Я зачарованно наблюдала за процессом перетекания Ниночки через дверной проем. Каждый раз мне кажется, что это событие должно закончиться катастрофой, что габариты Контрабасральто застрянут и намертво закупорят вход. Но она, похоже, владела тайными знаниями по использованию четвертого измерения: вызывать спасателей, чтобы выпилить ее из дверного проема, нам ни разу не приходилось. Вот и сейчас она неуловимо заструилась мимо обшарпанных косяков, даже не задевая их. Спортивная выучка – это навеки. Наша Контрабасральто бывшая гимнастка, у нее дома целый склад каких-то грамот, медалей, фотографий худенькой, похожей на кузнечика девочки с обручем или лентой, в лоснящемся узком купальнике. Сейчас этот купальник носит дочка Контрабасральто, когда занимается в школе шейпингом. В железные челюсти профессионального спорта Ниночка своего единственного ребенка кидать отказалась наотрез, хотя бывшие коллеги убеждали ее, что «у девочки все сложится иначе». Контрабасральто отвечала, что не сомневается в этом, поскольку сделает все, чтобы у ребенка была нормальная жизнь, а не «сборы-травмы-гормоны-соревнования-пьянки-аборты». Не знаю, насколько справедливо это описание Ниночкой своей спортивной молодости, но к сорока годам она, не обретя ни славы, ни счастья, ни денег, приобрела целую оранжерею болезней. Итогом стали инвалидность, женская независимость вкупе с одиноким материнством, тоскливое безденежье и постоянный поиск ну хоть какого-нибудь приработка для оплаты лекарств.
Я с Контрабасральто познакомилась как раз в поликлинике. Добывала себе рецепт и обратила внимание на сидевшую в очереди унылую толстуху в шикарной самотканой юбке. Ниночка незадолго до того связалась с артелью, объявившей о создании «эксклюзивных предметов интерьера в русском стиле». Им нужна была швея, пряха, ткачиха, сватья-баба-бабариха или любая тетка, которая согласится освоить эти профессии. В артель Ниночку отправили с биржи труда инвалидов, когда выяснилось, что к пайке микросхем и покраске матрешек она морально не готова. А прялка и ткацкий станок ее не испугали. Оказалось, что к прядению и ткачеству у нее настоящий талант. Надо видеть, как эта огромная женщина управляется с веретеном, куделью и ткацким станком, нацепив на коротко остриженную голову наушники и напевая модные шлягеры. Однако в момент нашего знакомства Ниночке было не до песен. Артель, обеспечив сотрудницу за ее же деньги эксклюзивыми орудиями труда, благополучно развалилась. Вытканные Контрабасральто полотнища и напряденные шерстяные клубочки стали никому не нужны. Малогабаритная хрущевка издыхала под натиском эксклюзивного интерьера в русском стиле. Денег не было, дочка болела гриппом, сама Контрабасральто на нервной почве едва не загремела в больницу с гипертоническим кризом. Она рассказывала мне все это гудящим низким голосом, глядя в пол перед собой и судорожно сминая толстыми пальцами юбку, прикрывавшую ее рубенсовские бедра.
Мне стало ее ужасно жалко тогда. Здоровенная некрасивая тетка, потерянная, измученная… и в такой красивой юбке. Я сказала, что куплю у нее пару полотнищ на платье. Мы обменялись телефонами, и я действительно приехала к ней с апельсинами и тортиком. Впоследствии, когда Ниночка стала полноправным работником нашей странной конторы, она признавалась, что мой звонок и визит с гостинцами поразили ее до глубины души: «Я думала, обычная молоденькая вертихвостка, поговорила и забыла. А ты и отзвонилась, и пришла, и торговаться не стала!» А мне и не хотелось с ней торговаться. Увидев и потрогав ткани ниночкиного производства, изумительно живые и теплые, я без сожалений рассталась с довольно приличной суммой. Да и теперь любому клиенту, который брюзгливо пытается выяснять, почему за какие-то тряпки заламывают такие цены, я просто указываю на дверь. И добавляю обычно, что труд пряхи, ткачихи – нелегкий труд. Так же, как и труд вышивальщицы, кружевницы, гончара, кузнеца, ювелира, художника или поэта, несмотря на мнение большинства, что это, якобы, легкие деньги. Мол, делов-то! Чего-то наплести, навязать, картинку намалевать или стишок сочинить. Невелика забота-пахота.
