– А вы тоже на смотр едете? – спросила Танька.
– Нет. Я не народный талант. Я профессионал, – объяснил летчик.
– Значит, я вам зря свеклу забивала…
– Если бы не твоя свекла, пахать бы мне синее небо над Верхними Ямками. Ты меня просто спасла.
Танька сморгнула. Она ничего не поняла.
– Когда я падал, то пережил такой ужас, что, пройдя через него, понял: мне уже ничего не страшно. Оказывается, боязнь высоты можно вылечить только падением… Клин клином.
Танька слушала, смотрела на летчика. Он был красивый, но чужой. Ни приласкать, ни обозвать, и говорит как-то непонятно, как болгарин из Варны. Слова, конечно, разобрать можно, но надо напрягаться, и удовольствия от беседы никакого.
– Значит, в отпуск? – спросила Танька.
– Домой. В Москву. Навсегда.
– Вас выгнали?
– В общем, выгнали, но это уже не имеет значения. Зачем мне теперь эти Бересневка, Лещевка, Глуховка?
– А чем у нас плохо? – обиделась Танька.
– Да нет. У вас очень хорошо. Но я больше не хочу быть летчиком в Верхних Ямках. Я хочу быть музыкантом в Москве. У каждого человека свое место в жизни и свое назначение. Разве не так?
Танька нажала кнопку на настольной лампе. Лампа потухла. И тогда за окнами обозначилась луна. Понеслась за поездом.
– Не знаю, – задумчиво проговорила Танька. – Это пусть надстройка думает. А мы базис. Мы людей хлебом кормим.
Летчик разлил шампанское. Поднял свой бокал. Ждал.
Танька тоже подняла бокал. Чокнулись. Звук получился глухой.
Выпили. Танька зажмурилась.
– Вкусно? – спросил летчик.
– В нос шибает.
– Ешь. – Летчик подвинул яблоки.
– У нас свои есть, – гордо отказалась Танька.
– Спасибо тебе! – с чувством сказал летчик.
– За свеклу?
– За твою любовь.
Танька вернула бокал на стол.
– Чего? – переспросила она, хотя все слышала.
– Я сначала не понимал, что это ты за мной носишься и меня истребляешь. Я думал, ты просто ненормальная. А потом мне этот «золотоискатель» глаза раскрыл. Знаешь… я много думал: когда чего-то очень хочешь и все время об этом думаешь, то желание из духовной силы превращается в материальную. Понимаешь?
Танька не ответила. Нажала кнопку, зажгла лампу. Луна за окном исчезла, но зато в стекле обозначились Танька и летчик, друг против друга, красивые, как в индийском кино.
– И любовь, если, конечно, она настоящая, неистовая, она делает чудеса. Это не слова. Действительно чудеса. Я это понял. Она исправляет ошибки природы. Переписывает на ладони линии судьбы.
Летчик протянул Таньке свою ладонь и коснулся пальцами ее руки.
Танька поглядела на ладонь, потом подняла на летчика глаза грустной Весны и спросила:
– А ведь правда Мишка дурак?
– Какой Мишка? – не понял летчик.
– Мой Мишка.
– А… белобрысый такой? – вспомнил летчик. – Да, странноватый парень. Заявил в милицию, что это он подстроил аварию. Мне Ефимов звонил. Сверял факты.
– Когда? – оторопела Танька.
– Позавчера.
– Этого не может быть. Позавчера он на Землю Франца-Иосифа уехал.
– Он в Верхних Ямках. В кутузке сидит. Ему десять суток дали и наголо обрили.
Танька резко вскочила из-за стола. Бутылка опрокинулась и окатила летчика полусладким шампанским.
– Ой! – сказал летчик.
– Ой! – смутилась Танька. – Извините, пожалуйста.Сержант Ефимов спал на диване, обтянутом дерматином. Проснулся он от стука.
Ефимов сел, зевнул. Поглядел на дверь.
Постучали настойчивее.
– Иду! – крикнул Ефимов. Отодвинул защелку.
В дверях стоял наголо остриженный Мишка. Без волос он сильно помолодел и выглядел тринадцатилетним подростком.
– Подъем! – скомандовал Мишка. – Пошли!
– А который час? – спросил Ефимов.
– Самое время, – строго сказал Мишка. – Пока нет никого. – Он направился в угол и взял метлу.
Ефимов посмотрел на часы и заканючил:
– Пять часов всего. Еще час спокойно поспать можно.
– Нечего, – отрезал Мишка. – Тут не санаторий.
Вышли. Милиционер запер милицию.
– И чего прячешься? – недовольно сказал он. – Всё равно все знают.
Солнце только что вышло на работу. Было тихо.
Пустой базар, деревянные ряды и даже запыленные огрызки арбуза – все было красиво.
Мишка подметал, вздымая пыль. А Ефимов сидел на пустом ящике и руководил:
– Да ты не маши, как косой. Только пыль поднимаешь. А грязь остается.
Мишка не обращал внимания.
– Слышь? Ты метлу покрепче прижимай. Понял?
– Не понял. – Мишка остановился.
Ефимов подошел, взял у Мишки метлу, стал показывать. Мишка отошел, сел на ящик. Закурил.
– Понял? – милиционер обернулся.
– Нет. Не понял.
– Нажал – и плавный мах. Нажал – и плавный мах. – Ефимов мел.
– Здорово у тебя получается, – одобрил Мишка.
– Это меня мать с детства приучила, – похвалился Ефимов.
– Миша! – тихо раздалось за спиной.
Мишка оглянулся.
На другой стороне базара стояла Танька Канарейкина. Платье на ней было разорвано, будто ее рвали сорок собак. На голове повязана косынка по самые брови, как у Маланьи.
– Я с поезда соскочила, – объяснила Танька свой вид.
– А я – во! – Мишка приподнял кепку и показал Таньке свою бритую голову. В порядке упрека.
– И я – во! – Танька стащила с головы косынку и показала Мишке свои волосы. Они были выстрижены ножницами, выхвачены в разных местах как попало.
– Ой… – У Мишки вытянулось лицо. – Ты чего это наделала? На кого ж ты стала похожа?
– На тебя.
Они стояли и не отрываясь смотрели друг на друга. Обманутый неподвижностью воробей подлетел к Таньке и сел на ее плечо.
Сержант Ефимов правильно оценил ситуацию, положил метлу и отправился досыпать.
Говорят, что молодость – самое смутное время. В молодости не понимаешь: зачем пришел на этот свет? Зачем живешь?
Это не понимаешь и потом. Только догадываешься…