Огонь выл, сопротивляясь дождю, люди взволнованно переговаривались, шипела извергаемая из пожарных шлангов пена… но все эти звуки Рихард едва слышал. Он медленно опустился на колени, скользнув взглядом по группе пожарных впереди, они почему-то показались ему бесформенной горой пепла…
Осознание смерти Карла было каким-то отстранённым, будто тонкая игла, которую можно не ощущать, если не делать резких движений. Ланн закрыл глаза, упираясь ладонями в асфальт, он пытался вспомнить последний разговор — кажется, по телефону. Восстановить в памяти звучание голоса, каждую интонацию… но почему-то ему это никак не удавалось. Зато все резкие фразы, все попытки уязвить инспектора возникали в мозгу с поразительной готовностью — их было всё больше и больше, они давили так, что становилось больно дышать.
Всё то, что делало его сильным, куда-то сгинуло. От комиссара Ланна осталась только оболочка, пропахшая дымом и алкоголем. Сгибающаяся даже под тяжестью проливного дождя и не имеющая голоса.
— Комиссар…
Голос пробивался откуда-то из глухой темноты, длинная игла в груди обожгла новой болью от малейшей попытки приподнять голову.
— Герр Ланн…
По лицу по-прежнему текла дождевая вода, попадала за воротник рубашки.
— Комиссар! — чья-то рука осторожно дотронулась до его плеча, затем встряхнула.
Он слишком боялся открыть глаза… и увидеть пустоту, понять, что это прикосновение — такой же обман, как и услышанный голос. И всё же… он должен был совершить хотя бы последний храбрый поступок в своей жизни. Он поднял голову… и увидел запачканное копотью лицо инспектора Ларкрайта. Руки были обожжены, одежда тоже сильно обгорела. Не было очков. Инспектор помог комиссару подняться с колен. Ланн неосознанным жестом коснулся его переносицы, инспектор усмехнулся и немного виновато сказал:
— Упали… я выносил какую-то женщину. Что случилось? Почему вы так на меня смотрите? И где моя собака?
Смерть стояла за его спиной. Но давала ещё один шанс.
— Я думал, ты погиб, — прошептал комиссар. — Прости меня. У меня никогда не будет напарника лучше. Слышишь?
Карл улыбнулся. Может быть, теперь зеленая или белая нить наконец появится и между ними? И белая. К Карвен, подошедшей и прижавшейся к своему отцу.
7. День
Это был первый спокойный день их новой жизни.
День, когда город просыпался после особенно долгой и тяжелой ночи — ночи огня, снега и дождя. Для одних это пробуждение было счастьем, для других — только погружением в новый кошмар.
* * *Ник Старк, в прошлом Красная Гроза, сидел на больничной койке, забывая даже о ноющей боли в теле. Действие таблеток кончилось, и мир снова казался ему ясным, хотя и серым из-за облачного неба и падающего снега. Вэрди сидела рядом, не выпускала его рук из своих.
— Мне кажется, мы не закончили, Скай.
— Что именно, принцесса?
Не отвечая, она прижалась губами к его губам, и он понял, что не найдёт сил, чтобы оттолкнуть её. Никогда.
Он уже знал, что она не повзрослеет и что на них всегда будут смотреть с непониманием и страхом. Даже теперь, когда первые реабилитирующие «крысят» декреты уже появились во всех утренних газетах. Для многих Вэрди так и останется странным существом без возраста, кем-то между опасным хищником и добычей.
А для него она всегда будет принцессой.
* * *Две светловолосых женщины сидели друг напротив друга в пустом доме Чарльза Леонгарда. Сильва упрямо сжимала подлокотники кресла. Гертруда Шённ поставила на стол локти и смотрела на свою дочь. Бледность сошла с ее лица, сменилась аккуратным сдержанным макияжем.
— Я не хочу, чтобы ты так поступала.
— Я хочу.
Гертруда Шённ нахмурилась:
— Он сделал из тебя чудовище. Он тебя изнасиловал, чтобы остаться в живых после того, как убьёт полстраны.
— Но я люблю его.
— Я твоя мать. Плохая мать, и всё же…
— Ты ошибаешься. — Тёмные глаза Леонгарда смотрели на неё в упор с фарфорового личика четырнадцатилетней девочки. — Ты мой враг. Я спала с твоим мужем. Я любила его и люблю. И я буду мстить тебе, если ты оставишь меня живой.
— Мстить? — она изогнула брови. — Я могу упечь тебя в сумасшедший дом или тюрьму.
— Пожалуйста… — Сильва подалась вперёд. — Дай мне уйти вместе с ним.
Они молчали минуту, а за окном падал снег. Наконец Гертруда Шённ кивнула и поднялась, ничего не говоря. У неё болела голова и подгибались ноги. Она хотела только одного — поехать к Вильгельму Байерсу. И напиться так, как не напивалась уже много лет.
