Из дорожных зарисовок
Алеше не снятся…Все – сам! – Он никак не согласен на меньшее.Мальчишка – в тельняшке, но… спит, как сурок.Алеше не снятся дороги Смоленщины…(не видел он толком российских дорог.)Над верхней губой – чуть заметная родинка.Он – сам по себе, не задолблена роль.Он знает, «с чего начинается Родина» —с таможни, со слов: «Пограничный контроль!».
…А плюшевый мишка две бусины вылупили смотрит насквозь, от бессонниц устав…пока по «нейтралке» – из Себежа – в Зилупесо свистом летит желто-синий состав…
За далями – дали вослед… и – так далее…Смолистый рассвет заливает леса.И вздрогнешь, увидев – колодцы Латгалиисухими глазами глядят в небеса.…И с полок слетают крылатые простыни.…Небритый сосед говорит: «Вуаля!»…Саднящий динамик фонит девяностыми —«Зачем нам, поручик, чужая земля?».
Так странно – «проселки, что дедами пройдены» —другая судьба, незнакомая жизнь.…И поезд опять прибывает на… Родину (?)…А здесь, как везде… —ни своих, ни чужих…
В плацкартном вагоне«Скорый» ход набирает, время его пришло —Измерять колесами Среднюю полосу.А моя попутчица – как же не повезло —Говорливая тетка, жующая колбасу.
И она все болтает, битком набивая рот…Вот ведь, думаю, надо же – выдался мне «досуг»!А она – про соседку, Путина, огород…Начала о себе. Побежали мурашки вдруг.
И в глазах ее шевельнулось на самом днеТо, что с детства задолблено: взялся – тяни свой гуж…Ее сын в девяносто пятом погиб в Чечне.В девяносто девятом повесился спьяну муж.
Она, пот отирая со лба, говорит: «Жара».Отхлебнув воды, улыбается: «Хорошо».У нее умирает от рака в Москве сестра,Она едет прощаться с последней родной душой.
Паренька жалеет: «Совсем еще не окреп.Видно, мать измаялась, бедная, ждать сынка!» —Спит в наушниках тощий дембель, сопя под рэп,С верхней полки свисает жилистая рука.
Все затихло, уснуло, съежилось, улеглось.И вагон стучит колесами и храпит.Но метет мозги бессонницы помело.Сколько сорных мыслей…какая из них пронзит,прошибет, проймет до ядрышка, до нутра? —«Я лишь пепел Европы, и здесь – не моя страна»…
Как же сладко курится в тамбуре в пять утра!За окном рябинно, розово. Тишина.
Крепкий орех
…Только мама и ты. И весна на дворе.Воздух детства, звенящий, как спелый арбуз.Слово «Родина» – крепкое, точно орех —не распробуешь с первого раза на вкус.
…Середина пути. И дождем осажденсерый город, дрейфующий в талой воде.Так бывает: годишься не там, где рожден…А бывает… и вовсе не годен нигде.
…И трясешься в вагоне – судьбе ли назло? —Вот и дерево кроной глядит на восток. —Так подбитая птица встает на крыло,безнадежно ловя восходящий поток.
…А тебе говорят: «Так ведь это – твой дом!» —ножевые слова – как удары серпа.Слово – крепкий орех, да вот только потом…от него остается одна скорлупа.
…И царапаешь душу в густой трын-траве.Но с тобой пуповиной земли сплетены —вместо матери – крест, вместо Родины – двесовершенно чужих бесприютных страны…
Город ты мой единственный
Четное и нечетное – улицы арифметика.– Не говори мне лишнего, ведь все равно – не то! —В красном трамвае с рожками – шумные безбилетники.В зыбком морозном мареве – клетчатые пальто…
– Как не поверить в лучшее, если в кармане – семечки,Город мой, отпечатанный в памяти навсегда —старой ушанкой кроличьей, булочкой трехкопеечной,струнными переборами, искрами в проводах…
«Винный», «Пивной», «Закусочный», в меру обезображенныйпряным закатным соусом; кухонный шут и враль…– Город ты мой единственный, памятью приукрашенный,был ты таким «безбашенным» —выл в голове февраль…
Хватит. Откуролесили. Впору бы образумиться…Время упругим яблоком катится в никуда.…Но за подкладкой Города, в тесном кармане улицыпрячется сумасбродная – только моя – звезда…
Капли летят за шиворот. Ветром лицо исколото.Желтый фонарь качается. Мокрая тень дрожит…– Город ты мой единственный,ну, извини – какого тылешего бестолкового – стал мне таким чужим?
Что остается? – Вымокшей тенью бродить по улицам,жадно курить и сплевывать в черные пасти луж.Город ты мой простуженный, что же ты так нахмурился?Сколько в тебе утоплено эдаких «мертвых» душ?
Начинается с детства…
Шебутная весна беспричинна, синична.Во дворе на заре проросла трын-трава.Город Н-ск, привокзально-базарно-циничный.Время спит. Полутени свились в кружева.
