Сбавляя ход у пирса, пароход дал протяжный гудок. Тотчас люди по бортам вскинули винтовки, прогремели три приветственных залпа в небо. Я скомандовал своим — и ответные залпы раскатились гулким эхом по берегу. Дайхане ответили восторженными возгласами, в воздух полетели разноцветные папахи.
— Дорогим гостям чарджуйцам — ура, товарищи!
— воскликнул комиссар, когда матросы, зачалив канат, приладили сходни и на пристань цепочкой двинулись прибывшие.
— Ура! Ур-ра! Ур-ра-а!! — дружно откликнулись наши бойцы.
Представитель командования Туркфронта — худощавый черноусый человек в кожаной фуражке, с маузером в деревянной кобуре, с орденом Красного Знамени на френче — принял от меня рапорт о состоянии гарнизона. Поздоровался с бойцами, обошел строй. Тем временем Иванихин с местными дайханами-активистами, которых возглавлял Сапар-ага, устраивали трибуну на базарной площади, куда глашатаи-джерчи созывали народ на митинг. Мы тоже подготовили плакаты, развесили их на деревьях.
Матросы с парохода успели вручить нашему комиссару дорогой подарок — небольшой портрет Владимира Ильича Ленина, нарисованный акварелью на полот-не, в простой деревянной рамке. Первый портрет вождя революции в здешних местах… Его украсили зелеными ветками и укрепили над самой трибуной.
…Мы ждали парохода именно в этот день, с утра Ишбай с одним из бойцов держали коней наготове. Как только он стал приближаться, я дал знак Ишбаю: двигай в аул! «Посольство» Эрджика-баба уехало за два дня до того, и мы договорились: как только прибудет мой гонец — начинать той. А меня ждать следом…
Ишбай с товарищем ускакали.
Наш отряд и прибывшие матросы и добровольцы с песнями проследовали на площадь, куда уже собирались дайхане, сбегались со всего аула ребятишки, шли женщины, ковыляли даже дряхлые старики и старухи. На базарной площади бойцам обоих отрядов скомандовали: «Разойдись!». Люди перемешались, начали знакомиться, вместе закуривали. Те, кто владел туркменским языком, вступали в разговор с дайханами. Тут же вертелись ребятишки, разглядывали снаряжение, оружие бойцов и командиров, иные, попроворнее, заговаривали с воинами, пробовали даже произносить русские слова, смешно коверкая их. Кое у кого из приехавших нашлись в карманах куски сахару — все это пошло на угощение шустрым мальчуганам, к их неописуемой радости.
Наконец, представитель фронта открыл митинг гарнизона и трудящихся дайхан аула Ходжамбас. Звонким, сильным голосом он поздравил всех с победой над врагами под Керки, снял свою кожаную фуражку и помахал ею. Люди ответили приветственными возгласами, бойцы грянули «ура», захлопали в ладоши.
— Товарищи! — продолжал оратор, когда наступила тишина. — Эта славная победа, как и все победы Красной Армии над бесчисленными полчищами врагов, стала возможной благодаря тому, что нами руководит стальная партия большевиков во главе с мудрым великим вождем — Лениным. Вот он, глядите! — он указал на портрет. Люди задвигались, можно было расслышать сдержанные возгласы: «Лейлин!.. Ленин, дайханский падишах… Сердар урусов-большевиков… Сильней Николая ак-падишаха и нашего эмира!..»
Были, правда, и такие, что отворачивались и потихоньку отплевывались. Ведь портрет, изображение человека, — греховная вещь для правоверного мусульманина-суннита. Но чувствовалось: основная масса народа охвачена подъемом, у всех настроение торжественное. Оратор говорил потом о помощи дайхан красным войскам, о необходимости крепить дружбу бойцов с населением, дружбу между народами. Он напомнил: борьба еще не окончена, Врангель в Крыму, Советской власти нет в Закавказье… Вражеские банды гнездятся в горных ущельях Восточной Бухары; британские империалисты перебрасывают им через границу оружие… Он закончил свое взволнованное выступление призывом сплотиться вокруг народной власти, всеми силами помогать Красной Армии. Провозгласил здравицу в честь красных бойцов и командиров, ревкома Бухары, товарищей Ленина и Фрунзе. Опять гремело «ура», в небо взлетали папахи, фуражки.
На митинге выступили также представители чарджуйцев, комиссар Иванихин. От имени дайхан говорил смущенный и взволнованный Сапар-ага. Затем оба отряда снова стояли в строю, один против другого: объявлялась благодарность всему личному составу нашего отряда. Шесть бойцов кроме того получили денежные награждения, я и Серафим — золотые карманные часы с дарственной надписью. Наконец мне, от имени командования Бухарской группы войск, была преподнесена шашка в ножнах, украшенных серебром и драгоценными камнями. «Из эмирского дворцового арсенала», — шепнул мне вестовой представителя.