Сильва не встала проводить её. Только улыбнулась:
— Спасибо тебе… мама.
* * *Карвен гуляла по парку вместе с отцом. Она держалась за его руку и смотрела на аттракционы. Только смотрела — кататься ей не хотелось. Он шёл рядом — молчаливый и сосредоточенный, но счастливый. Хотя за эту ночь у него стало больше седых волос. И у неё тоже.
— Ты не устала, Аннет? — мягко спросил он.
— Устала, — честно сказала она.
Он подхватил её и посадил к себе на плечи. Он никогда так не делал, когда она была маленькая. Карвен обхватила руками его голову, прижимаясь к волосам подбородком. Так они и шли по парку — и остановились возле самого большого колеса.
— Ты будешь жить со мной? — вдруг спросил он. — У меня не очень большая квартира, но…
— А у тебя есть там книги?
— Есть.
— Тогда буду.
* * *Алан выпрыгнул из пыльного ворчливого автобуса на заснеженную дорогу и осмотрелся. Слева возвышались горы, справа синело широкое, не успевшее заледенеть озеро. Это был совсем другой уголок страны… в который ему всегда хотелось попасть. И самое тихое место на планете.
Автобус снова зафырчал и поехал назад. Ал помахал ему рукой, словно прощался с той… жизнью.
У него с собой не было почти никаких вещей, кроме старого кошелька и рюкзака с инструментами за плечами. Он не знал, куда идёт и не знал, кого встретит. Он знал только одно — это был хороший день, пусть и холодный. И теперь у него всё будет только хорошо.
* * *Карл Ларкрайт стоял у пепелища, где когда-то был его дом, и вспоминал, как шел через пламя с женщиной на руках. Он всегда боялся огня… но эта ночь, кажется, навсегда убила тот страх. Как и другие.
Он знал, что теперь в городе изменится всё. Может быть, он станет светлее. Таким, каким был когда-то в фильмах. Городом музыкантов и художников.
А ещё он думал о письме, которое пришло несколько дней назад и о котором он в спешке забыл. От матери.
В его родной стране тоже всё наладилось. Она начинала жить по-новому. И мать звала его домой. Туда, где не было вечных детей.
Он пересёк улицу, свернул в переулок и прошел в сторону почты. Ему нужно было отправить ответ. Он не писал ей обо всём, что успел пережить. Он написал лишь одну фразу:
«У меня уже есть другой дом. Прости».
* * *Бывший министр Свайтенбах смотрел через стекло на свою жену. Она лежала неподвижно, но была в сознании. Пока что его не пускали к ней — из страха, что он принесёт в закрытый изоляционный бокс хотя бы одну бактерию с улицы. Сейчас даже этого будет достаточно, чтобы Долли заболела.
Поэтому он просто приложил ладонь к стеклу, думая о странной девочке, отдавшей свою кровь. И увидел, как жена тоже чуть приподняла кисть ему навстречу.
Эпилог
Снег падал колючими хлопьями, подолгу кружась в воздухе прежде, чем опуститься на светлые волосы Чарльза Леонгарда. Он стоял у стены, прикрыв глаза и не чувствуя ничего, кроме бесконечной усталости. Потом взгляд скользнул по стене напротив. Люди, стоявшие там, курили и ждали приказа. Четыре человека. Четыре винтовки были прислонены к стене.
Леонгард не слышал, о чём они говорят. Он лишь видел вырывающиеся из ртов солдат облачка пара. Он поднял голову и устремил взгляд в бесцветное небо. С усилием выдохнул. Сегодня был его последний день.
— …Чарльз Герард Леонгард, за преступления, совершенные в период с 197* по 198* против человечности, вы приговариваетесь к смертной казни через расстрел.
У судьи был монотонный, ничего не выражающий голос. Перед этим судья долго перечислял различные статьи кодексов, по которым он, доктор Леонгард, был преступником. Бесконечные ряды цифр, казалось, замерзали в холодном воздухе. Гертруда Шённ молчала. Он не поднимал на неё глаз. Когда прозвучали слова приговора, она поднялась и первой покинула зал. Вильгельм Байерс, новый министр внутренних дел, проследовал за ней…
Сейчас Леонгард думал об одном. Ему не дали попрощаться с Сильвой.
…Девочка побежала навстречу, едва его вывели, — но её тут же оттеснили журналисты. Впрочем… им тоже не дали приблизиться — толпа полицейских, среди которых были Рихард Ланн и Карл Ларкрайт, взяла учёного в кольцо. Леонгард шёл гордо, приподняв голову и расправив плечи. Ему было плевать даже когда кто-то из поджидавшей в переулке толпы крысят закричал: