Перепуганная Ганешка, сжавшись от ужаса, тоненько заверещала, широко распахнув маленькие глазки… Женщина оступилась и, не удержав кастрюлю, выплеснула содержимое на себя. Шок от боли сжал горло, задавив вскрик. Она сделала шаг назад, неудачно наступила ногой прямо на склизкую суповую жижу, нелепо замахала руками и, не удержав равновесия, рухнула на пол, основательно приложившись головой о край тумбочки.
***
« На кой черт этот снег нужен? – Устало подумала Лидка, пристраивая свою затасканную рабочую экипировку на батарее.– Валил бы где-нибудь там, на полях. Нечего в городке людям жизнь портить.» Разгрузила сумки, развела очередной фанфурик, плеснула в стакан традиционные « для сугреву». « Положено так,– на всякий случай грозно прошипела она, припомнив брезгливо поджатые губы Галины Петровны из отдела кадров.– Рабочий человек после вашей каторги должен отдохнуть культурно! Вот так! А-то взяли моду морды кривить. Возьму и пойду на больничный. Че вы без меня делать будете? Да вы тут все гавном зарастете!» Настроение заметно улучшилось. Лидка опрокинула еще один стограммчик, заела его подаренным салатом и принялась додумывать понравившуюся мысль: « Какой толк от всех этих отделовских? Они же ничего не умеют, только бумажки свои перебирают. Да без рабочего человека они через месяц уже передохнут. А эта… трехгодичная… че строит из себя, паскуда крашеная. Пахну я, видите ли, плохо. Какие же мы тут все мамзели! Че, думаешь, если морду накрасила, так лучше меня стала? Ах, она три года кассиром работает! Лопату тебе в руки и снег разгребать! А-то переработалась она вся, передовичка долбаная!» Приятно разлившееся внутри чувство гордости за родной рабочий класс потребовало дополнительного поощрения.
Лидка и не догадывалась, что все эти ее пьяные всплески рабочей гордости отнюдь не беспочвенны. Ни сотрудникам жилконторы, ни жильцам закрепленных за ней домов даже в голову не приходило кем-то заменить этот безотказный агрегат в человеческом обличии. Почти четыре года прошло с тех пор, как ее домашние придурки наконец-то освободили жилплощадь. Лидке нравилось это повторять. Не вслух, нет. При людях она обычно мрачно отмалчивалась, лишь усмехаясь про себя. Соседи ее нелюдимой считали: ни в дом свой, ни в душу никого она не впускала. Всем было известно, что дворничиха выпить любит, но живет тихо, участок свой в чистоте содержит. Заматеревшую телом угрюмую тетку с метлой или лопатой побаивались не только местные бомжи, но даже диковатые подростки старались не связываться с ней. На работе сослуживцам, как бы не кривились, льстиво приходилось называть Лидку ценным работником. Соседи заискивали, так как знали, что с дворничихой лучше в хороших отношениях быть. Тогда она и мусор вынести поможет, и в квартире приберет, машину помоет и собаку погулять выведет. Благодарные жильцы тащили ей за доброту старые вещи и даже мебель. Один из постоянных Лидкиных клиентов подкинул ей старый телевизор, другой ковры приволок, что в гараже пылились за ненадобностью. Женщины охотно отдавали оставшуюся еду. Это даже считалось хорошим тоном и приятно тешило самолюбие, особенно если учесть, что подобные благодеяния не требовали больших жертв и не приносили убытка… все равно ведь выкидывать. Только в подруги ее никто не звал, да и сама Лидка не стремилась к этому.
Лидка включила телевизор, развалилась на диване, придвинула поближе стул с остатками культурного отдыха, перекочевавшими с кухни. Привычный киношный мордобой с гонками и стрельбой особо не привлекал внимания. Ганешка где-то затаилась. « Спит, наверное,– мелькнула лениво-расслабленная мысль.– Ничего, выползет, когда проголодается.» Странная девочка тоже стала одной из привычек, не самой приятной, но и не досаждающей. Малышка жила своей жизнью, Лидке не надоедала: оставишь ей еды– вот и кормится. Сама сообразила, что надо одеваться, сама научилась телевизор включать. Только говорить не умела… и это вроде тоже никого из них не беспокоило. Лидка так и не приняла дочь, не смогла переступить через себя. Ганешка постепенно стала для нее этакой домашней зверушкой, которую надо кормить и следить, чтобы не нагадила…
***
Ярким мотыльком, словно из полудремы, выпорхнула на экран маленькая фигуристочка. Закружилась красиво в своей блестящей одежке, словно закручивая призрачную воронку времени, поднимающую с неведомого дна забытые мечты и желания…
Вспомнилось, как когда-то в детстве забиралась с головой под одеяло, спасая свой маленький мирок от кухонного скандала, от визгливых выкриков пьяной матери и хриплого мата очередного дяди-папы. Вот тогда-то, в душной темноте, можно было вволю помечтать. Девочка, зажмурив от усердия глаза, представляла как кружится она на своих хрустальных коньках… Почему хрустальных? Лидка никогда особо не задумывалась над этим. Так положено и все. Сказка о Золушке слишком была похожа на… ну, как будто на самом деле может быть. А мечта не может быть всамделишной, значит и коньки должны быть особенными. Там все должно быть по-другому, не так, как в жизни.
Лидка рано поняла, что некрасива, а еще толстуха, жиртрест, корова толстозадая. Ее никто и никогда не называл Лидией или Лидочкой. Она всегда была Лидкой, а в школе лишь фамилия осталась. Поэтому и назначила она фигурное катание самым главным в своих мечтах. Представляла, как кружится на льду в красивом платье, обязательно розовом и чтобы цветочки там были люрексом вышитые… тоненькая-тоненькая, вся такая воздушная… а на голове огромные банты, как у Кати Мельник из шестого подъезда… и пусть ее зовут не Лидкой, а, например, Настенькой или Машенькой… Не о славе она мечтала и не о титулах, награды ее не интересовали, даже прекрасным принцам не было там места, только хрупкая девочка, бесшумно скользящая по сверкающему льду…
Конец ознакомительного фрагмента.