Игорь Губерман - Человек на закате. Страница 2

я был дурак, останусь им

и всем весьма рекомендую.

* * *

Земля раскроет нам объятья,

лафа засветит перьям прытким,

и наши мелкие собратья

нас обольют сиропом жидким.

* * *

Каждый смертный умрёт, как известно,

и душа остаётся одна.

Как бедняга живёт бестелесно?

Что умеет и может она?

* * *

Таская возраста вериги,

но в жизнь упрямо влюблены,

мы, как истрёпанные книги,

ума и пошлости полны.

* * *

Был век бездушен и жесток,

но я – и с тем умру —

хвалю и славлю свой шесток,

берлогу и нору.

* * *

Усохла напрочь суета,

легко душа сдалась остуде,

бурлит густая пустота

в моём мыслительном сосуде.

* * *

Ноздря к ноздре и ухо в ухо

бегут соратники по хворям,

а возле финиша старуха

ждёт, сострадая вдовьим горям.

* * *

Не гневи, подруга, Бога,

а воздай по чести:

жить осталось нам немного,

но зато мы вместе.

* * *

Когда болит и ноет сердце,

слышней шептание души:

чужим теплом довольно греться,

своё раздаривать спеши.

* * *

Полезно думать о добре:

ко мне вернулось вдруг везение,

и сочинилось в декабре

стихотворение весеннее.

* * *

О подвигах в запале вспышки гневной

всё время мы читаем или слышим;

подвижничество жизни ежедневной

по мужеству стоит намного выше.

* * *

В духовность не утратили мы веру,

духовность упоительно прекрасна,

но дух наш попадает в атмосферу,

а это ей совсем не безопасно.

* * *

За душу, мне когда-то данную,

уже незримый бой кипит,

и слышу я то ругань бранную,

то шелест крыл, то стук копыт.

* * *

Покой житейский неустойчив,

отсюда пьянство и бессонница:

едва нальёшь, ремонт закончив,

опять покой трещит и клонится.

* * *

Мы все – особенно под мухой —

о смерти любим чушь нести,

кокетничая со старухой,

пока она ещё в пути.

* * *

Я старился, нисколько не взрослея, —

ни ум не обострялся мой, ни бдительность,

что стыдно и позорно для еврея,

которому пристойна рассудительность.

* * *

Сменилось легковесное порхание

тяжёлой стариковской хромотой,

храню я только лёгкое дыхание,

с упрямой изъясняясь прямотой.

* * *

Я часто думаю о смерти,

поскольку жизнь весьма ценю,

а смерть означена в десерте

земного нашего меню.

* * *

Читаю предпочтительно о древности

и в этом увлечении не каюсь;

от мерзких дуновений современности

я кашляю, чихаю и сморкаюсь.

* * *

Что осталось от разных возможностей?

Я уже не расстанусь с бумагой,

избегать буду жизненных сложностей

и беспечным не стану бродягой.

* * *

Всё мерзкое, больное и гнилое,

что было, ощущалось и текло, —

когда перемещается в былое,

то помнится душевно и тепло.

* * *

Мной выпито не больше, чем воспето,

скорее даже меньше, если честно,

однако длится жизнь, и неизвестно,

сколь часто она будет подогрета.

* * *

Давно уже я чтению запойному

предался, бросив писчее перо,

и знаний накопил в себе, по-моему, —

огромное помойное ведро.

* * *

Душа пожизненный свой срок

во мне почти уже отбыла,

была гневлива, как пророк,

и терпелива, как кобыла.

* * *

Мой закат утешительно светел:

каждый вечер сижу я с женой

и наследство, которое детям,

пропиваю, покуда живой.

* * *

Течёт наш постепенный эпилог,

и больно всем, когда уходит каждый;

желание увидеться – залог

того, что снова встретимся однажды.

* * *

Я остро ощущаю иногда

(в ровесниках я вижу это с нежностью),

что самые последние года

овеяны высокой безмятежностью.

* * *

Про мудрость преклонных годов,

про старческий разум пронзительный

наврал, не жалея трудов,

какой-то мудак омерзительный.

* * *

Страшней и горестней всего

из испытания дряхлением —

окостенение того,

что гордо названо мышлением.

* * *

Вижу некий жизненный курьёз,

как документальное кино:

те, кто принимал себя всерьёз, —

все уже несчастливы давно.

* * *

Жестоко всё устроено в природе:

мы жили, мы ругались, мы дружили,

а нынче все уходят и уходят,

а новые вокруг – уже чужие.