Когда закончилась торжественно-официальная часть, мы пригласили гостей отведать угощения, приготовленного бойцами отряда совместно с дайханами Ходжамбаса. Кошмы застлали в тени густых карагачей, у арыка, протекавшего около крепости. Неподалеку дымились костры под казанами с пловом, шурпой, женщины вынимали свежеиспеченный чурек из тамдыров, парни разносили чай, фрукты, сладости. Многие дайхане, из тех, что помоложе, вместе с красноармейцами и матросами участвовали в этой коллективной дружеской трапезе. Появились бахши, зазвенели дутары, гиджаки, бубны; песни полились над поляной, над деревьями, над зубцами старой крепости…
Отведав угощения, представитель командования пригласил меня с комиссаром на пароход. Сначала поговорили о делах, потом в кают-компанию пришли капитан с судовым механиком и фельдшером.
— Прошу теперь вкусить нашего хлеба-соли! — после взаимных приветствий произнес капитан — плечистый, рыжебородый мужчина из казаков-уральцев, которых царь за строптивый нрав выселил на границу с Хивой. Мы хотели было отказаться, но два матроса и кок в белом фартуке и колпаке уже появились в дверях, принялись уставлять стол ароматными кушаньями, многие из которых мне были неизвестны по названию. Тем временем фельдшер, толстенький и лысый, в очках, сбегал куда-то и пришел с объемистой флягой, металлической, обшитой брезентом.
— Товарищи командиры, — затараторил он, сверкая золотым зубом. — Уважаемые гости… По случаю торжества-с… полагается пропустить по единой!
— Что у тебя там? — покосился на флягу Серафим.
— Медицинский, неразбавленный… Все в лучшей форме-с!
Я переглянулся с представителем, тот с улыбкой развел руками: дескать, тут свои порядки… А радушный хозяин, густобородый капитан, уже распоряжался.
— Ну, за пролетариев всех стран! — первым поднял капитан серебряную чарку, полную до краев. Мы встали.
— За Красную Армию!
— За нашего Ильича!
Спирт обжег горло, оглушил в первый момент. Все потянулись к закуске. Серафим, видя мое замешательство, положил мне на тарелку изрядный кусок рыбы со студнем. Посреди стола лежал мягкий пшеничный хлеб, нарезанный крупными ломтями. Все так вкусно. И так хорошо в светлой каюте, среди друзей!
Но время летит. И мой верный друг, сидящий рядом, понял, что у меня на уме.
— Товарищи, — Серафим поднялся на ноги. — Прошу извинить меня и комбата Гельдыева. Нам придется вас покинуть. Сегодня у него, в родном Бешире, начинается свадьба, которую ждали много лет. Я надеюсь, — он глянул на представителя фронта, — ему будет позволено отлучиться на три дня? В гарнизоне я остаюсь за него, ручаюсь: все будет в порядке, слово коммуниста… — Представитель молча кивнул. — А я провожу, побываю на берегу.
Сообщение Иванихина было встречено с восторгом. Все принялись поздравлять меня, жали руки, Желали счастья. Фельдшер, конечно, предложил выпить за здоровье новобрачных, что и было сделано. Сам он опять убежал куда-то и вскоре вернулся с небольшой сумкой, в которой оказалась бутылочка из прочного стекла со стеклянной пробкой. Медик принялся переливать в эту бутылку содержимое своей фляги, приговаривая:
— На свадьбе да чтоб не выпить? Не-ет-с! Знаю: не полагается, закон такой… Но добрый обычай отчего и не перенять, а? — он лукаво оглядел всех сквозь очки, протянул мне полную бутылочку: — Возьми, товарищ Гельдыев, наш флотский подарок на твою счастливую свадьбу! Да и нас, грешных, помяни в веселый час!
Все зааплодировали, я поблагодарил радушных хозяев, стал прощаться. С Иванихина взяли клятвенное обещание, что он вернется, как только проводит меня в путь.
На берегу шел пир горой. Матросы принесли с парохода гармонь, балалайку, деревянные ложки. В одном месте хором пели солдатские песни, в другом — плясали с присвистом «Яблочко», потешая невиданным зрелищем дайхан, особенно ребятишек.
Восемь бойцов, заранее назначенных сопровождать меня, завидя нас с комиссаром, отправились седлать коней. С нами ехал также Сапар.
Я попросил Иванихина отправить с пароходом записку в Керки, доктору Егорычеву: пусть, если сможет, наведается в Бешир, свадьба ведь не на день, очень уж просили мать и Донди привезти «мудрого урус-табиба». Серафим пообещал сделать это. Мы долго трясли друг другу руки на прощанье. Поехали. Комиссар стоял и махал нам вслед фуражкой, пока мы не скрылись за поворотом дороги.