Расул Гамзатов
Целую руки матерей
Мы – ветви материнского дерева
В эти дни я ездил в горы и поводы были достойные того, чтобы прервать незавершенные дела, оторваться от письменного стола, за которым мне после больничной палаты вновь стало уютно и светло: многоязычный Дагестан отмечал 125-летие со дня рождения классика аварской поэзии Тажудина Чанка и 2500-летие аула Анди.
Поездки в горы для меня не в новинку, но на этот раз увиденное и происходящее вокруг я воспринимал с особой остротой. Состояние это не назовешь радостью или же волнением, но «вполне естественно переживал нечто иное – сердце замирало от снежных вершин, скал и ущелий, говорливых рек, родных лиц и материнской речи…
Мать… Материнское… Может, потому и замирало сердце, что все – и родные горы, и родное гнездовье – я уже видел глазами матери, чувствовал мир фибрами витающей здесь материнской души?
И что странно, сквозь аварскую речь, аварские песни всю поездку, да и поныне ко мне прорывались строки: «Мы ни единого удара не отклонили от себя…». Я знаю, что Анна Андреевна Ахматова эти мужественные слова не посвятила матери. А если подумать и обобщить, то строки эти обретают иной пласт глубины: только матери и способны на такую отвагу – все удары судьбы брать на себя во имя спасения жизни на земле, во имя того, чтобы рожать, выхаживать, воспитывать Меня, Тебя, Его, – каждого в отдельности и всех одновременно, ибо материнское сердце по своей доброте и щедрости беспредельно.
Несколько лет тому назад в «Правде» я откликнулся на статью матери-героини Нины Мигалюк из г. Черновцы. Разумеется, она писала как бы о частном, о трудностях, откровеннее – мытарствах собственной семьи, оказавшейся не только в материальной нужде, но и без моральной поддержки. Это был крик души незнакомой мне женщины. Но не пора ли нам в частном распознать общее, характерное, и не на словах, а на деле? Ведь не матери научили нас громким лозунгам, пустым призывам, краснобайству, фразерству – они пели нам тихие, ласковые колыбельные песни…
Ранее постигнутые истины с годами как бы укрупняются. К примеру, я теперь с большей болью думаю над тем, как странно устроен человек: мы не всегда отвечаем взаимностью тем, кто нас искренне любит, почему-то стесняемся добрых порывов, которые рвутся из груди, по-настоящему оцениваем самое дорогое только после того, как потеряем его. Может, в этом алогизме тоже есть своя закономерность? Но сейчас меня одолевают другие размышления, свербит душу другая печаль – о своей матери самое сокровенное, самое проникновенное я написал все же после ее смерти. Это было в поэме «Берегите матерей» – поэме-исповеди, поэме-мольбе. Горюя и оплакивая свою мать, кажется, сказал нечто трогательное о многих матерях, о матерях вообще. Поэма вызвала массу откликов. В частности, со страниц «Комсомольской правды» прозвучали взволнованные голоса поддержки и конкретные предложения, хотя поэму «Берегите матерей» я не считаю лучшей своей работой. Так в чем же причина, что ее так близко к сердцу восприняли миллионы? Думаю, в своевременности. Думы, боли и ожидания накопились в сердцах людей и «ждали выхода». Ведь порою одного выстрела достаточно, чтобы вызвать снежную лавину в горах.
Смею думать, отклики и явились лавиной нерастраченной доброты, ибо многие хотят, желают выразить своим матерям беспредельную любовь, готовность на самопожертвование во имя ее спокойствия, благополучия. А сказать не могут. Не все и не так получилось и у меня. Трудность заключалась в том, что меня терзала и сковывала горечь по поводу того, что я редко навещал маму при жизни из-за частых поездок, и даже не довелось посидеть у ее изголовья в последние часы, услышать прощальные слова напутствия и завещания – в дни ее кончины находился в Японии.
Но и тогда знал я, а теперь еще острее сознаю, что Мать, мама – начало всех начал, неиссякаемый источник нежности, добра, всепонимания и всепрощения. Мать – опора земле, ее жизнелюбием, милосердием и бескорыстием создается, крепнет и умножается род людской.
