Мужчины в жизни Тамары занимали не последнее место, но, как правило, это были временные, хотя и не случайные, связи. И даже не связи. И не увлечения. Скорее эксперименты, опыты. Схему семейных отношений семьи Мазановых ей изо всех сил хотелось перевести на отношения в зарождающемся романе с каким-нибудь мужчиной. Но все было тщетно. Ни один из мужчин не был похожим на Глеба. По ее представлениям никто из них не имел даже права называться мужчиной. Тамара любила Глеба. Она и дня не могла прожить, не увидев его. Ей иногда было достаточно просто увидеть его из окна своей машины в тот момент, когда он, к примеру, выходил из здания университета, где преподавал. Высокий, худощавый с коротко стриженными почти седыми волосами, проницательными серыми глазами и крупным ртом, он действовал на Тамару возбуждающе. Как много бы она дала, чтобы оказаться на месте Клары! Чтобы испытать на себе его объятия, чтобы прикоснуться губами к его коже, его телу, потрогать кончиками пальцев его лицо, мучительно любимое ею. Но Глеб, ни о чем не подозревая, воспринимал Тамару не больше, чем неодушевленный предмет. Так, во всяком случае, думала сама Тамара. Понятное дело, на фоне женственной, нежной Клары с тонкой, почти прозрачной кожей, раскосыми желтыми глазами и копной рыжеватых вьющихся волос, Тамара не могла претендовать на какое-либо внимание со стороны любого мужчины, находящегося в тот момент поблизости. Клара привлекала к себе мужчин несознательно. Их не пугали ни то обстоятельство, что она мама трех взрослых девиц, ни то, что она глубоко семейный человек и любит своего мужа. Мужчины ухаживали за ней везде, где бы она ни находилась, на улице ли, в транспорте, на работе. В клинике, где работала Клара, среди пациентов всегда находился мужчина, который влюблялся в нее. Частенько за Кларой увязывался какой-нибудь юноша или мужчина, и лишь увидев встречающего ее по дороге домой Глеба и понимая, что это, наверно, муж, он поворачивал в другую сторону. За Тамарой же, кроме дворняги по кличке Джек никто и никогда не увязывался. Разве что ее коллега по работе, Виктор Наполов, представлявший собой, по сути, точную копию Тамары: одинокий, влюбленный безнадежно в свою свояченицу, мужчина.
Пришла Тамара, и все притихли. Замерла в ожидании поздравлений Наталия – виновница торжества. Она закончила художественное училище. Приняв в руки огромный букет белоснежных роз, она поцеловала Тамару и, покраснев, скрылась в своей комнате. Появилась Клара. В окружении Кати и Веруси она смотрелась почти их ровесницей. В светлом костюме, с красиво уложенными волосами, она, зная, что выглядит прекрасно, почувствовала почему-то даже нечто похожее на стыд – настолько побледнела увидевшая ее Тамара. «Как же она живет? – подумала Клара, уводя за собой на кухню подругу и признаваясь себе в том, что не хотела бы оказаться на ее месте. – Неужели она так искренне любит всех нас, что не замечает своего одиночества? С кем она разговаривает перед сном? Испытывала ли она когда-нибудь то ощущение покоя, которое дает присутствие рядом близкого тебе мужчины?»
– Тебе помочь? – Тамара привычно уселась между кухонным столом и окном и забарабанила пальцами по плетеной хлебнице.
– Нет, все как-будто готово. Даже хлеб я нарезала заранее. Тамара, у тебя все в порядке? – Клара не случайно задала этот вопрос, поскольку от нее не укрылся странный блеск в глазах Тамары и несколько неестественная улыбка, какая бывает у людей, пытающихся сохранить внешнее спокойствие. С Тамарой явно что-то происходило.
– А что, заметно что-нибудь? – Тамара подняла на Клару глаза и пожала плечами. – Потом расскажу. Теперь не до этого. Главное, что Наташа закончила училище, что отмучилась, наконец, от своего диплома, а то, посмотри, на кого она стала похожа. Похудела она, сдала…
– Если бы это от диплома, – Клара вздохнула, – я бы этого Снегирева… Не знаю, чтобы я с ним сделала… Но с другой стороны, ее тоже можно понять. Она любила его.
– Мужчин иногда сложно понять. Пусть он самоутверждается в своей Сибири на здоровье, но написать-то можно, позвонить, что-то сообщить хотя бы через мать.
Уже столько было всего переговорено по поводу внезапного отъезда Снегирева, что продолжать эту тему уже не имело, как-будто, смысла. Все равно пока ничего не изменить. Наталия так же будет страдать, плакать по ночам, звонить матери Снегирева.
На кухню стремительно вошел Глеб. Женщины сразу же замолчали.
