Тот отвечал терпеливо: «Ты не слушала меня. Те, другие, всегда говорили громче! Или все откладывала, говорила, чтоб я пришел завтра, послезавтра, что тебе некогда, что столько дел, что денег нет… Тебе не было дела до меня. Тебе и до себя не было дела. Другие были важнее. Женихи, начальники, подруги, дети, училки, клиенты – их было столько, что я не мог к тебе подобраться! Ты же сама сбегала от меня: то в книжку, то в телевизор, то в аську, то спать, то полы мыть. Ты боялась меня. Вот оно что!»
Невеста заплакала – навзрыд, мотая головой, хватаясь за болящую грудь, сгибаясь пополам. «Я сама во всем виновата! Но я ведь не знала! Мне надо было есть, детей рожать и кормить, а тут ты со своими песнями и рассказами! Меня и так дурочкой считают! Завтра что мне скажут? Скажут, что я обалдела вконец со своими фантазиями, что устали меня на путь истинный ставить. Где взять денег? Вдруг ты врешь, и нет у меня ни таланта, ни даже крошечной способности? Кто меня накормит? Конечно, мне страшно!».
«Пойдешь обратно? – парень остановился, пристально глядя на обессилевшую, расхристанную невесту. – Пойдешь? Там тебе не страшно? Нет проблем! Возвращайся. Будешь как все. Будешь умницей. Только больше не зови меня, забудь».
Женщина обернулась в сторону кафе. Замотала головой в ужасе.
«Тогда пошли. Все будет по-другому. Сама увидишь и перестанешь бояться. Те, кто любит тебя, останутся. Ты не будешь одна. А деньги… Сама себе добудешь. Их ведь очень много, и твоя доля ждет тебя».
И приобняв усталую женщину за плечи, парень повел ее дальше по проспекту. Через несколько шагов он наконец распрямился: непонятная торба за его спиной зашевелилась, на мгновенье став похожей на большие сложенные крылья.
А в кафе все шло своим чередом: место рядом с женихом заняла самая расторопная подружка, вторая смотрела на нее испепеляющим взором. Гости хорошо выпили и теперь вовсю плясали. В центре зала назревала драка, и охранник уже разминал кулаки и плечи, кровожадно глядя в толпу. Свадьба удалась.
Деды
«Помилуй, Боже, стариков!
Их головы и руки…»
Вероника ДолинаКак же я люблю жару! Лучшего отдыха, чем на уютной даче сестры, нигде не найти. Мы с детьми, накупавшись в речке и сытно пообедав, развалились в шезлонгах под огромными яблонями. Ни ветерка, солнце раскаляет и сушит степь. Выйдя из тени, ощущаешь весомость солнечного огня. Но здесь, на даче, дышит прохладой свежая влажная трава, листья яблонь остужают воздух. Хорошо! Клонит в сон, но спать нельзя. Кроме распаренных, ошалевших от зноя и купанья детей, сегодня «на мне» еще и деды.
Прикрыв глаза, вслушиваюсь в звуки, доносящиеся с задней веранды. Там, укрытые от солнца и строгих взглядов широкими ленивыми листьями винограда, второй день беспробудно пьянствуют самые старшие мужчины семьи. Они пьют, а мы караулим, кабы чего не случилось.
Мысли сворачивают в привычное русло. Терпеть не могу их пьянство! Когда вот так – назло врагам! – пьют и пьют водку, теряя человеческий облик. Но если одергивать и уводить из-за стола, будет еще хуже: начнут хулиганить, прятаться, таская за собой бутылку и рюмки… Поэтому лучше оставить в покое и следить за их состоянием издалека, «из укрытия».
Почему бы им не быть нормальными дедами? Не пойти с внуками в парк, в цирк, не свозить их на Мамаев курган? Во мне клокочет раздражение. Кто поспорит со мной? Никто и не спорит – ни муж, ни сестра, ни бабушки, ни даже дети. На пьяных дедах стоит клеймо «обуза».
И тут в раскаленные угли моего праведного гнева хлопается ушат ледяной воды. Это совесть. Ее голос заставляет выпрямиться, словно от приступа боли: мне ли судить отца и свекра?
Истории их жизней так похожи. Родились и выросли в местах, где не было боев в Отечественную. Правда, поголодать пришлось обоим: отец был четвертым среди восьмерых детей, а свекр остался сиротой уже через год после рождения и рос «в людях». Да и послевоенные годы не были ни сытыми, ни теплыми, и мальчишки рано научились добывать себе лакомые кусочки правдами и неправдами: где подработают, а где и своруют… Впрочем, став юношами, оба выправились и хотели жить хорошо. А значит, надо получать уважаемую профессию в хорошем вузе. Оба приехали в Казань поступать в мединститут. И поступили. И поселились в общежитии: в комнате на восьмерых парней им выделили соседние койки.
