На флот я не хотел. Я хотел в Афганистан. Там погиб мой друг Витя Федотов.
– Ну ты и дурак! – сказал чиновник. – Ладно! Будут тебе жаркие страны. – И что черкнул на моей папке.
– Следующий!
Часов в десять вечера нас снова построили. На плацу стояли трое военных – пузатый офицер, прапорщик и сержант.
Это были покупатели. На их плечах были синие погоны и птички в петлицах. Лётчики.
Нашу команду разделили. От тех, кто ехал в автобусе осталось восемь человек, среди них Штеплер.
Добавилось ещё трое. Один из них, чернявый, небритый и нестриженый тип, похожий на битла. Второй, тот самый, писающий мальчик. Его фамилия была Саржевский. Третий, был похож на японца, а может и на корейца. У него было широкое смуглое лицо, крупные ровные зубы, раскосые глаза.
Прапорщик держал в руках стопку дел.
Офицеру под тридцать. На погонах – четыре маленьких звездочки. Он брал в руки передаваемое ему личное дело, называл фамилию.
Призывник громко отвечал.
– Я!
Из одиннадцати человек у восьми были немецкие фамилии. У раскосого – китайская. Или корейская- Ли Ван Хе. Звали его Иван Иванович.
Капитан пристально смотрел на каждого призывника, секунду медлил, задумчиво приподнимая брови. Потом передавал папку щеголеватому сержанту с усиками.
Выезд в часть был назначен на 3 часа ночи. Что за часть, где она находится, никто не знал.
Штеплер пошёл к сержанту. Покурил. Что-то сунул ему в карман.
Вернулся, бросил.
– На юг едем. В понедельник.
Все обернулись к нему.
– Что… В понедельник? Через неделю что ли?
Штеплер пояснил.
– Нас везут в Понедельник. Город такой.
Мы задумались. Никто не мог вспомнить, где находится такой город. В какой стране.
Лохматый битл сказал:
– Это Душанбе, где- то в Средней Азии. Переводится как Понедельник.
– Грёбаный саксаул, – сказал Штеплер. – Мне мать рассказывала, что её отец с басмачами тоже воевал!
Мы сидели в зале ожидания на деревянных скамейках. Рядом с нами сидел пьяный дембель в высокой, как полковничья папаха, офицерской шапке.
Из под расстёгнутой начёсанной шинели выглядывали тельняшка и аксельбант.
– Куда вас… дети? – грустно спросил дембель.
Мы наперебой ответили – Душанбе… Средняя Азия… Где это?
– Это Таджикистан, ребятки и место это есть большая жопа на теле СССР. Там вместо хлеба едят лепёшки, а тесто для них катают на потных ляжках женщин… Но! – Сказал пьяный дембель – Зато там тако-о-о-о-оой чарс!
Это был железный аргумент. Все притихли.
Ночной Новосибирск последний раз мигнул огнями. За окнами промелькнули замёрзшие лужи, заплёванный перрон, разношерстный вокзальный народ.
* * *Я родился в унылом посёлке городского типа. Так называли серые деревянные строения, улицы, весной и осенью утопающие в грязи, зимой засыпанные снегом. Это был самый заурядный сибирский посёлок, где жили потомки фронтовиков и зэков, русских мужиков, немцев, финнов, казаков, сосланных, раскулаченных, осужденных. Всех тех, кто привык с детства отчаянно бороться за своё существование.
Часть населения посёлка уже отсидела, другая часть готовилась сесть и потому, в самом большом авторитете у нас были личности, конфликтующие с законом.
Место моего рождения на полном основании можно было назвать посёлком лагерного типа.
Поселок жил по понятиям. Лагерную феню знали все. Безрукий фронтовик Иван Кузьмич, пенсионер союзного значения Данила Назарыч, продавщицы в магазине. Даже поселковые собаки, крутящиеся у пивных точек и винных магазинов, понимали, о чём говорят субъекты с лагерными манерами и приблатненной речью. Поселковая шпана начинала курить с десяти лет, пить вино с двенадцати. С четырнадцати носили ножи и самодельные «мелкашечные» пистолеты. Шпану сажали. Но её ряды не редели. На смену мотающим срок, приходили их младшие братья.
Незначительный процент составляла поселковая интеллигенция – учителя, врачи, местный участковый, секретарши суда. Судьи народного суда жили в городе.
На окраине посёлка располагалась воинская часть. Офицеры и прапорщики с семьями обитали рядом с частью, в серых шлакоблочных домах, похожих на казармы. Однотипные, серые дома выглядели убого. Периодически солдаты белили извёсткой бордюрные камни, добавляя светлых пятен в однообразную провинциальную жизнь.
Дети офицеров учились в одной школе с нами. Их легко можно было узнать по интеллигентным лицам и донашиваемым заграничным шмоткам.
