мод казались обезглавленными франтами и франтихами. До ушей долетал, прорезываясь сквозь гул уличной сутолоки, протяжный лязг колёс конножелезки. Несмотря на то, что погода была довольно тёплая, дворники стояли у ворот домов в нагольных шубах. Можно было подумать, что какие-то северные варвары наводнили город…
XМолодые люди взяли ялик на пристани у Дворцового моста и сели рядом, так что чувствовали близость друг друга. Яличник, в красной фуфайке, мерно раскачивался, махая вёслами, с которых летели брызги. Его бронзовое лицо было бесстрастно, и серые глаза пристально смотрели вдаль из-под блинообразного картуза. В широкой реке отражалось красивое пёстрое небо.
– Здесь глубоко? – спросила Кривцова.
– Очень, – отвечал Ракович.
Упругая гладь воды колыхалась. Слева, казалось, бежали оранжевые здания Васильевского острова, маяки, чёрные корпуса судов. Плашкоуты остались позади. Зимний дворец темнел направо.
– Всё это можно отлично устроить! – вдруг начал вполголоса Ракович. – Я об этом думал, когда мы шли по Невскому… Нужно, чтоб, по возможности, все были счастливы… Я не виноват, что так вышло. Я ей говорил… Но… одним словом… Это хорошо, что ты едешь к ней!.. Вы подруги, вам ближе всё это, все эти разные там темы… Самому мне с ней теперь неловко… Видишь ли, у неё своя теория… несколько своеобразная, конечно… И притом у неё характер… Правда, она чрезвычайно добрая женщина, но о некоторых вещах я с ней не говорю совсем… Однако, ей нужно поставить на вид, что на твоей стороне право, и что, и с её точки зрения, узурпатор она, а не ты… Понимаешь? Так что уступки необходимы… И мне кажется, что ты могла бы жить с нами…
Кривцова, сконфуженная и негодующая, стала глядеть в сторону.
В розовой дали исчезали бесчисленные мачты точно сосновый лес без ветвей, и корабельные снасти казались паутинками.
– Что ты, Катя, скажешь на это? – спросил Ракович.
– Мне трудно что-нибудь сказать, – отвечала Кривцова, не поворачивая головы, – или, может быть, совестно… об этом я не думала… Впрочем, тут не над чем задумываться!.. – прибавила она и брезгливо махнула рукой.
Он стал спорить, говорил, что «тут ничего нет такого». Она молчала.
XIМежду тем ялик бил по воде узкими вёслами. Вдруг он сделал поворот. В зареве заката чернели далёкие громады Адмиралтейства и Исакия, на золотом куполе которого разбрызганным пятном горело солнце. Река струилась серебром. Высоко в небе белели лёгкие облачка, а ниже плыли как клубы пара розоватые тучи, и их пронизывали потоки огня.
– А что, если б тебе пришлось бросить Вареньку? – сказала Кривцова.
Он с испугом заглянул ей в глаза.
– Навсегда?
– Да.
Он засмеялся, схватил её руку и поцеловал.
– Ах, Катя!
– Ну?
– Видишь ли, Катя… В такой форме едва ли это… Вот в другой… Ну, на время, что ли… Катя, я материально связан с нею…
– А!
– Да, Катя…
Холодная тень окутала их. Ялик юркнул под мост. Глухо плескалась вода. Фигура яличника, поднявшего вёсла, застыла в раме пролёта. Но узкое пространство быстро раздвинулось, и небо опять засияло кругом.
– Вы знаете, – проговорил Ракович, сконфуженно улыбаясь, – право, я тебя больше люблю… Но я буду скучать, если брошу её… И притом всё это как-то вдруг… Вдруг я не могу… Лучше вот что…
– У тебя всё вдруг… – прервала Кривцова презрительно. – Вы и её можете вдруг бросить… Да прими к сведению, – прибавила она, – теперь я богачка…
– Мне писали… Дядя скапутился… Знаю…
– Так вот вопрос о материальной стороне…
– Упрощается! – подхватил он. – Конечно. Но…
Ялик поворотил снова. Теперь они были в Большой Невке. По обеим сторонам тянулись здания с высокими трубами, золотившимися в косых лучах солнца, щетинились мачты. Навстречу плыли другие ялики, откуда нёсся весёлый смех. Зелень становилась гуще. В воде рощи опрокидывались сплошными полосами, вместе с белыми колоннами барских дач. Вправо, ресторан возвышался на холмистом выступе как карточный замок. Там гремела музыка, и на его террасах сновали лакеи в чёрных фраках. Потом показались ряды маленьких дач. Стёкла их окон блестели на солнце. Зубцы поднятых маркиз и палаток на крошечных балконах, выглядывавших из-за дерев, придавали дачам нарядный вид бонбоньерок. Становилось холодно. Влажные тени ложились у берегов.
– Мы скоро?.. – спросила Кривцова у Раковича.
– Вот, вот сейчас… – отвечал он, встрепенувшись, – за этим заливом пристань…
XIIЖена Раковича, уложивши ребёнка спать, сидела на балкончике своей дачи и, кутаясь в тёплый платок, смотрела на дорогу, по которой должен был придти с пристани муж. Она была чрезвычайно взволнована, и ей уже начинало казаться, что с Николей произошло что-нибудь ужасное. Он мог попасть под вагон конножелезки, упасть в Неву (случается, что ялики опрокидываются), на него мог наехать извозчик и растоптать его. Кроме того, он мог внезапно заболеть и теперь, пожалуй, лежит без всякого ухода в пустой квартире. (Интересно знать, догадается ли послать за доктором?) Наконец, и это всего хуже, он мог отправиться (не предупредивши её) к каким-нибудь знакомым, преимущественно к тем, где есть молодые и хорошенькие женщины, и, в чаду весёлых разговоров, совершенно забыть её, несмотря на то, что она любит его больше всех людей на свете и сегодня даже совсем не обедала, потому что не может одна обедать. Он, однако, может и, по всей вероятности, уже пообедал. Но где? В ресторане, где встретился с какой-нибудь подозрительной и бойкой девицей (между ними есть замечательно красивые), или не заехал ли в Новую Деревню, к Галкиным, у которых чуть ли не двенадцать дочерей (воспитанных, к сожалению, самым легкомысленным образом)? Во всяком случае, надо будет, когда он заснёт, обыскать его карманы. Не мешает также тщательно перелистать это «дело о выеденном яйце», которое он целое лето возит с собою. Николя – она отлично его изучила – откровенен и честен только там, где честность и откровенность могут сослужить ему полезную службу, вообще же скрытен и эгоистичен. Личное наслаждение (хотя она не понимает, какое наслаждение целоваться со всяким встречным смазливеньким личиком) он ставит выше её спокойствия и в жертву минутной прихоти не задумается принести её счастье. С ним надо держать ухо востро и не делать ему ни малейшей поблажки – иначе он ускользнёт как угорь…