Кухня
Рожденье бифштекса – само волшебство.Брильянтовых капель без счета.А эта, которая жарит его,похожа на рыжего черта.
И этот, из пара родившийся черт,азы про себя повторяет,и жарит, и парит, и льет, и печет,и фартуком лоб утирает.
Она в ароматы смолы и огнясебя погрузить не страшится,и плавно святая ее пятерня,как розовый ангел, кружится.
И если в окно заглянуть со двора —какая бесовская штука:в чугунной ладье громоздится горапод кольцами белого лука.
Там все перемешано в соке его,в прожилках его благородных:и гибель, и жизни моей торжество,и хриплые крики голодных.
Из стихов к роману «Свидание с Бонапартом»
Вдали от собственного дома,на льдине из чужой воды —следы осеннего разгрома,побед несбывшихся плоды.Окончен бой. И в нем, жестоком,мы проиграли. Генерална льдину хрупкую упал.Войны таинственным итогомпренебрегая, мертвым окомпоследний подает сигналпрощанья перед встречей с Богом.
И юношеские года,и лет покойных череда —все кажется минутным вздором.Лишь лед Зачанского пруда(во сне иль наяву) всегдаперед его потухшим взором.
Нам преподало Провиденьене просто меру поведенья,а горестный урок паденья;и за кровавый тот уроккому тут выскажешь упрек —пустых словес нагроможденье?
Ну хорошо. Он бездыхан.А мы-то как же, молодые,пусть вшивые, но ведь живые?Неужто из горячих рансебе соорудим карьеруи будем хвастаться не в мерупод батальонный барабан?
Август в Латвии
Булочки с тмином. Латышский язык.Красные сосны. Воскресные радости.Все, чем живу я, к чему я приникв месяце августе, в месяце августе.
Не унижайся, видземский пастух,пестуй осанку свою благородную,дальней овчарни торжественный духпусть тебе будет звездой путеводною.
Не зарекайся, видземский король,ни от обид, ни от бед, ни от хворости,не обольщай себя волей, уволь:вольному – воля, гордому – горести.
Тот, кто блажен, не боится греха.Бедность и праведность перемежаются.Дочку отдай за того пастуха,пусть два источника перемешаются.
Между удачей, с одной стороны,и неудачею жизнь моя мечетсяв сопровождении медной струныавгуста месяца, августа месяца.
«У поэта соперников нету…»
У поэта соперников нетуни на улице и ни в судьбе.И когда он кричит всему свету,это он не о вас – о себе.
Руки тонкие к небу возносит,жизнь и силы по капле губя.Догорает, прощения просит:это он не за вас – за себя.
Но когда достигает пределаи душа отлетает во тьму…Поле пройдено. Сделано дело.Вам решать: для чего и кому.
То ли мед, то ли горькая чаша,то ли адский огонь, то ли храм…Все, что было его, – нынче ваше.Всё для вас. Посвящается вам.
«С последней каланчи, в Сокольниках стоящей…»
Б. Сарнову
С последней каланчи, в Сокольниках стоящей,никто не смотрит вдаль на горизонт горящий,никто не смотрит вдаль, все опускают взор.На пенсии давно усатый брандмайор.
Я плачу не о том, что прошлое исчезло:ведь плакать о былом смешно и бесполезно.Я плачу не о том, что кануло во мгле,как будто нет услад и ныне на земле.
Я плачу о другом – оно покуда с нами,оно у нас в душе, оно перед глазами,еще горяч и свеж его прекрасный след —его не скроет ночь и не проявит свет.
О чем бы там перо, красуясь, ни скрипело —душа полна утрат, она не отскорбела.И как бы ни лились счастливые слова —душа полна потерь, хоть, кажется, жива.
Ведь вот еще вчера, крылаты и бывалы,сидели мы рядком, и красные бокалыу каждого из нас – в изогнутой руке…Как будто бы пожар – в прекрасном далеке.
И на пиру на том, на празднестве тягучем,я, видно, был один, как рекрут, не обучен,как будто бы не мы метались в том огне,как будто тот огонь был неизвестен мне.
«Ну что, генералиссимус прекрасный…»
Ю. Карякину
Ну что, генералиссимус прекрасный,потомки, говоришь, к тебе пристрастны?Их не угомонить, не упросить…Одни тебя мордуют и поносят,другие всё малюют, и возносят,и молятся, и жаждут воскресить.
Ну что, генералиссимус прекрасный?Лежишь в земле на площади на Красной…Уж не от крови ль красная она,которую ты пригоршнями пролил,пока свои усы блаженно холил,Москву обозревая из окна?