Спорить об этом мне давно не хочется, в отличие от нашей эмоциональной филологини Ташки, которая готова любому втолковывать, какая это тяжелая работа – создавать. Вы попробуйте! – захлебываясь, обычно тараторит Ташка. Не только сделать, но и придумать, самому, безо всяких образцов. И не только придумать, но и сделать, чтобы было красиво! Вы попробуйте, убеждала она однажды в электричке сидевшую напротив нас пожилую супружескую пару. Мы с сильно беременной Ташкой, Контрабасральто и моей циничной подругой Маргаритой ехали в пригород на первый заказ. Я молча слушала бессмысленную беседу, Ритка, усмехаясь, читала смс-ки от своих неиссякаемых мужиков, а Контрабасральто, беспокоясь за ташкиных близнецов, тихонько гудела, уговаривая будущую маму не нервничать. Дачники-пенсионеры ошалело разглядывали нашу компанию и поначалу бодро и азартно, а потом все сонливее и тише доказывали Ташке, что шахтеру в забое или крановщику на стройке приходится куда хужее, чем художнику. Ташка в ответ читала стихи, пела песни, восклицала, что у нее самой муж – дальнобойщик и про настоящую мужскую работу она знает не меньше жены шахтера, и упорно гнула свою линию о тяготах творческой доли. Естественно, диспут закончился ничем, на нужной остановке мы выдернули распалившуюся Татьяну из вагона, ее близнецы, оказавшись вместе со своим худосочным вместилищем на заплеванной загородной платформе, начали усиленно лягаться. Так что недоучившуюся филологиню, верную жену дальнобойщика и штатного сочинителя свежеоформленной фирмы «Сюр-приз» пришлось срочно укладывать отдыхать на лавочку под пыльными осинками. А заказ мы тогда выполнили отлично, на вырученные деньги арендовали комнатушку и оплатили появление на свет ташкиных двойняшек.
И вот сейчас двое четырехлетних сорвиголов мужского и женского пола протиснулись мимо Контрабасральто и с визгом понеслись ко мне и к Ташке.
– Мам, мам, теть Надь, там телевизол плиехал, дядь Глиса лугается, говолит, палкет цалапают! – близнецы бегали кругами возле меня и Ташки и пронзительно орали.
– Тась, что они, – воззвала я, но Ташка уже спешила за Ниночкой, ухватив детей за руки.
– Какой телевизор? Какой паркет? Что там царапают? – спрашивала она на ходу.
Так, ясно. Приехало телевидение. Гриша ругается, что царапают пол аппаратурой. Да и черт бы с ним, с этим старым паркетом! Но Гришку надо унять, – его нелюбовь к телевидению в частности и к журналистам вообще может сыграть не в масть. Сегодня нам надо журналистов любить, пылинки с них сдувать и подарки им дарить. Кстати, о подарках!
– Рита! – Куда же она запропастилась? Презенты журналюгам – ее фронт работ, но где же она? – Рита!!!
– Ну и во имя какой высокой цели мы столь возбудились? – ленивый, тягучий, словно дорогой ликер, обманчиво сладкий и коварный голос Маргариты теплой волной окатил мне плечи. – Чего тебе надобно, рыбка моя золотая?
Не без труда сдержав глупое хихиканье, которое было моей обычной реакцией на речевые экзерсисы Маргариты, я повернулась к ней.
– Скромные дары акулам пера заготовила? – в разговорах с Ритой я невольно начинала подражать ее вычурной манере. И не я одна. Любой мужик, пообщавшись с ней полдня, на всю жизнь оставался поражен вирусом витиеватого красноречия. Я же общаюсь с ней годами. Маргарита – вторая жена моего бывшего мужа. Я – третья. Но это долгая история.
– И скромные, и нескромные, и скоромные, – ухмыльнулась Ритка, хищно блеснув острыми зубками. – Столы ломятся под непосильной ношей фуршетных излишеств, фенечки, сумочки, галстучки и прочие примочки трепещут в ожидании жадных ручек новых хозяев. А что это за колесница тебя сюда примчала, с таким, не будем стесняться, не банальным колесничим?
Все-таки она заметила. Вопрос был задан как будто бы вскользь, но я слишком давно знаю Ритку и мне слишком хорошо известен этот небрежный мурлыкающий тон.
– Ритка, не надейся! Я понятия не имею, как его зовут, что он такое и какой у него номер телефона. А если бы и знала – тебе бы не сказала, он мне самой ужасно понравился.
– Да? Жаль, жаль, – пробормотала Маргарита, дергая себя за мочку уха, туго перехваченную золотой сережкой с россыпью бриллиантиков.
– Чего тебе жаль? – спросила я, приглаживая волосы и разглядывая свое отражение в оконном стекле. – Того, что я не успела выяснить кто он такой, или того, что он мне понравился?
– И того, и другого! – Расхохоталась Маргарита, заботливо одергивая на мне юбку. – И можно без хлеба! Ты ему, дорогая моя, тоже понравилась. У меня глаз-алмаз!
– Ну конечно! И свой алмаз ты на этого мужика тут же положила, – я подмигнула Ритке. – Мечтаешь заполучить еще один «экземпляр» в свою коллекцию?