Третья
Si tu,
si tu,
si tu t'imagines…
QueneauЛюблю,люблю,люблю эту пору,когда и весна впереди еще вся,и бурную воду, и первую флору,как будто потягивающуюся.Зеленая дымка, летучая прядка,эгейские лужи, истома полей…Однабеда,что все это кратко,но дальше не хуже, а только милей.
Сирень,свирель,сосна каравелья,засилье веселья, трезвон комарья,и прелесть бесцелья,и сладость безделья,и хмель без похмелья, и ты без белья!
А позднее лето,а колкие травы,а нервного неба лазурная резь,настой исключительно сладкой отравы,блаженный, пока он не кончится весь.
А там,а там —чудесная осень,хоть мы и не просим, не спросим о том,своим безволосьем,своим бесколосьемона создает утешительный фон:в сравнении с этим свистящим простором,растянутым мором, сводящим с ума,любой перед собственным мысленным взоромглядит командором.А там и зима.
А что?Люблю,люблю эту зиму,глухую низину, ледовую дзынь,заката стаккато,рассвета резину,и запах бензина, и путь в магазин,сугробов картузы, сосулек диезы,коньки-ледорезы, завьюженный тракт,и сладость работы,и роскошь аскезы —тут нет катахрезы, все именно так.
А там, а там —и старость по ходу,
счастливую коду сулящий покой,когда уже любишь любую погоду —ведь может назавтра не быть никакой.Когда в ожиданье последней разлуки —ни злобы, ни скуки.Почтенье к летам,и взрослые дети,и юные внуки,и сладкие глюки,а дальше, а там —небесные краски, нездешние дали,любви цинандали, мечты эскимо,где все, что мы ждали, чего недодали,о чем не гадали, нам дастся само.
А нет —так нет,и даже не надо.Не хочет парада усталый боец.Какая услада, какая отрада,какая награда – уснуть наконец,допить свою долю из праздничной чаши,раскрасить покраше последние днии больше не помнить всей этой параши,всей этой какаши,всей этой хуйни.
Четвертая
Отними у слепого старца собаку-поводыря,У последнего переулка – свет последнего фонаря,Отними у последних последнее, попросту говоря,Ни мольбы не слушая, ни обета,У окруженного капитана – его маневр,У прожженного графомана – его шедевр,И тогда, может быть, мы не будем больше терпетьВсе это.
Если хочешь нового мира – отважной большой семьи,Не побрезгуй рубищем нищего и рванью его сумы,Отмени снисхождение, вычти семь из семи,Отними (была такая конфета)У отшельников – их актинии, у монахов – их ектеньи,Отними у них то, за что так цепляются все они,Чтобы только и дальше терпетьВсе это.
Как-то много стало всего – не видать основ.Все вцепились в своих домашних, волов, ослов,Подставляют гузно и терпят дружно,Как писала одна из этого круга ценительниц навьих чар,«Отними и ребенка, и друга, и таинственный песенный дар»,Что исполнилось даже полней, чем нужно.
С этой просьбой нет проволочек: скупой уютОтбирают куда охотнее, чем дают,Но в конце туннеля, в конце ли света —В городе разоренном вербуют девок для комполка,Старик бредет по вагонам с палкой и без щенка,Мать принимает с поклоном прах замученного сынка,И все продолжают терпетьВсе это.
Помню, в госпитале новобранец, от боли согнут в дугу,Отмудохан дедами по самое не могу,Обмороженный, ночь провалявшийся на снегу,Мог сказать старшине палаты – подите вы, мол, —Но когда к нему, полутрупу, направились два дедаИ сказали: боец, вот пол, вот тряпка, а вот вода —Чего б вы думали, встал и вымыл.
Неужели, когда уже отняты суть и честьИ осталась лишь дребезжащая, словно жесть,Сухая, как корка, стертая, как монета,Вот эта жизнь, безропотна и длинна, —Надо будет отнять лишь такую дрянь, как она,Чтобы все они перестали терпетьВсе это?