Год учебы пролетел быстро: еду заменяли соленые шуточки, а деньги на пижонские ботинки и пиджаки добывали, разгружая вагоны. Но отец не стал учиться дальше, а решил уехать на одну из советских новостроек, чтобы там зарабатывать, как положено мужчине. Женился, остепенился, заработал и квартиру, и дачу, и ордена. В семье росли две дочки. Будущий же свекр доучился, оказался отличным доктором, женился на однокурснице и стал отцом двоих сыновей.
Наверное, и не встретились бы никогда бывшие однокашники, если бы судьба не свела меня и одного из сыновей доктора. Мы встречались, отношения крепли и наступил момент, когда пора знакомить родителей. Мы жили в общежитии, туда и пригласили папу и маму для официального знакомства. И вот зимним морозным вечером мы сидим вокруг стола, попивая чай. Вдруг после короткого стука распахивается дверь, и в комнату вваливается отец жениха: очки запотели, борода в инее, тулуп нараспашку – ни дать ни взять ямщик. С порога зычно объявил, что едет домой, а сюда пришел, чтобы поинтересоваться, как будут добираться дети и гости до села, где находится этот самый дом. Тут он наконец закончил протирать стекла очков и взглянул на моих родителей… «Маратка! Мишка!» – отцы вытаращили глаза, не в силах говорить. Потом молча кинулись друг к другу, обнялись и начали колошматить один другого по спине.
Когда разжали объятия, у обоих по щекам текли слезы. Кое-как сумели они объяснить, что тридцать лет назад спали бок о бок, делили немудрящие посылки от родных и занимали полтинники до стипендии. Если бы это не происходило на моих глазах, я бы решила, что мне пересказывают мексиканский сериал.
Прошло еще двадцать лет. Давным-давно отшумела наша свадьба, родились и вытянулись дети, жизнь покатилась по обычным рельсам. Полным семейным составом мы собираемся нечасто, и деды ждут этих встреч с особым нетерпением. Они часто звонят друг другу, поздравляют с праздниками, чокаясь рюмками о трубку телефона. И мечтают о том дне, когда наконец смогут усесться рядом, налить водочки, подцепить вилкой огурчик и продолжить бесконечный разговор.
Они никак не могут наговориться всласть. Вот тут-то и колет меня совесть: нам, детям и внукам, все некогда сесть рядом с дедом (все равно, каким) и попросить его рассказать о том, каким он помнит детство, какие были тогда случаи. Нам скучно слушать их рассуждения об истории страны, которая исчезла в один день. Мы все думаем, что стали другими не только времена, но и люди, так что дедам не понять наших забот и волнений. И потихоньку сбегаем с семейных обедов или отговариваемся от них, чтобы покататься на лыжах или поесть шашлыков с приятелями. Хотя так было не всегда: в детстве я буквально висла на папе, ведь он заменял мне все энциклопедии. В его голове плотными рядами выстроились познания обо всем на свете – когда-то быть эрудитом было модно. Я задавала вопрос, он недолго молчал, а потом неторопливо и очень просто рассказывал о самых сложных, как я сейчас понимаю, вещах. Помню, мне не удалось придумать такой вопрос, чтобы папа ответил «не знаю».
Зато сейчас он часто говорит: «Я не знаю…» И замолкает, ища в бездонной памяти хоть какое-то обоснование тому, что жизнь так сильно изменилась. И папа, и свекр скорбят об ушедшей мужской зрелости, которая совпала с расцветом и крушением страны Советов. Горько шутя, называют себя «советяками-коммуняками», «дураками бесштанными». Их разговоры рвут душу. Деды и сами плачут, перебирая хрупкие воспоминания. Никак не понимают, почему, крепкие телами и неистовые духом, они не могут ничего? И рвутся на волю, где все сумеют, где дороги сами ложатся под ноги, где они еще много значат для жен, детей и друзей…
Все реже звенят рюмки, все чаще слышатся протяжные вздохи. Скоро деды заснут. Хорошо, что на верандочке, где они расположились, прохладно. Надо будет тихонько поменять посуду, выбросить пустые бутылки. Я и не заметила как злость и раздражение растаяли, а их место заняла грусть: каждая встреча отцов – как будто последняя, ведь обоим уже за семьдесят. Поэтому и не хватает духу ругать их, тащить за собой на пляж или на базар.
Солнце остывает. Дачный поселок оживает, его обитатели поливают грядки и газоны, готовят ужин, идут на вечернее купание. Из города приезжают наши бабушки, продолжая негромкую беседу о нас, о внуках, о своих мужчинах, с которыми делили радости и беды, которым верили и за которыми соглашались идти в огонь и в воду. Ради которых и сегодня аккуратно причесаны и одеты в пестрые ситцевые платья. Они слегка обижены на мужей, но откладывают претензии до завтра. Впрочем, завтра они, как обычно, решат, что ворчать бесполезно. Докладываю, что моя «вахта» прошла без приключений.