* * *

Пора, мой друг, пора, ничуть не рано,

ушли уже напор, накал и прыть,

стишки текут из некоего крана,

который надо вовремя закрыть.

* * *

Когда, укрывшийся халатом,

я сладко сплю средь бела дня,

судьба, фортуна, рок и фатум

лелеют бережно меня.

* * *

Я голым был, издавши первый крик,

умру зато в излюбленном халате

и, я надеюсь, – дома, где привык,

а не в больнично пахнущей палате.

* * *

Я ценю репутацию пьяницы,

потому что она худо-бедно

любопытным потомкам останется

как живая о предке легенда.

* * *

Всё в мире этом туго скручено,

увязано и предназначено,

и если нами что получено,

то как-то нами же оплачено.

* * *

Нет, мы не случайно долго жили,

к поросли ушедших мы привиты,

время к нашим жизням доложили

те, кто были смолоду убиты.

* * *

Поскольку нам выпало счастье родиться

в кошмарной империи, канувшей в Лету,

по полному праву мы можем гордиться,

что мы пережили могильщицу эту.

* * *

Есть люди – кругозор их необъятен,

а мыслят они здраво и логично,

и мир вокруг им полностью понятен.

Зовут их идиотами обычно.

* * *

Конечно, так должно было случиться,

что острого лишусь однажды смысла:

усох мой уксус, выдохлась горчица,

шампанское от возраста прокисло.

* * *

Пласты культурных наслоений —

планеты гордость и балласт,

по мере смены поколений

и мы войдём в такой же пласт.

* * *

Всегда жила во мне уверенность —

а к ней и фактов было множество, —

что аккуратность и умеренность —

приметы скрытого убожества.

* * *

Одно лишь меня крепко тяготит:

хватает на день сил уже в обрез,

и к жизни неуёмный аппетит

сменился на прохладный интерес.

* * *

Когда вполне мы на плаву

и в жизни всё благополучно,

то слёзы каплют на халву,

поскольку делается скучно.

* * *

Умы бездонной глубины

и долговременная прочность —

большая редкость. Нам даны

лишь мизерность и краткосрочность.

* * *

Память вытесняет в никуда

преданность мою вранью и блуду,

я к моменту Страшного суда

помнить ничего уже не буду.

* * *

Когда сбылась удачная карьера

и ровно продвигаются дела,

всегда томит вопрос: какого хера

на это жизнь потрачена была?

* * *

Уже не осень – поздняя зима

берёт меня в объятия холодные,

а у меня – кружение ума

и мысли, по-весеннему свободные.

* * *

Я чую запах личности на слух:

слова текут, и запах есть у них,

сменяется пивным коньячный дух

ушедших современников моих.

* * *

Забылся карнавал утекших дней,

истёрлась жизни тонкая тесьма,

и ночь теперь царит в душе моей,

но – звёздная пока ещё весьма.

* * *

Что я скажу про стариканов,

давно лишившихся огня?

Жена боится тараканов

гораздо больше, чем меня.

* * *

Не согнут я ещё пока

и не ломаюсь,

я то валяю дурака,

то дурью маюсь.

* * *

Моя догадка, внятная уму,

кого-то приведёт, возможно, в ярость:

мы живы до сих пор лишь потому,

что Богу любопытна наша старость.

* * *

Я и двигаюсь теперь еле-еле,

и не хочется идти никуда,

и душа почти не держится в теле,

а с умишком – так и вовсе беда.

* * *

Когда я досмолю окурок мой

и тело неподвижно в землю ляжет,

душа моя воротится домой

и лишнее чего-нибудь расскажет.

* * *

Нет ничего на свете гаже,

чем рано руки опустить,

а если нас Господь закажет,

Он должен нас оповестить.

* * *

Обильно сдобрен мёдом и елеем

похоже спотыкающийся слог:

кого-то поздравляют с юбилеем,

о ком-то прямо рядом – некролог.

* * *

Стезя у всех вполне сквозная

и непостижная уму,

и мы бредём по ней, не зная —

куда, а главное – к кому.

* * *

Надеюсь, что весьма ещё не скоро

на суд я попаду – уже вторично,

небесного узрею прокурора

и сяду на скамью вполне привычно.

* * *

Кого ни спросишь, как дела,

одну и ту же слышишь весть —

что ноша жизни тяжела,

но где-то свет в тоннеле есть.

* * *

Сегодня сильно плох я, просто плох

и в силах разве книжку полистать,

не то чтобы мышей, но даже блох

уже я не ловлю, чтоб не устать.

* * *

Забавно мне скользить по склону лет