10 января 1910
Радостный миг
…тот радостный миг,
Как тебя умолил я, несчастный палач!
А. ФетКогда, счастливый, я уснул, она, —Я знаю, — молча села на постели.От ласк недавних у нее горелиЛицо, и грудь, и шея. ТишинаЕще таила отзвук наших вскриков,И терпкий запах двух усталых телДразнил дыханье. Лунных, легких бликовЛежали пятна на полу, и белБыл дорассветный сумрак узкой спальной.И женщина, во тьме лицо клоня,Усмешкой искаженное страдальной,Смотрела долго, долго на меня,Припоминая наш восторг минутный…И чуждо было ей мое лицо,И мысли были спутаны и смутны.Но вдруг, с руки венчальное кольцоСорвав, швырнула прочь, упала рядом,Сжимая зубы, подавляя плач,Рыдая глухо… Но, с закрытым взглядом,Я был простерт во сне, немой палач.И снилось мне, что мы еще сжимаемВ объятиях друг друга, что постельНам кажется вновь сотворенным раем,Что мы летим, летим, и близко цель…И в свете утреннем, когда все краскиБесстыдно явственны, ее лицаНе понял я: печати слез иль ласкиВкруг глаз ее два сумрачных кольца?
1910–1911
Неизъяснимы наслажденья
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья.
А. ПушкинДемон самоубийства
И кто, в избытке ощущений,
Когда кипит и стынет кровь,
Не ведал ваших искушений,
Самоубийство и любовь!
Ф. ТютчевСвоей улыбкой, странно-длительной,Глубокой тенью черных глазОн часто, юноша пленительный,Обворожает, скорбных, нас.
В ночном кафе, где электрическийСвет обличает и томит,Он речью, дьявольски-логической,Вскрывает в жизни нашей стыд.
Он в вечер одинокий — вспомните, —Когда глухие сны томят,Как врач искусный в нашей комнате,Нам подает в стакане яд.
Он в темный час, когда, как оводы,Жужжат мечты про боль и ложь,Нам шепчет роковые доводыИ в руку всовывает нож.
Он на мосту, где воды сонныеБьют утомленно о быки,Вздувает мысли потаенныеМехами злобы и тоски.
В лесу, когда мы пьяны шорохомЛиствы и запахом полян,Шесть тонких гильз с бездымным порохомКладет он, молча, в барабан.
Он верный друг, он — принца датскогоТвердит бессмертный монолог,С упорностью участья братского,Спокойно-нежен, тих и строг.
В его улыбке, странно-длительной,В глубокой тени черных глазЕсть омут тайны соблазнительной,Властительно влекущей нас…
Ночь 15/16 мая 1910
На пляже
Я видел их. Они вдвоем на пляжеБродили. Был он грустен и красив;И не сходила с уст одна и та же
Улыбка. Взгляд ресницами закрыв,Она шла рядом. Лик ее овальныйПрозрачен был и тонок, но не жив.
Качалось солнце, в яркости прощальной,Над далью моря. Волны на пескеЧредой стихали, с жалобой печальной.
Играл оркестр веселый вдалеке,Нарядов дамских пестрота мелькала…И не было приюта их тоске!
Когда ж заката пышность отблистала,Замолк оркестр, и берег стал пустым,Как широта покинутого зала, —
Коснулся их лобзанием святымВечерний ветер. С жалобным укором,В безлюдьи море подступило к ним.
И красный месяц сзади встал над бором,Провел по волнам яркую черту,На них взглянул неумолимым взором.
И, взявшись за руки, одну мечтуПостигли оба. Странным счастьем полны,Вошли в сиянье, кинув темноту.
И долго шли, покорны и безмолвны.Вода росла и ширилась вкруг них,Чрез плечи их перебегали волны,
Вдруг нежный ветер горестно затих,И смолк прибой; лишь лунный взор на стражеОдин сиял на небесах нагих.
Все было пусто в море и на пляже,
<1910>
Офелия
Офелия гибла и пела,
И пела, сплетая венки,
С цветами, венками и песнью
На дно опустилась реки.
А. ФетТы не сплетала венков Офелии,В руках не держала свежих цветов;К окну подбежала, в хмельном веселии,Раскрыла окно, как на радостный зов!
Внизу суетилась толпа безумная,Под стуки копыт и свистки авто,Толпа деловая, нарядная, шумная,И тебя из толпы не видел никто.
Кому было дело до лика странного,Высоко, высоко, в чужом окне!Чего ж ты искала, давно желанного,Блуждающим взором, внизу, на дне?
Никто головы не поднял, — и с хохотомТы кинулась вниз, на пустой гранит.И что-то упало, с тяжелым грохотом,Под зовы звонков и под стук копыт.
Метнулась толпа и застыла, жадная,Вкруг бедного тела, в крови, в пыли…Но жизнь шумела, всё та же, нарядная,Авто и трамваи летели вдали.
1911
Соблазнителю
Лишь ты один владеешь ключами
рая, праведный, утонченный,
могущественный!
Г. де КуинсиКо мне вошел ты. Соблазнитель,Глаза укромно опустив.Ты, милосердый победитель,Со мной был ласков и стыдлив.
Склонив на шею мне несмелоДве нежно-огненных руки,Ты тихо погрузил всё телоВ истому пламенной реки.
Ты все желанья, всё былоеВ моей душе дыханьем сжег, —И стало в мире нас лишь двое:Твой пленник — я, и ты — мой бог!
Ты обострил мне странно зренье,Ты просветил мне дивно слух,И над безмерностью мгновеньяВознес мой окрыленный дух.
И всем, во мне дремавшим силам,Ты дал полет, ты дал упор,Ты пламя мне разлил по жилам,Ты пламенем зажег мой взор.
Когда ж воскликнул я: «Учитель!Возьми меня навек! я — твой!»Ты улыбался, Соблазнитель,Качая молча головой.
Сентябрь 1909
Париж
Le paradis artificiel[1]
C'est une beatitude calnae el imniobile.
Ch. Baudelaire[2]Истома тайного похмельяМое ласкает забытье.Не упоенье, не веселье,Не сладость ласк, не острие.
Быть недвижимым, быть безмолвным,Быть скованным… Поверить снам,И предавать палящим волнамСебя, как нежащим губам.
Ты мной владеешь, Соблазнитель,Ведешь меня… Я — твой! с тобой!В какую странную обительПлывем мы голубой водой?
Спустились лавры и оливыК широким белым ступеням…Продлись, продлись, мой миг счастливый,Дремлю в ладье, у входа в храм…
Чья шея, гибкая, газелья,Склонилась на плечо мое?Не упоенье, не веселье,Не сладость ласк, не острие.
Нет, ничего мечте не надо!Смотреть в хрустальный небосвод,Дышать одной тобой, усладаЖурчащих и манящих вод!
Все позабыть, чем жил я прежде,Восторг стихов, восторг любви…Ты, призрак в голубой одежде,Прекрасный миг останови!
Пусть зыблют бледные оливыТень по широким ступеням.Я — недвижимый, я — счастливый,Я предан нежащим губам.
Сверкает чье-то ожерельеТак близко… Милая, твое?Не упоенье, не веселье,Не сладость ласк, не острие…
1909–1911