Военный городок, это была другая жизнь, почти как другая планета. Эти люди видели мир, бывали в других городах. Некоторые даже в других странах. Это порождало зависть.
Я не был выдающейся личностью. Не писал стихов. Не играл на скрипке. Не мучил кошек. Не отрывал лапки лягушкам.
Я рос вполне обычным молодым человеком. Не хорошим и не плохим. В меру выпивал. В меру хулиганил, часто дрался и периодически огорчал родителей. А ещё я обладал авантюрным характером и очень любил читать. Набор таких черт часто приводит к тюрьме. Я же попал в армию. Не скажу, что мне повезло. Иногда тюрьма делает из человека личность, а вот армия – ломает.
* * *Капитан и прапорщик ехали в купе. Всю дорогу их никто не видел. Было непонятно, ходили ли они в туалет?
Распоряжался всем сержант.
В первый же день он собрал всех в одном купе, сунул каждому из нас руку. И сказал, что можем называть его просто – Серёга.
Ещё он сообщил по секрету, что везут нас в учебку, «ШМАС» или школу младших авиационных специалистов, где будут учить полгода, а потом отправят по боевым частям. Он также сказал, что служба нелегка и именно от него зависит, как она сложится у нас.
Мы всё поняли. Во внутренний карман Серёгиной парадки перекочевала стопка засаленных трёшек и пятёрок.
Вагон был набит новобранцами. Нас везли летуны, остальных стройбатовцы. В первый день стройбатовцы перепились. Вечером в наш угол пришла делегация. Верховодил длинный прыщавый тип, с лицом злого волка в исполнении киноактёра Басова. Гости подошли и столпились в коридоре перед нашим проходом. Делегаты были суровы, руки как водится в карманах, на лицах скука.
Прыщавый попросил денег.
Штеплер доходчиво и лаконично объяснил, что денег нет. Он был одет в синюю майку. На его левом плече сидела татуированная русалка. На правом розовел свежий ножевой шрам. Штеплер был очень убедителен. Делегация ушла.
Через полчаса в том углу, где сидел прыщавый раздались крики: «Менты!.. Суки… чекисты!».
Штеплер сказал грустно:
– Грёбаный саксаул. Ну вот и дождались весны. Пошла белка!
Ночью, когда все уже спали, нас пришли бить. Отряд бойцов вёл прыщавый.
Все были пьяные в хлам. Большинство с наколками на руках. Держались профессионально уверенно.
Штеплер встретил прыщавого ударом в переносицу. Я, повиснув на локтях между полками, бил ногами. Проснулись все наши. Китаец Ли Ван Хе засунул голову прыщавого под нижнюю полку и прижал её плитой сиденья. Тот выл. Битл лежал на третьей вещевой полке и подбадривал нашу команду энергичными выкриками.
Прибежали сержанты. Из купе вышел наш капитан. Принёс ополовиненную бутылку болгарского бренди. Обмахивал лицо вафельным полотенцем.
Прыщавый выполз из под плиты. Медленно встал на четвереньки.
Капитан сделал визуальный осмотр. Глотнул из бутылки. Как подобает настоящему офицеру лаконично и авторитетно заявил:
– Жить будет!
Ещё глоток, отрыжка. Капитан констатировал.
– Родина ждёт героев, а п…рожает дураков.
И ушёл в купе.
Битл слез с полки и сделал прыщавому перевязку. Заклеил ссадины лейкопластырем. Он оказался профессиональным медиком. Работал медбратом на скорой помощи. Звали его Давид Функ. Естественно, его тут же стали звать Фунтиком или Фантиком. Я уважительно – Давидом.
Наш паровоз уверенно вёз нас к цели. Я лежал на верхней полке, отвернувшись к стене. Вагон раскачивало как лодку, и я отплывал в ней к неведомым берегам взрослой военной жизни.
Сибирский пейзаж, озёра, реки, лесные массивы с неровной кромкой леса постепенно сменились степными просторами, потом невиданными уже цветущими деревьями. Вдалеке забелели шапки гор.
На третьи сутки на каком-то пыльном полустанке высадили стройбатовцев. Прыщавого вели под руки. Он вырывался и кричал:
– Суки краснопёрые! Подстрелите моего брата, порежу всех! Разыщу и порежу! Отвечаю…
Ишаки, с исполосованными шрамами мордами, грустно смотрели им вслед.
К вечеру поезд стал медленно притормаживать. Заскрежетала вагонная сцепка. Заскрипели тормоза. Состав лязгнул, дернулся, снова лязгнул и вдруг замер.
Из купе вышел опухший капитан в блестящих хромовых сапогах. В них отражались тусклые вагонные лампочки. Из под зелёной рубашки выпирал живот.
Был вечер. Перед нами лежал не город, а какой-то азиатский посёлок. Он казался мертвым. Из темноты глухо лаяли собаки.
Воинская часть находилась в стороне от станции.