Горцы говорят: лишенный отца – полусирота, а лишенный матери – сирота полный. И еще в народе есть присловье: отцов могут заменить, но матерей не заменяют. Без матери потухает очаг, рушится дом. Нет лучше и пронзительней песен, чем песни матерей, и ненапрасно, наверное, утверждают набожные люди, что только молитвы матерей доходят до слуха и сердца Всевышнего. Самая обязательная клятва – клятва матерью, самое унизительное оскорбление – бранное слово о матери. Нет мамы, кроме мамы, она единственна, как земля, вода, небо, и потому свята. В поведении людей немало поганых проявлений, но самое омерзительное, аморальное из них – матерщина. В Дагестане раньше это никому не прощалось. За осквернение и оскорбление матерей наказывали кинжалом и пулей. Наоборот, платки матерей, брошенные под ноги разъярившимся врагам, отвращали кровопролитие.
Мерило человеческого достоинства – высокое и трепетное отношение к матерям. Отсутствие неблагодарности вообще гнусно, а благодарности к матерям – позорно. Я не поверю в порядочность людей, которые забыли глаза и лица матерей, и жильцам обставленных, пышущих достатком домов, где нет портретов матерей.
Бомарше сказал: каждый человек – чей-то ребенок. Человеком, личностью, гражданином дитя прежде всего воспитывают матери. Я не отрицаю важность других факторов, но твердо стою на сознании первичности материнского воздействия. Колыбельные песни матерей сопровождают нас всю жизнь, конечно же, если сердца наши не оглохли для благородства и ответного великодушия. У повзрослевших детей – воспоминания, а у матерей надежды на то, что мы везде, всюду и всегда будем честны, разумны и справедливы. Для матерей нет больнее боли и горше досады, чем дурная молва о собственных детях. Сердце материнское хрупко, но чутко и многотерпеливо. Может, потому и считал Бальзак, что будущее нации в руках матерей – под предостерегающим взором их совести.
И думаю я, даже убежден в том, что детей расти не легче, чем управлять государством, ибо у государства – писаные законы. А лучшие человеческие качества и понятия о приличии прививаются нам не принудительно, а с молоком матери, как родная речь.
Уроки матери заменят уроки ста учителей, заботы и причитания матери окажутся полезнее лекарств самых лучших врачей, когда недомогают дети. Больно от сознания того, что в толчее дней, суете жизни и служебной лихорадке мы не всегда находим время написать письма матерям, запаздываем, когда их сваливают болезни, нередко и дни рождения они просиживают в одиночку – без наших объятий, цветов, даже без телеграмм. Нам бы не только любить, но молиться за матерей следует, и не потому, что они молятся за нас, а по внутренней потребности.
Вспоминаю близкие сердцу подробности. Когда Валентина Терешкова вернулась из космоса, корреспондент спросил: «Кого хотела увидеть на Земле больше всех?» и она ответила: «маму». Однажды и сам я при встрече с ней обмолвился обычным вопросом: «Как дела?», и Валя сказала: «Мать болеет» и вздохнула. Видите, даже и у прославленной на всей планете женщины горести и радости связаны с мамой. И это ее возвышает в моих глазах не меньше, чем космический подвиг. Вообще самая рядовая мать достойна поклонения за то, что родила нас, поставила на ноги, вывела в люди.
И моя мать Хандулай была обычной и неграмотной женщиной. Родила четырех сыновей, двое из которых сложили головы на полях Великой Отечественной, вырастила дочь, была хорошей соседкой для соседей, надежной и отзывчивой родственницей для родных, понимала радость и умела оплакивать уходящих…
Я – человек, не склонный к упрекам, тем более – задним числом. Но к слову скажу; прочитав поэму «Берегите матерей» в те давние промчавшиеся годы, кое-кто из моих земляков, приятелей, которых мать кормила и поила как близких, шипел в кабинетах высоких инстанций или же скрытно строчил намеки-ухмылки: мол, чего там Расул так возносит свою мать? Кем она была – передовицей, стахановкой, Героем Труда? В этом-то и суть моей любви и покаяния, что мама моя была обычной женщиной, жившей в необычное время и в необычных поворотах судьбы сумевшей сохранить свое горское, женское достоинство и оставаться верной нелегкой материнской доле. Я горжусь именно тем, что моя мать, как и миллионы других, была неторопливой, малословной, некрикливой и неплаксивой труженицей, хранительницей домашнего очага и извечных горских традиций в семье. Может, потому после расставания с ней и стало сквозить у меня в доме и как бы сникла душа…
Именно простыми, ничем не приметными в буднях женщинами были и мать из Осетии, отправившая на фронт семерых сыновей, и кубанская крестьянка, не дождавшаяся девяти богатырей. Беспримерный образец материнской отзывчивости показала миру простая хлопкоробка из Узбекистана, приютившая, согревшая десятки и сотни осиротевших в войну детей…