1986 год
Пригородная электричка
В пригородной электричке — грязной, мерзлой, нежилой — наблюдаю по привычке лица едущих со мной. Вон у двери мерзнет шлюха — запахнула пальтецо. Отрешенная старуха солит серое яйцо. Некто углубился в чтенье — «Труд», вторая полоса. Лыжница от ожиренья хочет убежать в леса. Парень в рыжем полушубке, лет примерно двадцати, обнимает девку в юбке типа «господи прости».
Ненавижу приоткрытость этих пухлых, вялых губ, эту чахлую небритость, эти брови, этот чуб, ненавижу эту руку на податливом плече, эту скуку, эту суку… Ненавижу вообще.
Подмосковные пейзажи, вы мучительны весной! Над кустарником и даже над полоскою лесной — дух безлюдья, неуюта, холод, пустота, печаль… Если он и мил кому-то, то волкам, и то едва ль. Городишко за чертою пригородной — глух и нем. С ним согласен нищетою посоперничать Гарлем. Одинокий призрак стога, почерневшие дома — и железная дорога безысходна и пряма.
Ветер носит клочья дыма, бьется в окна, гнет кусты. Носит пачку с маркой «Прима» и газетные листы, и бумажку от конфеты, выцветшую от дождей, и счастливые портреты звезд, героев и вождей, и пластмассовые вилки, и присохшие куски, корки, косточки, обмылки, незашитые носки, отлетевшие подметки, оброненные рубли, тени, призраки, ошметки наших ползаний в пыли, непристойные картинки, пыль, троллейбусный билет, прошлогодние снежинки и окурки сигарет.
Выдох на последнем слоге, вдох, и выдох, и опять…
Уберите ваши ноги!
Дайте голову поднять!
1986 год
«…И если даже — я допускаю…»
…И если даже — я допускаю —Отправить меня на Северный полюс,И не одного, а с целым гаремом,И не в палатку, а во дворец;
И если даже — ну, предположим —Отправить тебя на самый экватор,Но в окружении принцев крови,Неотразимых, как сто чертей;
И если даже — вполне возможно —Я буду в гареме пить ркацители,А ты в окружении принцев кровиШампанским брызгать на ананас;
И если даже — я допускаю,И если даже — ну, предположим,И если даже — вполне возможно —Осуществится этот расклад,
То все равно в какой-то прекрасныйМомент — о, как он будет прекрасен!—Я расплююсь со своим гаремом,А ты разругаешься со своим,
И я побегу к тебе на экватор,А ты ко мне — на Северный полюс,И раз мы стартуем одновременноИ с равной скоростью побежим,
То, исходя из законов движеньяИ не сворачивая с дороги,Мы встретимся ровно посередине…А это как раз и будет Москва!
1987 год
«Среди пустого луга…»
Среди пустого луга,В медовой дымке дняЛежит моя подруга,Свернувшись близ меня.
Цветет кипрей, шиповник,Медвяный травостой,И я, ее любовник,Уснул в траве густой.
Она глядит куда-тоПоверх густой травы,Поверх моей косматойУснувшей головы —
И думает, какаяИз центробежных силРазмечет нас, ломаяОстатки наших крыл.
Пока я сплю блаженно,Она глядит туда,Где адская гееннаИ черная вода,
Раскинутые руки,Объятье на крыльце,И долгие разлуки,И вечная — в конце.
Пока ее гееннойПугает душный зной —Мне снится сон военный,Игрушечный, сквозной.
Но сны мои не вещи,В них предсказаний нет.Мне снятся только вещи,И запахи, и цвет.
Мне снится не разлука,Чужая сторона,А заросли, излукаИ, может быть, она.
И этот малахитныйКовер под головой —С уходом в цвет защитный,Военно-полевой.
Мне снятся автоматы,Подсумки, сапоги,Какие-то квадраты,Какие-то круги.
