Дож вспомнил обо мне и вернулся к допросу с элементами знакомства:
– Сам, увы, почти ничего не вижу, чужеземец, но у меня есть внимательный слуга-докладчик. И ты, судя по его словам, мусульманин?
Тут я почувствовал серьезное затруднение. Мне всегда казалось, что принадлежность к религии – вопрос формальный. То есть я крещен, и что с того? Но те, с кем я хотел пошпилить, считали данный вопрос важным (за один и семь), а значит, если мой ответ их не устроит, то могут быть последствия (за один и два). И мне придется отвечать за свою веру, то есть за ее отсутствие. И поймут ли они вообще слово «атеист»?
Провернув в голове всю эту сложную и противоречивую комбинацию, я решил уклониться от прямого ответа:
– Как счастлив я, что оказался в сей поздний час в столь изысканном обществе, которое своим проницательнейшим взором сумело узнать во мне пришельца из отдаленных земель. Уверяю, нас не разделяют границы верований и религий, а объединяет общее увлечение – азарт, игра в кости. Мы все рыцари одного братства!
Я гордился собой! Я верил собственным словам! Я видел в них высокий смысл и одухотворенность идеалами игровых сообществ. Я все это видел… Но дож-то слепец!! Он не видел всего этого! И продолжал дознание:
– Так как тебя все-таки зовут?
– Глеб Тертулин.
– Тертулян… Армянин? – укорил меня Балдуин. – Вы, схизматики, настолько надоели Господу, что у Него ваши беззакония рвоту вызывают, – не вдаваясь в тонкое богословие, сокрушался карапуз-император.
– Нет, не армянин, – извивался я на сковородке допроса. – Да кто сейчас разберет происхождение? Все нынче перемешались – любовь правит миром, как и заповедал Господь, – подытожил я.
– Эти слова открывают в тебе человека незнатного, – уязвил меня император Балдуин. – Аристократ знает предков в худшем случае со времен Карла Великого. А вообще-то особы королевской крови ведут свою родословную от Иисуса Христа. – Тут Балдуин отчего-то смутился.
– Но одет он, как человек богатый, и посмотрите, какой у него перстень! – то ли вступился за меня дож Дандоло, то ли захотел окончательно уличить мою сомнительную натуру. – И обувь, и обтягивающая пурпурная накидка, выкрашенная, судя по описаниям моего слуги, соком моллюсков. Так кто же ты?
Я вобрал в свои чахлые, иссушенные автомобильными выхлопами легкие воздух… Воздух с ароматами ладана и… да-да, и кровью тоже почему-то пахло… Я собрался с силами, и тут пробудилось милое создание, спавшее на столе. И запело детским, прямо-таки пионерским голосочком: «Constantinopolitana, civita dui profana». Она откинула расшитое церковное тряпье и в совершенно нецензурном виде, то есть даже без трусов, подбежала к дожу и легла, как соскучившийся щеночек, под руку. Чтобы Дандоло гладил.
– Что это за славная песенка? «Град Константинополь, ты был нечестивым» – правильно перевожу? – Я снова попытался свернуть их внимание на другую тему.
– Она права, – заметил Дандоло. – Еще как права. Константинополь – чудовищный город. Когда-то давным-давно я должен был здесь отстаивать свою честь.
– Император Мануил ударил его жезлом меж бровей, и он с тех пор слегка подслеповат, – ехидно заметил разобиженный на весь мир Бонифаций. – Вот Дандоло и отомстил нынче грекам!
Дож сделал вид, что он не только слепой, но еще и глухой:
– …отстаивал честь. И отстоял! Но в результате почти ослеп. – Вращательные движения щек и бровей дожа как бы закручивали мое внимание к его глазам, чтобы я мог удостовериться в истинности его слов, но Дандоло из воспоминательной области быстро переметнулся в область реального:
– А ты, как я посмотрю, хорошо осведомлен в латыни – песенки разбираешь, – удивился дож. – Так какой язык твой родной?
Я не уверен, что в небесах есть Бог. Но в чем я убежден на сто процентов, так это в активной жизнедеятельности ангела-хранителя. Он выуживает меня из самых мерзостных ситуаций, тащит к чему-то хорошему, когда я потонул в дерьме и никакого выхода не предвидится. Ангел-хранитель энергично пихнул мою руку в карман и пнул под язык:
– Моим родным и любимым является язык музыки – вот послушайте. – И я извлек свой новенький мобильный.
Вот когда стало очевидно, что на полифонию и прочие музыкальные прибамбасы денег жалеть не стоит. Я поставил Вивальди и вызвал восторг. Восторг и полное доверие. Ни один император больше не интересовался моим происхождением. Они по очереди брали мобильник, и я учил их нажимать на клавиатуру и запускать разные мелодии. На всякий случай, чтобы не рисковать, я решил утаить остальные возможности мобильного – в частности видеокамеру. В противном случае, наверное, мог бы напроситься на костер за колдовство. Дандоло – мужик крутой, и лучше под руку ему не попадаться. А вот Балдуин посредственность. От посредственности же более всего следует ожидать подлости. Про Бонифация я еще никакого мнения не составил – значит, он может оказаться хуже остальных, вместе взятых. То, что он, по-видимому, на кого-то озлоблен, тревожный синдром. Поэтому лучше называть телефон музыкальной шкатулкой. Так понятнее.
– И ты говорил, что твоя страсть – игра? – Дож наконец оторвался от мобилы. – Ты готов поставить чудесную шкатулку на кон и присоединиться к нам?
– А что на кону?
– Смотри, эта куча золотых побрякушек, которые мы извлекли из стены, – моя, уже моя. Балдуин послал в город слуг за алмазами. А Бонифаций, потеряв все богатства, собирается сделать ставкой родину. Ведь обширные земли Византии – это теперь ваша новая родина?
– Глубокоуважаемый Энрико, – передернуло Бонифация. – Насмешка ваша получилась язвительной, как выстрел большой катапульты, но ведь хорошо себя чувствует не тот, кто во время боя много стрелял из катапульты, а тот, кому достался город после битвы.
– Ах, Бонифаций-Бонифаций, сколь приятно подносить ядра слов для выстрелов твоих изысканных шуток, – снова постебался Дандоло.
Конец ознакомительного фрагмента.