Утро капает медом. Успеть бы согреться,окунувшись туда, где… тебя уже нет.Где гуляет по крышам беспечное детство…Небо. Ветер. Каникулы. Новый мопед.
Вислоуха надежда, а счастье усато —полосато. И можно витать в облаках.И синяк в пол-лица повышает твой статус,как петарда в кармане да в гипсе рука.
И с раскрытым зонтом ты стоишь на балконе.Гомонит под окном детвора со двора.Можно просто сбежать, и тебя не догонят…– Ну, давай, десантура! Рискни «на ура»! —
Во дворе пацаны. И куда тебе деться? —Ты летишь в трын-траву, на которой роса…Так любая судьба начинается с детства,как родной алфавит начинается с «А».
Ты пока черновик. Ты еще не дописан,до конца не обжит, не зачитан до дыр…Утро тлеет, алея, как ягода тиса.Ты крупнеешь, но мельче становится мир.
Небо больше не пахнет грозой и рябиной,подмороженным яблоком, ливнем грибным…И теперь ты краснеешь за «подвиги» сына…Время спит. Полутени свиваются в дым.
«Зайцы»
Бродит вечер по городу праздным скитальцем.Спеет май. Во дворах зацветает сирень.Мы садимся в трамвай – безбилетные «зайцы».За душой – ни шиша, в головах – дребедень.
От того ли, что в воздухе терпко и звонко,потому ли, что кровь будоражит весна,так охота в подъезде поджечь фотопленкуи соседку-гюрзу оплевать из окна…
– Извините, пожалуйста, не обижайтесь!Будет время покаяться в этих грехах.Мы для мам и для пап – ненаглядные «зайцы».Все еще впереди. Все пока впопыхах.
Мы еще на себя до конца не похожи.Но все тише и вкрадчивей шепот листвы…– Извините, пожалуйста, те, кто дорожевсех и вся…но не все уже слышат, увы…
Память теплой ладонью к щеке прикоснется,пощекочет виски – по-цыплячьи желта,как пушок над губой возмужавшего солнца,как смолистая плоть молодого листа,из которого вызреет спелое лето…
– Оглянитесь, пожалуйста, снова весна…но неловко в трамвай заходить без билета…и в подъезде дымить…и плевать из окна…
Где-то бесконечно далеко…
Где-то бесконечно далеко,где светло и радостно до дрожи,мы с тобой – чисты и тонкокожи —шлепаем по лужам босиком.
И плевать, что двойка в дневнике!Облака, как сахарная вата.На стакан воды из автомататри копейки сжаты в кулаке.
Дома, всем смертям наперекор,суетятся бабушка и мама.Краденое счастье из карманападает стыдливо на ковер…
а потом…не то чтобы черта,и не то чтоб даже и преграда…просто миг – и ничего не надо,просто вдруг не видно ни черта.
Топчешься, не помня о себе,кулаком в чужие двери лупишь…в темноте нечаянно наступишьна ногу растерянной Судьбе…
– Это ты?а может… это я? —Все мы так похожи-непохожи…
Как тепло…и радостно до дрожи,будто видишь с берега маяк…
будто «бесконечно далеко»очень даже близко…дома – мама…мятный леденец под языком…много счастья —полные карманы…
Памяти мамы
…И когда онколог развел руками…и хлестнула черная полосапо судьбе… и дымными облаками занеслобольничные корпуса —в жуткий миг, когда умерла надеждаи пахнуло ужасом и концом,этот мир остался таким, как прежде!– Так хотелось плюнуть ему в лицо!
…И меня шатало – от слез и водки.Сигаретный пепел летел в глаза.Пьяный двор качался разбитой лодкой.– Мама, сколько нужно тебе сказать!Сохранить тебя – до последней пяди!…А потом… моя неживая теньнаступала на ноги тем, кто сзади —в похоронный хмурый осенний день.
Только боль – по горло, тоска – по поясда в пустынном небе – никчемный свет.Так чего-то ждешь, опоздав на поезд,и ненужный держишь в руке билет……И опять рождается по привычкеновый март, готовый пуститься вскачь.Акварельно, ветрено и синично!Несомненно, время – хороший врач.
Но со мной – мои «болевые точки».И как нерв искрящий – моя звезда,невзначай застрявшая в междустрочье.И «кривая» вывезла не туда.И до боли ясно – не быть Поэтом(что ни слово – рублено топором)…– Только, мама… где же твои заветы?Где-то там – у вечности под ребром?
Ты прости, во мне тебя слишком мало,я хочу не сбыться, а просто – быть.Не смогу я жить по твоим лекалам,не сверну с дороги своей судьбы.Я – чужой Вселенной слепой осколок,потерявший веру в благую весть.Если Бог безмолвствует, как онколог,как-то глупо спрашивать: «Шансы есть?»…
«Незачет»