Соскучившиеся по людям рыбаки настрогали мороженых сигов, стали угощать чаем со строганиной, выставили на стол сахар и масло, даже какие-то консервы, не зная, как летчикам, дорогим гостям, угодить. Все про жизнь на материке спрашивали, лишь под конец мы узнали, что рыба у них в этом году совсем в сети не идет, не будет хорошего заработка, но, может, в следующем удача придет, улыбаясь, обнадеживали они себя. Волки им тоже не надоедали, и посоветовать, где их искать, они не знали.
Наши стрелки пригорюнились, стали сетовать, однако, мол, припоздали с облетом. Волчьи стаи распались, подчиняясь неписаным законам. Волчихи в ожидании щенят попрятались в норы, а одиночек, матерых самцов, которым предстоит кормить выводок, разглядеть нелегко. Звери приноравливаются и, заслышав шум мотора, стремятся скрыться в каком-нибудь укрытии. Но поиск их решено было продолжить.
Полетели на запад, к Оленекской протоке. Промелькнул внизу какой-то заброшенный поселок. Один из стрелков все указывал мне, чтобы смотрел вниз, крест там из бревен огромный, но это был не памятник морякам с «Жаннетты», и я не стал в шуме мотора выспрашивать, кому поставлен этот крест.
Добрались почти до реки Оленек, вошли в лиственничное редколесье, прочесали всхолмления кряжа Чекановского, но ни оленей, ни одного волка не приметили.
Под вечер сели на островке Тит-Ары. Охотники решили разделать волка, чтобы не везти в Тикси всю тушу. Сноровисто принялись за работу, я же пошел осмотреть окрестности. С острова открывается величественный вид на Лену и отвесный скалистый восточный ее берег. Отыскивая удобную точку для съемки, я довольно далеко отошел от вертолета, походил по заснеженным буграм, меж невысоких лиственниц. На снегу отчетливо виднелись следы куропаток, зайцев — неплохое место, подумалось, и для разбойников-волков. И вдруг на берегу я увидел занесенное по крышу снегом какое-то жилище. Полуземлянку, полуизбу. А чуть поодаль — холмики, должно быть, могилы. Но как-то странно они выглядели, будто их вскрыли. Кому это понадобилось? Вернувшись к вертолету, я спросил у Зикеева, не знает ли он, кто в столь диком месте пробовал жить.
— Здесь,— отвечал он,— жили ссыльные прибалты. Во время сталинских репрессий целыми баржами привозили их сюда. Ссаживали, давали топор, лопату — живите, как хотите. Если выживете.
Погода портилась, морозный ветер пробирал до костей, шуба от холода не спасала, и, стоя у вертолета, оглядывая дикий нелюдимый пейзаж, я вдруг отчетливо представил, что могли чувствовать люди, сходящие по трапу, в ту далекую промозглую осень. Понимали, что немногим удастся выжить, уходили с барж на смерть. Жутко стало.
С раннего детства школьные учебники вдалбливали нам, что Лена была местом ссылки и каторги жертв ненавистного царизма. Декабристы и революционеры томились на ее берегах, а о том, что делалось тут, кого гноили при советской власти, мне только сейчас довелось узнать, увидеть воочию... И за это жуткое недавнее прошлое ныне приходится терпеть и расплачиваться всем россиянам...
Но не все из брошенных здесь на произвол судьбы «врагов народа» погибли. Некоторые выжили. Дождались лучших времен. Теперь, как рассказал Зикеев, в Тикси время от времени объявляются люди, пробуют пробраться на острова, в заброшенные поселения, чтобы вывезти прах родственников или родителей. Огромный, шестиметровый крест, который мы видели, когда пролетали над дельтой, поставили литовские парни. Будет теперь стоять этот крест как напоминание о злодеяниях сталинизма.
Пора было улетать. «Так что,— спросил Зикеев, — полетим теперь к кресту американцам экспедиции Де-Лонга?»
— Не надо,—махнул я рукой. Настроение вконец было испорчено. Не хотелось больше и смотреть на тундру, где только что искали врагов-волков. Стыдно было за людей, что и среди них могут нарождаться люди-звери.— Полетим лучше в Тикси,— попросил я. И военный летчик меня понял.
Не сказав ни слова, он прошел в кабину, взвизгнув, завращались, набирая обороты, винты, и вскоре мы были в небе, держа курс к Тикси, этому большому многоэтажному поселку, выросшему на берегу заледенелого моря в советское время.
