Юрген Шёнфельд: Марко ещё никогда не лгал. Если что-нибудь натворил, то по нему это сразу видно. Это несомненно. Это я могу утверждать стопроцентно, то, что Марко был честным и такой сейчас остаётся. Мы воспитывали его в отрицании насилия. У нас никто никогда не бил в ответ (не давал сдачи). Марко никогда, по крайней мере, когда он был трезв. Марко сейчас — это кто-то, кто бьёт в ответ. По пьяни. А так он милейший человек, как говорит он сам, милейший человек.
Ютта Шёнфельд: Марко ехал на велосипеде. Навстречу ему вышли семь или восемь человек. Они избили его. Потом они вытащили из озера мёртвого угря и завязали его Марко на шею, потом погнали его в воду. Потом он должен был раздеться, снова навесить угря, голым присесть перед ним на корточках и должен был дрочить. Они же горланили во всё горло.
Если бы он этого не сделал, тогда… Он вынужден был сделать. Это было своего рода приветствие для нашего Марко здесь. Добро пожаловать в Потцлов. Это было в 1994 году, ему было 14. но он нам об этом не рассказал, он всё это переваривал в себе. Мне он сказал об этом два года спустя. Мы оба сидели на кухне. И он сидел здесь тоже такой подавленный. Я говорю ему, Марко, дружище, а ведь что-то с тобой произошло. Да, сказал он, но я не хочу об этом говорить, мама. — Ну, давай же, скажи, потом он выпил рюмку и, наконец-то, выложил это. Да, потом он заплакал. Марко, почему ты не пришёл с этим раньше, мы могли бы заявить на них. Я обняла его, но Марко таков, что не хочет позволить себе прижаться и проявить слабость. Он выстроил себе стену, за которую никого не впускает.
Юрген Шёнфельд: Мой отец — незадолго до того, как он умер, мы сидели вот здесь. И тогда мой отец рассказал это, о второй мировой войне, которую он пережил ребёнком. И как потом пришли русские. Входит в дом один русский. Хочет забрать часы у моего дедушки. Русские тогда повсюду и у всех отбирали часы. Но дедушка сказал, что не отдаст, они попытались тогда сорвать с него часы. Но он сопротивлялся и не дал их вырвать, и тогда они их обоих повесили. Моего дедушку и мою бабушку. А он, мой отец, должен был смотреть на это. У него на глазах. Да. Незадолго до конца войны. После войны всё было восстановлено, усадьбы, хозяйства, здесь в Потцлове. Это было уже где-то в 1960. Сначала это были крестьяне-единоличники, затем были образованы объединения по типу 1, это значило, что крестьяне-единоличники объединились в одну группу. И тогда каждый помогал другому, ну, а после этого произошло отчуждение собственности. Тогда стали забирать коров из коровников, и лошадей, и всё, и из всего этого сделали кооператив. Мы должны были подписать, сколько голов крупного рогатого скота было передано. И потом это стало называться народным достоянием, то есть принадлежать всем. Это было только переписывание того, чего мы больше уже не имели. У нас не было никакой скотины в коровнике, кроме одной свиньи на убой, и это было всё. Как можно было сопротивляться этому? Ненависть накапливалась в душе моего отца. Он старался скрыть её, особенно от меня. Никогда он не говорил об этом. Никогда.
Следователь: Допрос Марселя Шёнфельда. Что произошло после того, как Вы прыгнули на голову Маринуса Шёберля?
Марсель Шёнфельд: Мой брат начал тогда кричать: — Чёрт возьми, мы его прикончили. — Он говорил также о том, что мы должны его закопать. У входа по направлению к выгребной яме с навозной жижей справа стояла лапатня без рукоятки.
Следователь: Почему вы не оповестили врача и полицию?
Марсель Шёнфельд: Я очень боялся своего брата Марко и Себастьяна Финка. Они бы избили меня до полусмерти. Кроме того, я опасался наказания, так как я чувствовал себя совиновным (соучастником).
Следователь: Упреждение: Ваши объяснения по поводу нанесённых Маринусу повреждений и по отношению к другим высказываниям кажутся недостоверными. Не хотите ли вы пересмотреть Ваши высказывания в этом отношении?
Марсель Шёнфельд: Вы правы. После того, как я обеими ногами прыгнул на голову Маринуса, он ещё хрипел и был ещё слегка в сознании. Марко тогда закричал, что нам нет необходимости звонить врачу, теперь мы должны его в самом деле укокошить.
Следователь: Вы все трое были с этим согласны?
Марсель Шёнфельд: Это была идея моего брата. Я был с этим согласен.
