Во время ужинов со всеми этими мужчинами я думала о Питере. Как они с Памелой спят в подвальной квартирке в каком-нибудь незнакомом орегонском городе. Странно, но моя ревность смешивалась с тревогой за них обоих, за ребенка, растущего внутри Памелы. Далеко не каждой девочке, я поняла, суждено быть любимой. Не как, например, Сюзанне, которая пробуждала это чувство одним своим существованием.
Мужчина, который матери понравился больше всех, был золотоискателем. Точнее, так представлялся сам Фрэнк – со смехом, с фонтанчиком слюны в уголке рта.
– Рад знакомству, детка, – сказал он в первый вечер и, притянув меня к себе огромной ручищей, неуклюже обнял.
Мать была навеселе, в приподнятом настроении, как будто золотые самородки валялись прямо в руслах рек или висели гроздьями прямо у подножий скал и их можно было срывать, как персики.
Я подслушала, как мать говорила Сэл, что Фрэнк вообще-то женат, но скоро разведется. Я в этом сомневалась. Такие мужчины, как Фрэнк, из семьи не уходят. На нем была рубашка с желтовато-белыми пуговицами и вышивкой на плечах – выпуклые красные пионы. Мать нервничала, теребила волосы, постукивала ногтем по зубам. Она посмотрела на меня, затем на Фрэнка.
– Эви очень умная девочка, – сказала она.
Она говорила слишком громко. Но все равно приятно было от нее такое услышать.
– В Каталине она будет блистать.
Так называлась школа, куда меня отправляли, хотя казалось, что до сентября еще сто лет.
– Хорошие мозги, – пророкотал Фрэнк, – путь к успеху, верно?
Я не поняла, шутит он или нет, и мать, кажется, не поняла тоже.
Мы сидели в столовой и молча ели рагу, я выбирала кусочки тофу и откладывала их на край тарелки. Мать, как я заметила, решила сдержаться и промолчать.
Даже несмотря на странную – очень уж женственную и пеструю – рубашку, Фрэнк был милым и умел развеселить мать. Не такой, конечно, красавец, как мой отец, но все-таки. Она то и дело дотрагивалась до его руки.
– Уже четырнадцать, значит? – спросил Фрэнк. – Наверное, мальчиков меняешь одного за другим?
Взрослые вечно поддразнивали меня насчет мальчиков, но в определенном возрасте это перестает быть шуткой – мысль, что мальчик и вправду может тебя захотеть.
– Угу, как перчатки, – ответила я, и мать вскинулась, услышав холодок в моем голосе.
Но Фрэнк, похоже, ничего не заметил, он широко улыбался матери, похлопывая ее по руке. Она тоже улыбалась, будто маску растягивала, взгляд так и метался – от меня к нему.
У Фрэнка были золотые прииски в Мексике.
– Там никаких нормативов, – говорил он. – И рабочая сила дешевая. В общем, не прогадаешь.
– Сколько золота вы выкопали? – спросила я. – В смысле – уже.
– Ну, как подвезем все оборудование, выкопаем целую кучу.
Он пил из винного бокала, оставляя на стекле жирные оттиски пальцев. Под его взглядом мать размякла, расслабила плечи, разомкнула губы. В тот вечер она выглядела моложе. Во мне шевельнулось странное материнское чувство, оно было неприятным, меня передернуло.
– Как знать, может, мы туда съездим, – сказал Фрэнк. – Все втроем. Махнем ненадолго в Мексику.
Цветы в волосах. – Он срыгнул на выдохе, сглотнул, и мать покраснела, завертела бокал с вином.
Матери он нравился. Она делала эту свою дурацкую гимнастику, чтобы хорошо перед ним выглядеть без одежды. Она умастила себя и украсила, ей так хотелось, чтобы ее полюбили. Об этом больно было думать – о том, что мать так отчаянно в чем-то нуждается, и я посмотрела на нее, думая улыбнуться, показать, как нам с ней хорошо, хорошо вдвоем. Но она на меня не смотрела. Нет, она была вся обращена к Фрэнку, чтобы взять все, что уж он там пожелает ей дать. Я сжала кулаки под столом.
– А как же ваша жена? – спросила я.
– Эви! – прошипела мать.
– Ничего страшного, – Фрэнк вскинул руки, – вопрос справедливый.
Он принялся с силой тереть глаза, потом положил вилку.
– Там все сложно.
– Чего ж тут сложного, – сказала я.
– Ты грубишь, – сказала мать.
Фрэнк положил руку ей на плечо, но она вскочила и с мрачной сосредоточенностью начала убирать со стола, поэтому он, озабоченно улыбаясь, передал ей свою тарелку. Вытер сухие руки о джинсы. Я не смотрела на него. Я теребила заусенец, потом с удовольствием его оторвала.
Когда мать вышла, Фрэнк прокашлялся.
– Зря ты злишь маму, – сказал он. – Она хорошая женщина.
– Не ваше дело.
Ранка возле ногтя кровоточила, я нажала на нее, чтобы прижгло болью.
– Слушай, – сказал он так запросто, словно хотел со мной подружиться, – я все понимаю. Тебе надоело сидеть дома. Во всем слушаться маму. Да?
– Убожество, – беззвучно прошептала я.
Он не понял, что я сказала, – понял только, что ответила не так, как бы ему хотелось.
– Грызть ногти – это гадко, – запальчиво сказал он. – Гадко и вульгарно, так только очень вульгарные люди делают. И ты такая же?
Мать снова возникла в дверях. Я была уверена, что она все слышала и теперь знала, что Фрэнк не такой уж и хороший. Она, конечно, расстроится, но я решила быть к ней добрее и чаще помогать по дому.
Но мать только поморщилась:
– Что тут происходит?
– Я просто сказал Эви, чтоб не грызла ногти.
– Я это ей тоже вечно говорю, – сказала мать. Голос у нее дребезжал, губы кривились. – Так недолго и заболеть, если грязь в рот тащить.
Я прокручивала в голове разные варианты. Мать просто тянула время. Прикидывала, как бы получше выставить Фрэнка вон из нашей жизни, сказать ему, чтоб не лез ко мне. Но когда она уселась с ним рядом и дала ему погладить себя по руке, даже полезла к нему обниматься, я поняла, чем все закончится.
Когда Фрэнк вышел в туалет, я думала, она хоть как-то передо мной извинится.
Конец ознакомительного фрагмента.
Сноски
1
18 апреля 1906 г. в Сан-Франциско произошло мощное землетрясение. Из-за вспыхнувших в городе пожаров, которые продолжались четверо суток, было разрушено почти 80 % зданий. – Здесь и далее примеч. перев.
2
Церковь процесса Последнего суда (The Process Church of The Final Judgment) – религиозная секта, существовавшая в США в 1960-х гг.
3
Детские организации вроде герлскаутов.
4
Роман Жаклин Сьюзан (1966); в романе “куклы” – таблетки барбитуратов.
5
Ежемесячный журнал для женщин, выходил в США с 1873 по 2002 г.
6
Американский бейсболист.