IV
Бежит по борту якорный канат,И паруса уже вдоль рей лежат;Легко качается корабль. НародГлядит, как опустили быстрый бот,Сошли в него; всяк на весло налег,Гребут, и киль врезается в песок;Приветный крик, и вот на берегуРукопожатья в дружеском кругу,Расспросы, смех и шутки без концаИ скорый пир уже манит сердца!
V
Толпа растет: весть облетела всех:Но в оживленный говор, грубый смехТревогой нежной женский голос вдругВрывается: «Где муж? любимый? друг?Кто жив, кто мертв? Успех у нас всегда,Но с милыми мы встретимся когда?Мы знаем — в бурях, средь опасных делВсе были храбры, — кто же уцелел?Пусть поспешат, чтоб успокоить насИ поцелуем скорбь изгнать из глаз!»
VI
«Где атаман? Мы с рапортом к нему,И встрече нашей, видно по всему,Недолгой быть, как вы ни рады нам.Веди, Жуан, к начальнику, а там,Покончив, мы попойку заведемИ вам расскажем все и обо всем».Ползут пираты по уступам скал,На мыс, где стан дозорной башни встал;Там заросли, там дикие цветы,Там свежий ключ, спадая с высотыСеребряной струею на гранит,Встречает жизнь и путников поит.Они ползут… Кто близ пещеры тойСтоит, один, глядя в простор пустой,Склонясь на меч, задумчив и далек?Как посох пастуха, всегда клинокВ его руке… «То Конрад! Как всегдаОдин. Жуан, скажи, что мы сюдаПришли. Он видел бриг. Скажи, что естьУ нас безотлагательная весть.Самим нам страшно, — знаешь, как он лют,Когда внезапно мысль его спугнут».
VII
Жуан вошел и доложил. ВожакВсе выслушал и властный сделал знакПриблизиться. Идут. На их приветНи слова и сухой кивок в ответ.«Вам, атаман, письмо: наводчик тот,Грек, о добыче весть нам подаетИль об угрозе. Все же мы должныЕще…» — «Молчать», — прервал он. Смущены,Попятившись, они стоят; потомДогадками меняются тайкомИ робко ловят атаманский взгляд,Где прочитать решение хотят.Но атаман лицо отводит вбокУкрыть игру волнений и тревог.Прочел письмо. «Бумаги дай, Жуан.Гонзальво где?»«На бриге, атаман».«Пускай не сходит; вот — снесешь приказ.Все по местам! Готовьтесь в путь сейчас.Сам в эту ночь веду я в битву вас».«Сегодня?»«Да. Пусть солнце лишь зайдет:С закатом ветер крепче дуть начнет.Плащ и кольчугу! Через час — вперед.Рог не забудь. Пусть вычистят моюПистоль, чтобы не выдала в бою:Там ржавчина скопилась на курке;Пусть кортик абордажный по рукеПриладят мне: эфес там слишком мал,Сильней, чем враг, меня он утомлял;Пусть пушечным сигналом в должный срокОповестят, что сборов час истек».
VIII
Безропотно они спешат, опятьМорскую ширь готовы рассекать.Покорны все: сам Конрад их ведет.И кто судить его приказ дерзнет?Загадочен и вечно одинок,Казалось, улыбаться он не мог;При имени его у храбрецаБледнели краски смуглого лица;Он знал искусство власти, что толпойВсегда владеет, робкой и слепой.Постиг он приказаний волшебство,И, с завистью, все слушают его.Что верностью спаяло их, — реши!Величье Мысли, магия Души!Затем успех, которым он умелВсех ослепить, и обаянье делОтчаянных, что слабым он сердцамТайком внушал, стяжая славу сам.Всегда так было, будет так всегда:Лишь одному плод общего труда!Закон природы! Но пускай илотПростит[10] тому, кому достался плод:О, знай он гнет блистательных цепей,Он с долей примирился бы своей!
