Через мост у Мейбери к югу пронесся поезд – волнистые клубы белого, расцвеченного искрами дыма, длинная гусеница освещенных окон: чу-фу, чу-фу, дзень, дзень – и тут же исчез. Еле различимая в темноте группа людей беседовала у ворот одного из строений в ряду маленьких опрятных домиков под двускатными крышами, именовавшемся Восточной террасой. Все это было так реально, так знакомо. А там, за моей спиной!.. Безумие, фантастика! Нет, сказал я самому себе, этого просто не могло быть.
Наверно, я человек особого эмоционального склада. Я не знаю, насколько мой жизненный опыт может быть распространен на остальных людей. Иногда я мучаюсь, испытывая странную отчужденность от самого себя и от окружающего мира; я как бы наблюдаю за происходящим со стороны, из какого-то непостижимого далека, где нет ни времени, ни пространства, ни тревог и трагедий жизни. Это ощущение было особенно сильно в ту ночь. Мои сны как бы повернулись ко мне еще одной стороной.
Однако беда заключалась в том, что эти две вещи – безмятежность, царящая здесь, и стремительная смерть, которая летала там, меньше чем в двух милях отсюда, были совершенно несовместимы. Со стороны газового завода доносился шум работающих машин, там ярко горели электрические фонари. Я остановился возле группы людей.
– Какие новости с поля? – спросил я.
У ворот стояли двое мужчин и женщина.
– Чево? – переспросил один из них, оборачиваясь.
– Какие новости с поля? – повторил я.
– Да разве ты сам не оттуда? – удивился мужчина.
– Люди, кажись, прям одурели с этим полем, – заметила женщина уже из-за ворот. – И чтой там только такое?
– Разве вы не слышали о людях с Марса? – спросил я. – О чудовищах с Марса?
– Хоть отбавляй, – ответила женщина из-за ворот. – Спасибочки. – И все трое засмеялись.
Я почувствовал, что меня держат за дурака, и страшно рассердился. Я попытался рассказать этим людям о происшедшем, но понял, что у меня ничего не получится. Они только смеялись над моим сбивчивым рассказом.
– Вы еще услышите об этом! – крикнул я и пошел домой.
Увидев меня на пороге, моя жена испугалась – настолько измученный был у меня вид. Я прошел в столовую, сел, выпил немного вина и, как только смог в достаточной мере собраться с мыслями, рассказал жене о том, что видел. Обед – уже остывший – давно был на столе, но все время, пока я рассказывал свою историю, он оставался нетронутым.
– Успокаивает только одно, – сказал я, чтобы убавить страх, который сам же и нагнал. – Это самые медлительные из всех ползающих тварей, каких мне только доводилось видеть. Они могут удерживать яму сколь угодно долго и убивать всех людей, которые осмелятся подойти поближе, но они не сумеют оттуда вылезти… И все же – как они ужасны!..
– Не говори об этом, дорогой! – воскликнула жена, хмуря брови и кладя свою руку на мою.
– Бедный Оугилви! – воскликнул я. – Подумать только, быть может, он лежит там уже мертвый!
По крайней мере, жена не сочла мой рассказ совершенно невероятным. Увидев, что лицо ее смертельно побледнело, я резко оборвал себя.
– Они могут прийти сюда, – повторяла она снова и снова.
Я настоял, чтобы она выпила вина, и попробовал приободрить ее.
– Они еле-еле могут двигаться, – сказал я.
Я принялся успокаивать ее и себя, повторяя все, что говорил мне Оугилви о невозможности марсиан приспосабливаться к земным условиям. В особенности я подчеркивал затруднения, вызываемые гравитацией. На поверхности Земли сила тяготения в три раза больше, чем на поверхности Марса. Поэтому марсианин будет весить на Земле втрое больше, чем на Марсе, однако сила его мускулов останется прежней, и, следовательно, собственное тело пришельца станет для него словно бы свинцовой оболочкой. И действительно, общее мнение было именно таковым. К примеру, и «Таймс», и «Дейли телеграф» писали об этом уже на следующее утро, однако обе газеты, как и я, не учитывали два очевидных и сильно меняющих дело обстоятельства.
Во-первых, атмосфера Земли, как мы знаем теперь, содержит гораздо больше кислорода или гораздо меньше аргона (сказать можно и так, и эдак, как кому нравится), чем атмосфера Марса. Бодрящее действие такого избытка кислорода для марсиан, бесспорно, в большой степени компенсирует неудобства, вызванные возросшим весом их тел. Во-вторых, мы все упустили из виду, что при том высокоразвитом в техническом отношении интеллекте, которым обладали марсиане, они вполне способны в случае крайней нужды и вовсе обойтись без физических усилий.
Однако в тот вечер я еще не взвешивал эти обстоятельства, потому мои доводы насчет ничтожных шансов пришельцев на выживание казались несокрушимыми. Вино, еда, чувство уверенности, когда сидишь за собственным столом, необходимость ободрить жену – все это привело к тому, что во мне самом в ощутимой степени прибавилось смелости и спокойствия.
– Они сделали большую глупость, – сказал я, водя пальцем по ободку стакана с вином. – Они опасны, потому что несомненно обезумели от страха. Может быть, они вовсе не ожидали встретить здесь живых существ, тем более разумных живых существ. И уж если дело примет совсем плохой оборот, – добавил я, – один хороший артиллерийский выстрел по яме уничтожит их всех.
Сильное возбуждение в результате пережитых волнений, вне всякого сомнения, до крайности обострило мое восприятие, в медицине это состояние носит название эретизма. Даже теперь я с необыкновенной живостью помню тот ужин за обеденным столом. Милое, встревоженное лицо моей дорогой жены, смотрящей на меня из-под розового абажура, стеклянная посуда и серебряные приборы на белой скатерти (в те дни даже писатели-философы могли позволить себе маленькую роскошь), темно-красное вино в стакане – все это я запомнил с фотографической четкостью. В конце ужина я сидел за столом, покуривал сигарету для того, чтобы привести в чувство мозги, сожалел о безрассудности Оугилви и осуждал тех, кто близоруко трусит перед марсианами.
Точно так же какой-нибудь респектабельный дронт на Маврикии мог восседать себе в гнезде и обсуждать прибытие корабля, полного матросов, жадных до животной пищи.
– Завтра мы их заклюем насмерть, дорогая!
Тогда я еще не знал этого, но то был мой последний ужин в цивилизованной обстановке, после которого начались очень странные и ужасные времена.
VIIIВ ПЯТНИЦУ ВЕЧЕРОМНа мой взгляд, самым необычайным из всего странного и поразительного, что произошло в ту пятницу, было редкостное соответствие повсеместно распространенных норм нашего общественного уклада тому обороту, который приняли в самом начале описываемые события. А ведь как раз этим событиям и суждено было перевернуть весь существующий уклад вверх ногами. Если бы в пятницу вечером кто-нибудь взял в руки циркуль и очертил круг радиусом в пять миль с центром в уокингском песчаном карьере, то сомневаюсь, что за его пределами оказался бы хоть один человек (кроме разве каких-нибудь людей, состоявших в родстве либо со Стентом, либо с тремя-четырьмя велосипедистами, либо с лондонцами, что лежали мертвыми на поле), настроение и привычки которого были бы нарушены пришельцами. Разумеется, многие слышали о цилиндре и рассуждали о нем на досуге, но он отнюдь не произвел такой сенсации, какую произвел бы, например, ультиматум, предъявленный Германии.
Когда лондонская вечерняя газета, с которой сотрудничал бедняга Хендерсон, получила его телеграмму, сообщавшую о медленном развинчивании снаряда, то ее сочли за утку, и газета, послав встречную телеграмму с просьбой подтвердить информацию и не получив ответа – отправитель уже был убит, – решила не печатать экстренного выпуска.
Впрочем, даже внутри пятимильного круга подавляющая часть населения ничего не предпринимала. Я уже описал поведение мужчин и женщины, с которыми я заговорил. По всей округе люди мирно обедали и ужинали, рабочие возились в своих садиках после трудового дня, малых детей укладывали спать, молодежь гуляла по аллеям, предаваясь ухаживаниям, школьники сидели за учебниками.
Возможно, о происшествии судачили на улицах; возможно, оно стало новейшим и даже главенствующим предметом обсуждений в пивных; возможно, в иных местах какой-нибудь посыльный, а то и очевидец недавних событий взбудораживал слушателей своим рассказом, и те начинали бегать с криками взад-вперед, но у большинства людей ежедневная будничная жизнь – работа, еда, питье, сон – шла точно так же, как это было заведено исстари, словно в небесах вовсе не существовало никакой планеты Марс. Даже в таких местах, как станция Уокинг, Хорселл и Чобем, рутинный ход вещей ничуть не изменился.
На станции Уокинг до поздней ночи одни составы останавливались и отправлялись дальше, другие переводились на запасные пути; какие-то пассажиры сходили на перрон, какие-то – ждали своего поезда, все шло своим, самым обыкновенным порядком. Мальчишка из города, нарушая монополию «Смитс»[2], продавал газеты с вечерними новостями. Лязг и громыхание грузовых вагонов, резкие свистки паровозов смешивались с его звонким голосом. «Люди с Марса!» – выкрикивал мальчишка. Начиная с девяти часов, на станции стали появляться взволнованные очевидцы с невероятными новостями, но они производили не больше впечатления, чем заурядные пьяницы. Пассажиры, проносившиеся в грохочущих составах по направлению к Лондону, вглядывались в темноту из окон вагонов, замечали пляску мерцающих, быстро гаснущих искр в стороне Хорселла, красноватое зарево и тонкую пелену дыма, ползущую по звездному небу, и полагали, что ничего особо серьезного не происходит, разве что горит вереск. Только по краям Хорселлского поля наблюдалась некоторая сумятица. На окраине Уокинга полыхало с полдюжины вилл. В трех селениях – в тех домах, окна которых выходили на поле, – светились огни, и жители не ложились спать до рассвета.