2000 год
Монолог с ремаркой
Ангел, девочка, Психея,Легкость, радость бытия!Сердце плачет, холодея:Как я буду без тебя?Как-то без твоей подсветкиМне глядеть на этот свет,Эти зябнущие ветки,На которых листьев нет,Ноздреватость корки чернойНа подтаявшем снегу…Мир, тобой не освещенный,Как-то вынести смогу?Холодок передрассветный,Пес ничей, киоск газетный,Лед, деревья, провода,Мир бестрепетный, предметный,Неподвижный, безответный —Как я буду в нем тогда?
Как мне с этим расставаньем,С этим холодом в груди?До весны с тобой дотянем,Ради бога, погоди!Там-то нам с тобой вздохнетсяПрежним воздухом твоим,Там-то крыльями взмахнетсяНе одной, а нам двоим…Там-то, весело старея,Век свой будем вековать —Я твой псих, а ты Психея,Вместе будем психовать…
Лепет, трепет, колыханье,Пляска легкого огня,Ангел мой, мое дыханье,Как ты будешь без меня?Полно, хватит, успокойся!Над железной рябью крыш,Выбив мутное оконце,Как одна-то полетишь —За любовью идеальной,За кибиткой кочевой,Над Арбатской радиальной,Над Таганской кольцевой?Как пуста моя берлога —Та, где ты со мной была!Ради бога, ради бога,Погоди, помедли, пого…
(Звон разбитого стекла.)
1990 год
Рубайят
Я не делал особого зла, вообще говоря,Потому что такие дела, вообще говоря,Обязательно требуют следовать некой идее,А идей у меня без числа, вообще говоря.
Я без просьбы не делал добра, вообще говоря,Потому что приходит пора, вообще говоря,—Понимаешь, что в жизнь окружающих страшно вторгатьсяДаже легким движеньем пера, вообще говоря.
Не причастный к добру и ко злу, вообще говоря,Я не стану подобен козлу, вообще говоря,Что дрожит и рыдает, от страха упав на колени,О своих пред Тобою заслугах вотще говоря.
1990 год
«Понимаю своих врагов…»
Понимаю своих врагов. Им и вправду со мною плохо.Как отчетлива их шагов неизменная подоплека!Я не вписываюсь в ряды, выпадая из парадигмыДаже тех страны и среды, что на свет меня породили,И в руках моих мастерок — что в ряду овощном фиалка.Полк, в котором такой стрелок, неизбежно терпит фиаско.Гвозди гнутся под молотком, дно кастрюли покрыла копоть,Ни по пахоте босиком, ни в строю сапогом протопать.Одиночество — тяжкий грех. Мне чужой ненавистен запах.Я люблю себя больше всех высших принципов, вместе взятых.Это только малая часть. Полный перечень был бы долог.Хватит названного — подпасть под понятье «полный подонок».
Я и сам до всего допер. Понимаю сержанта Шмыгу,Что смотрел на меня в упор и читал меня, будто книгу:Пряжка тусклая на ремне, на штанах пузыри и пятна —Все противно ему во мне! Боже, как это мне понятно!Понимаю сержантский гнев, понимаю сверстников в школе —Но взываю, осатанев: хоть меня бы кто понял, что ли!Человек — невеликий чин. Положенье мое убого.У меня не меньше причин быть скотиной, чем у любого.
Кошка, видя собственный хвост, полагает, что все хвостаты,Но не так-то я, видно, прост, как просты мои супостаты.Оттого-то моей спине нет пощады со дня рожденья,И не знать состраданья мне, и не выпросить снисхожденья,Но и гордости не заткнуть. Выше голову! Гей, ромале!Я не Шмага какой-нибудь, чтобы все меня понимали.
1994 год
Отсрочка
Елене Шубиной
…И чувство, блин, такое (кроме двух-трех недель), как если бы всю жизнь прождал в казенном доме решения своей судьбы.
Мой век тянулся коридором, где сейфы с кипами бумаг, где каждый стул скрипел с укором за то, что я сидел не так. Линолеум под цвет паркета, убогий стенд для стенгазет, жужжащих ламп дневного света неумолимый мертвый свет…