Волки, «волчье засилье», как подметил известный исследователь и охотник прошлого Л.П.Сабанеев, всегда нарождаются во время упадка народного благосостояния, это есть роковое и неизбежное последствие всяких неурядиц, смутного времени. Так и средь людей. И, зная это, следовало бы и в наше смутное время не проморгать, не дать народиться новому зверю...
В. Орлов Фото автора
Истиный вкус, насаженный на палочку
Основа национальной кухни Японии — рис. Все остальное — овощи, рыба и мясо — считается только дополнением, приправой к нему.
К рису здесь относятся с глубоким почтением, как к хлебу насущному. По-японски его называют «гохан». «Го» — уважительная приставка, «хан» — еда. Таким образом, изначально это слово можно понимать как «главная еда» или просто — Еда с большой буквы.
В китайском языке — японцы пользуются китайскими иероглифами — глагол «есть» обозначается не одним знаком, как следовало бы ожидать, а двумя: «чифань». В переводе они значат «есть рис», сообщая нам о том, что и в Древнем Китае не представляли себе еды без риса.
Поклонение рису приобретает в Японии порой даже религиозный характер, в чем также нет ничего удивительного: в синтоизме, языческой религии японцев, отчетливо видны следы древнего земледельческого культа, главным объектом которого был рис. До сих пор в сельских храмах практикуют первобытный обряд праздничного обжорства рисом.
...В условленный день толпа людей заполняет храм, а посередине его несколько стариков, самых уважаемых людей деревни, рассаживаются за низенькие столы. Они с достоинством опускаются на пол, поджав ноги.
Жрецы в белых одеяниях, подойдя церемониальной скользящей походкой, ставят перед ними большие чашки, в которых белый вареный рис выложен высокой острой — длиною в локоть — горкой, даже скорее этаким горным хребтом.
Взяв палочки, старики начинают есть рис, а участники праздника — во весь голос возбужденно подбадривать их, словно болельщики на футбольном поле.
— Жри, жри, жри! — на все лады выкрикивают они. И это не хамство, а древний способ выражаться.
Сам дух языческой религии предполагает грубоватое веселье: своей животворной силой оно подкрепит действие обряда, и, в соответствии с законом ассоциативного мышления древних, после нового урожая каждый человек сможет вдоволь объедаться рисом так, как делают сейчас только старейшины...
В наши дни для участия в этих обжорных праздниках приглашают кино- и эстрадных звезд, других популярных личностей. Перед каждым из них тоже ставят гору риса и наблюдают через телеглаз, как он с ней будет расправляться.
Молодые звезды охают, хватаясь за живот, в изнеможении отбрасывают палочки, валятся на спины, всячески потешая публику,— в то время как старики, сохраняя на лице благоговейное выражение, понемногу цепляют палочками рис из кучи, неторопливо жуют, запивая то соевым супом мисо, то зеленым чаем — и в итоге справляются с огромной кучей еды удивительно быстро. Урожай обеспечен!..
Японский рис положено варить без соли и так, чтобы в котле его было больше, чем воды. Впрочем, в наши дни пользуются электрическими рисоварками, которые сами регулируют температуру. Лишь несколько минут уходит на всю процедуру, и когда вы открываете крышку, в нос ударяет сладковатый пар. Рис, жемчужно-белый, мягкий, рассыпчатый и плотный одновременно, готов.
При домашнем обеде рис выносят к столу прямо в кастрюле, которая специально для таких случаев расписана розами, словно супница парадного сервиза. Из нее рис черпают легкой бамбуковой лопаткой и раскладывают по пиалам.
Эта работа считается чисто женской, и по правилам этикета заниматься ею должна сама хозяйка — так же, как когда-то в русских домах она, сидя во главе стола, разливала из самовара чай.
В тех редких случаях, когда хозяйки нет, а трапеза сервирована по-японски,— так бывает, например, в недорогих ресторанах, где обед подают сразу для большой группы туристов,— для мужчины не считается зазорным обратиться к любой соседке, даже незнакомой, с просьбой положить ему в пиалу рису. Она покорно встанет и прошлепает босыми ногами к кастрюле.
Хотя за послевоенные полвека в Японии широко распространился пшеничный хлеб, даже в ресторанах европейской кухни можно потребовать вместо него рису к обеденным блюдам. Но тогда он будет лежать на европейской тарелочке, и японцы уже не признают его своим, не станут называть «гоханом». Для этой цели употребляется английское слово «райе». Бывает смешно, когда его привычно произносит старушка, в детстве и не слыхавшая о таком...