Ну что, генералиссимус прекрасный?Твои клешни сегодня безопасны —опасен силуэт твой с низким лбом.Я счета не веду былым потерям,но, пусть в своем возмездье и умерен,я не прощаю, помня о былом.
Воспоминание о Дне Победы
Была пора, что входит в кровь, и помнится,и снится.Звенел за Сретенкой трамвай, светалона Мясницкой.Еще пожар не отгудел, да я отвоевалв те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.
Живые бросились к живым, и было правдой это,любили женщину одну – она звалась Победа.Казалось всем, что всяк уже навек отгоревалв те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.
Он нашей собственностью был, и мы клялисьАрбатом.Еще не знали, кто кого объявит виноватым.Как будто нас девятый вал отныне миновалв те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.
Какие слезы на асфальт из круглых глаз катились,когда на улицах Москвы в обнимку мы сходились —и тот, что пули избежал, и тот, что наповал, —в те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.
«Приносит письма письмоносец…»
М. Козакову
Приносит письма письмоносецо том, что Пушкин – рогоносец.Случилось это в девятнадцатом столетье.Да, в девятнадцатом столетьевлетели в окна письма эти,и наши предки в них купались, словно дети.
Еще далече до дуэли.В догадках ближние дурели.Все созревало, как нарыв на теле… Словом,еще последний час не пробил,но скорбным был арапский профиль,как будто создан был художником Лунёвым.
Я знаю предков по картинкам,но их пристрастье к поединкам —не просто жажда проучить и отличиться,но в кажущейся жажде местипреобладало чувство чести,чему с пеленок пофартило им учиться.
Загадочным то время было:в понятье чести что входило?Убить соперника и распрямиться сладко?Но если дуло грудь искало,ведь не убийство их ласкало…И это все для нас еще одна загадка.
И прежде чем решать вопросыпро сплетни, козни и доносыи расковыривать причины тайной мести,давайте-ка отложим этои углубимся в дух поэта,поразмышляем о достоинстве и чести.
Несчастье
Когда бы Несчастье явилось ко мнев обличии рыцаря да на коне,грозящем со мной не стесняться, —я мог бы над ним посмеяться.
Когда бы оно мою жизнь и покойпыталось разрушить железной рукойи лик Его злом искажался, —уж я бы над Ним потешался.
Но дело все в том, что в природе Ононеясною мерою растворенои в тучке, и в птичке взлетевшей,и в брани, что бросил сосед на ходу,в усмешке, мелькнувшей в минувшем году,в газете, давно пожелтевшей.
Но в том-то и дело, что нам не видать,когда Ему выпадет нас испытатьна силу, на волю, на долю.Как будто бы рядом и нету Его,как будто бы нет вообще ничего —а раны посыпаны солью.
Нельзя быть подверженным столь уж всерьезпредчувствиям горьким насмешек и слез,возможной разлуки и смерти…Гляди: у тебя изменилось лицо!Гляди: ты боишься ступить на крыльцо,и пальцы дрожат на конверте!
И все ж не Ему достаются права,и все же бессильны его жернова:и ты на ногах остаешься,и, маленький, слабый, худой и больной,нет-нет да объедешь Его стороной,уйдешь от Него, увернешься.
Наверно, в амбарах души и в кровихранятся запасы надежд и любви(а даром они не даются).И вот, утверждая свое торжество,бывает, срываешь погоны с Него…Откуда и силы берутся?
«Черный ворон сквозь белое облако глянет…»
Черный ворон сквозь белое облако глянет —значит, скоро кровавая музыка грянет.В генеральском мундире стоит дирижер,перед ним – под машинку остриженный хор.У него – руки в белых перчатках.Песнопенье, знакомое с давешних пор,возникает из слов непечатных.
Постепенно вступают штыки и мортиры —значит, скоро по швам расползутся мундиры,значит, скоро сподобимся есть за двоих,забывать мертвецов и бояться живых,прикрываться истлевшею рванью…Лишь бы только не спутать своих и чужих,то проклятья, то гимны горланя.
Разыгрался на славу оркестр допотопный.Все наелись от пуза музыки окопной.Дирижер дирижера спешит заменить.Те, что в поле вповалку (прошу извинить),с того ворона взоров не сводят,и кого хоронить, и кому хоронить —непонятно… А годы уходят.
Все кончается в срок. Лишней крови хватает.Род людской ведь не сахар: авось не растает.Двое живы (покуда их вексель продлен),третий (лишний, наверно) в раю погребен,и земля словно пух под лопатой…А над ними с прадедовых самых времен —черный ворон, во всем виноватый.
Работа