IX
Несхож с героем древности, кто могБыть зол, как демон, но красив, как бог,Нас Конрад бы собой не поразил,Хоть огненный в ресницах взор таил.Не Геркулес, но на диво сложен,Не выделялся крупным ростом он;Но глаз того, кто лица изучил,Его в толпе мгновенно б отличил:Глядящего он удивлял, — но чтоТаилось в нем, сказать не мог никто.Он загорел, но тем бледней чело,Что в черноту густых кудрей ушло;Порой, непроизвольно дрогнув, ротИзобличал таимых дум полет,Но ровный голос и бесстрастный видСкрывают все, что он в себе хранит.Кто б мог без страха на него смотреть?Его лицо морщин покрыла сеть,Как будто он таил в душе своейГорение неведомых страстей.Да, это так! Единой вспышкой глазОн любопытство пресекал тотчас:Едва ли кто, коль глянет он в упор,Мог вынести его пытливый взор.Заметив, что за ним следят, стремясьПонять лица и тайн душевных связь,Он так на любопытного глядел,Что тот бледнел и глаз поднять не смел.И что бы выведать в нем удалось?Он взором сам умел пронзать насквозьС усмешкой дьявольскою на устах,Чья ярость скрытая рождает страх;Когда ж в нем гнев вздымался невзначай,Вздыхало Милосердие: «Прощай!»
X
Злых дум извне не ловит взор и слух:Внутри, внутри змеится злобый дух!Любовь — ясна, а Злобу, Зависть, МестьПорой в усмешке можно лишь прочесть,Дрожанье губ да бледности налетНа строгом лбу — вот все, что выдаетГлубины страсти. Но подметит ихЛишь тот, кто сам невидим для других.Тогда — хруст пальцев, торопливый шаг,Полуопущенные веки; знакБезмолвного терзанья — робкий вздох,Оглядка: не подкрался ль кто врасплох.Тогда — душа в любой черте видна,Кипенье чувств, поднявшихся со дна,Чтоб не исчезнуть, — мука, жар, озноб,Лицо в огне, в поту холодном лоб;И каждый может увидать, какойУжасный дан его душе покой!Гляди, как жжет, вливая в сердце бред,Воспоминанье ненавистных лет!Нет, никому не увидать вовек,Чтоб сам раскрыл все тайны человек!
XI
Но не природа Конраду далаВести злодеев, быть орудьем зла;Он изменился раньше, чем порокС людьми и небом в бой его вовлек.Он средь людей тягчайшую из школПуть разочарования — прошел;Для сделок горд и для уступок тверд,Тем самым он пред ложью был простертИ беззащитен. Проклял честность он,А не бесчестных, кем был обольщен.Не верил он, что лучше люди естьИ что отрадно им добро принесть.Оттолкнут, оклеветан с юных дней,Безумно ненавидел он людей.Священный гнев звучал в нем как призывОтмстить немногим, миру отомстив.Себя он мнил преступником, другихТакими же, каким он был для них,А лучших — лицемерами, чей грехТрусливо ими спрятан ото всех.Он знал их ненависть, но знал и то,Что не дрожать пред ним не мог никто.Его — хоть был он дик и одинокНи сожалеть, ни презирать не могНикто. Страшило имя, странность дел;Всяк трепетал, но пренебречь не смел:Червя отбросит всякий, но наврядЗмеи коснется, затаившей яд.Червь отползет: он повредить не мог;Она ж издохнет, сплетясь вкруг ног.Но жало все ж она вонзит свое,Несчастному не скрыться от нее!
XII
Нет злых вполне. И он в душе таилЖивого чувства уцелевший пыл;Не раз язвил он страстные сердцаВлюбленного безумца иль юнца,Теперь же сам свою смирял он кровь,Где (даже в нем!) жила не страсть — любовь.Да, то была любовь, и отданаБыла одной, всегда одной она.Прекрасных пленниц он видал порой,Но проходил холодный и чужой;Красавиц много плакало в плену,Он не увлек в покой свой ни одну.Да, то была любовь, всегда нежна,Тверда в соблазнах, в горестях верна,Все та ж в разлуке и под вихрем бедИ — о, венец! — нетленна в смене лет.Что крах надежд ему, что боль обид,Когда она с улыбкою глядит?Стихал мгновенно ярый гнев при ней,И стон смолкал, — пусть раны жгли сильней.Ждал жадно встреч он, твердо ждал разлук,Стараясь лишь не уделить ей мук.Та страсть была все та ж, всегда и вновь,И если есть любовь — то вот любовь.
XIII