Юрген Шёнфельд: Мы тогда часто ездили с детьми в Берлин, ещё до воссоединения. Всегда на поезде. Зоопарк, и вообще поглазеть по сторонам. Марко всегда балдел от тигров и леопардов. Деньги у нас тогда водились, во времена ГДР. Я работал тогда в плотницкой мастерской. Делали стропильные фермы и прочие штуки. По субботам и воскресеньям я ходил подрабатывать. Нелегально, так сказать. Во времена ГДР никто этим не интересовался, главное, чтобы в понедельник ты снова был на работе. В общей сложности получалось семь рабочих дней. 64 часа в неделю. Вот так. До 86–87 гг. Мы могли повсюду ездить. Папа хорошо зарабатывал. Работа по выходным дням приносила большие доходы, к тому же зарплата на фирме и всё. В среднем 3000 восточных марок чистыми. Тогда мы могли жить, как у Христа за пазухой. Уходили в отпуск. Ездили в Варнитц, в десяти километрах от Потцлова было бунгало от нашего производства. Мы очень много могли себе позволить, очень многое для детей, если у них появлялись какие-либо пожелания, они всегда выполнялись.
Эксперт: Школа и производственное обучение. Марко Шёнфельд заявляет, что в первых трёх классах у него были одни пятёрки. Его любимыми предметами была математика, немецкий и спорт. Он начал обучение в семилетнем возрасте. Он ходил в школу для исправления дефектов речи, хотя у него не было дефектов речи. Иногда он дрался со своими одноклассниками, за что однажды и получил выговор. После логопедической школы он пошёл в общеобразовательную школу. Это было в 4-ом классе. Там их было более 20 детей в классе, и он сразу остался на второй год. В 5-ом и 6-ом классе он, что называется «бросил школу».
Ютта Шёнфельд: Он был подавлен, но мы не знали, чем это вызвано. Мы пошли в школу, говорили, что с ним что-то неладно, а они всегда говорили, что всё в порядке. Мы спрашивали у него, что же случилось? Но он никогда не раскрывался, никогда. Это было как стена.
Юрген Шёнфельд: Да, стена.
Ютта Шёнфельд: Мы говорили, что он не должен драться, но если уж вбил себе в голову… — что, если его бьют, то он должен защищаться.
Юрген Шёнфельд: Если там трое, четверо парней… конечно, ты должен защищаться.
Ютта Шёнфельд: Марко никогда не защищался… Марко, он… Мы ничего не могли понять. Абсолютно ничего. Учителя тоже ничего не понимали. Да, и друзья — одноклассники. Никто ничего не знал.
Юрген Шёнфельд: Никто ничего не знал, это точно. Никто, ничего… никто, ничего…
Ютта Шёнфельд: Домой он всегда приходил подвыпившим. Ему было двенадцать, тринадцать, когда это началось, он был как будто в какой-то секте, тогда он всё больше и больше замыкался в себе, а я по ночам не могла спать. А потом он опять пару дней не приходил домой. Мы повсюду звонили, расспрашивали. Даже полиция не смогла его найти тогда. Они практически проскочили мимо него. А он просто лежал под кроватью. В какой-то ночлежке. Райснер. Он тогда спрятал его. Райснер… весь в татуировках, бритоголовый. Он был абсолютно правым. Тогда и у него появились татуировки, «Ротфронт, сдохни» или что-то подобное. Я сказала, Марко, сказала я, как будто весь мир перевернулся, когда он однажды появился передо мной с бритой головой. А он сказал: это классно. Это моё дело.
Юрген Шёнфельд: Райснер, его боялись, боялись, что если вдруг он к кому-то подойдёт, то может и избить. Он всё время говорил: — Марко, если твои родители тебя обидят, тогда я приду и изобью твоего отца. — И тогда мы оставили Марко в покое.
Сандра Б.: Марко сидел на кресле у приятелей. Это был 97 год, Новый год в Телтове. Уже абсолютно пьяный, он всё время радовался, он показался мне глуповатым и простоватым. Он только скалил зубы и всему радовался. Он всё находил забавным, да. Ну, а я подумала, что это за тип? А потом всё началось. Мы оба были в группе правых, это как одна семья. Его манеры, я всегда считала его манеры очень милыми. Если он начинал немножко заикаться, нужно было просто сказать, Марко, помедленнее, и тогда всё было о.к., если мы были в одной группе, он обычно всегда бывал самый спокойный. Если я плохо себя чувствовала, он сразу же это замечал. Я не знаю, почему. И он всегда подходил ко мне, обнимал, и мне это… и мне это нравилось. Он мог также показать тебе, что он чувствует. Если мы иногда спорили из-за каких-нибудь пустяшных мелочей, и я говорила, что уже сыта по горло, то очень часто бывало так, что он плакал и даже убегал, а потом возвращался с цветами и всё такое. Марко… у него мягкие руки.
Ютта Шёнфельд: Никто не знает, как это случилось. Он тогда головой прямо через стеклянную дверь, прямо в неё, вот. И тогда он впал в такую ярость, что и на нас, на нас смотрел, как на виновников, что мы сердимся на него и злимся, и тогда он просто пошёл на нас.