– Алик пришел.
Алик Банк являлся женихом Кати, средней дочери Клары и Глеба. Младшей, Верусе, было восемнадцать, старшей, Наталии, двадцать два, а Кате – ровно двадцать.
От своих сумасбродных сестер Катя отличалась абсолютно всем. Она, как считали все, кто ее знал, была рассудительной, трезво мыслящей девушкой, которая знала, что ей надо от жизни. Зарабатывая себе на жизнь медсестрой и одновременно готовясь поступать в медицинский университет, Катя в семье играла роль первой помощницы Клары. Только на Катю и можно было положиться во всех вопросах, связанных с ведением домашнего хозяйства, особенно уборки. У Кати была неизлечимая болезнь – чистота. Она постоянно что-то мыла, чистила, скребла, выбивала, промывала, выметала. Остановить ее в этом рвении не мог никто. Возможно, таким образом она пыталась в каком-то бессознательном порыве навести порядок во всем, что ее окружало. Она считала, что это – единственное, что под силу простому смертному, поскольку упорядочить человеческие отношения еще не удалось никому. Да и вряд ли удастся.
В семье к этим приступам чистомании относились по-разному. Наталия, если возникал разговор на эту тему, меланхолично крутила пальцем у виска и что-то рассеянно рисовала на обоях. Веруся, нашкодив по своему обыкновению, пыталась забиться куда-нибудь подальше, честно краснея за содеянное. Родители жалели Катю, однако Клара нередко испытывала чувство неловкости за свое вынужденное безделье: ей дома практически не оставалось работы.
За несколько минут до прихода Банка, Катя остановилась в нерешительности перед дверью Наташиной комнаты и постучала. Сжимая в ладони коробочку дорогих духов, деньги на которые ей приходилось копить в течение двух месяцев, она представляла себе лицо сестры в тот момент, когда та увидит подарок, и от радости волновалась. Не дождавшись ответа, она сама открыла дверь и вошла в комнату. Здесь царил самый настоящий хаос. Если для Кати красота заключалась в чистоте, то Наталия радовала себя цветом, формой и материалом. Обои в комнате были расписаны ею со всей необузданной фантазией. Сочетания розового с желтым и зеленым, по ее мнению, поднимало настроение. Огромные, грубой работы, керамические горшки с настоящими тропическими растениями, яркие большие напольные подушки, лиловый муслин, покрывающий щедрыми складками постель и кресла, канареечного цвета книжные полки с альбомами по живописи и дизайну, красивые, причудливой формы, камни, разложенные где попало и великое множество разбросанных по всей комнате набросков – все это раскрывало внутренний мир Наташи и не терпело вмешательства. Здесь не убирался никто. Особенно это запрещалось Кате. «Дай тебе волю, Катька, ты выбросишь из окна не только горшки и подушки, но и меня вместе с ними».
Веруся же частенько «паслась» у Наташи, подолгу рассматривая ту или иную вещицу, с упоением помогая сестре превращать нормальное человеческое жилище в «сумасшедший дом». Она единственная в доме во всем поддерживала Нату. Когда же уехал Снегирев, первая объявила голодовку и почти три дня ходила по квартире с трагическим выражением на лице. Ей казалось, что если она будет искренне страдать вместе с Наташей, то тем самым облегчит ее жизнь.
…Катя застала Нату в тот момент, когда та в одном белье пыталась дотянуться до верхней полки, чтобы достать коробку с туфлями. Тоненькая, изящная, в белых кружевах, она сильно походила на мать, даже волосы, светлые с золотистым отливом, были такие же как у Клары.
Коробка упала, раскрылась, из нее выпали кремовые туфли.
– Катя? Что ты здесь делаешь? – Ната только сейчас заметила стоящую посреди комнаты сестру. – Что, кто-нибудь еще пришел?
– Нет. Я принесла тебе подарок. – И Катя протянула ей духи.
– «Мадам Роша»? Катька! – и она обняла и крепко прижала к себе сестру. – Ты сошла с ума! Это же так дорого!
– Мне хотелось, чтобы у тебя все было хорошо, – проговорила в страшном смущении Катя, и они обе поняли, что означают эти слова: забудь Снегирева и начни новую жизнь.
– Я постараюсь. – Ната вскрыла коробочку, сняла золоченную крышечку с флакона и щедро подушила Катю за ушами, капнула ей на грудь.
– Смотри, не испачкай, – не выдержав сказала Катя, принимаясь одергивать и без того безукоризненно сидящее на ней облегающее платье. Волосы ее, тяжелые, каштанового отлива, тугими симметричными локонами обрамляли чистое, идеальной формы лицо с ясными зелеными глазами, маленьким аккуратным носом и собранными в сочный розовый бутон губами.