Она тянула изо всех сил, они оторвались от лорда Азриэла и побежали, держась за руки, но Роджер плакал и корчился, потому что барс снова схватил его деймона; Лира знала эту раздирающую сердце боль и хотела остановиться…
Но они не могли остановиться.
Утес уходил у них из-под ног.
Весь пласт снега неудержимо съезжал вниз…
А внизу, в сотнях метров под ними, застывшее море…
– Лира!
Стук сердца…
Намертво сцепившиеся руки…
И дивное зрелище в вышине.
Будто копье пронзило черный небосвод, усеянный звездами.
Струя света, струя чистой энергии ударила ввысь, словно выпущенная из лука стрела. Многоцветный занавес Авроры разорвался надвое; громовый треск пронесся из конца в конец вселенной; по небесной тверди пролегла дорога…
Солнце!
Солнце осветило мех золотой обезьяны…
Снежный пласт остановился; может быть, его задержал невидимый каменный карниз, и Лира увидела, как на утоптанный снег вершины спрыгнула с воздуха золотая обезьяна. Она спрыгнула рядом с барсом, и Лира увидела, что шерсть на обоих зверях встала дыбом. Хвост обезьяны стоял прямо, а у барса ходил из стороны в сторону. Потом обезьяна нерешительно протянула к нему лапу, а барс грациозно наклонил голову, и они коснулись друг друга…
Лира отвела от них взгляд и увидела миссис Колтер в объятиях лорда Азриэла. Их озарял пляшущий свет, лучи и разряды могучей антарной энергии. Лира не могла представить себе, как это произошло: миссис Колтер преодолела пропасть и настигла ее здесь…
Ее родители, вместе!
И страстно обнимаются – немыслимо!
Глаза у нее расширились. Тело Роджера лежало у нее на руках, застывшее, неподвижное, мертвое. Она услышала их разговор.
Мать сказала:
– Они никогда этого не позволят…
Отец сказал:
– Не позволят? Нам не нужны ничьи дозволения, мы не дети. Я сделал так, что перейти сможет всякий, кто захочет.
– Они запретят! Перекроют путь и отлучат всякого, кто попытается!
– Этого захотят слишком многие. Этому не удастся помешать. Это будет означать конец церкви, Мариса, конец Магистериума, конец всех этих темных веков! Повернись к свету – это солнце другого мира! Ощути его тепло своей кожей!
– Они сильнее всех, Азриэл! Ты не знаешь…
– Я не знаю? Я? Никто лучше меня не знает, как сильна церковь! Но тут ее сил не хватит. Пыль все изменит, так или иначе. Теперь этого не остановить.
– Этого ты хотел? Задушить нас всех, убить нас грехом и тьмой?
– Я хотел вырваться отсюда, Мариса! И добился этого. Посмотри, посмотри, как качаются пальмы на берегу! Ты чувствуешь этот ветер? Почувствуй его на волосах, на лице…
Лорд Азриэл стащил капюшон с головы миссис Колтер, повернул ее лицо к небу и погладил ее по волосам. Лира смотрела на них затаив дыхание и боялась пошевелиться.
Женщина припала к лорду Азриэлу, будто вдруг ослабев, и горестно покачала головой:
– Нет… нет… они идут, Азриэл… они знают, где я…
– Тогда идем со мной, прочь из этого мира!
– Я не смею…
– Ты? Не смеешь? Твой ребенок пошел бы. Твой ребенок посмел бы, он смелее своей матери.
– Тогда бери ее, и счастливого пути. Она больше твоя, чем моя, Азриэл.
– Неправда. Ты взяла ее к себе; ты хотела ее вылепить. Тогда она была нужна тебе.
– Она была слишком дикой, слишком упрямой. Я слишком поздно… Но где она теперь? Я шла по ее следам…
– Она еще нужна тебе? Ты дважды пыталась ее удержать, и дважды она уходила. На ее месте я бежал бы сломя голову, чтобы не дать тебе третьей попытки.
Он все еще держал ее обеими руками за голову и вдруг притянул к себе и жадно поцеловал. Лира подумала, что в этом было больше свирепости, чем любви, и оглянулась на их деймонов. Странное зрелище: барс, весь напрягшийся, сжимал в когтях золотую обезьяну, а она бессильно, блаженно лежала на снегу.
Миссис Колтер резко отстранилась от него и сказала:
– Нет, Азриэл… мое место в этом мире, не в том…
– Идем! – сказал он с силой. – Идем со мной и будем работать вместе!
– Мы не сможем работать вместе, ты и я.
– Нет? Мы с тобой могли бы разобрать вселенную на части и сложить снова, Мариса! Мы нашли бы источник Пыли и задушили его навсегда! И тебе хочется участвовать в этом великом труде; не лги мне. Лги о чем хочешь, лги о Жертвенном Совете, лги о своих любовниках – да, я знаю о Бореале, и меня это не трогает, – лги о церкви, лги о нашем ребенке, но не лги мне о том, чего ты действительно хочешь…
И губы их соединились в жарком поцелуе. Их деймоны предавались буйной игре: снежный барс перекатился на спину, а обезьяна скребла когтями его шею, и он басовито рычал от удовольствия.
– Если я не пойду, ты постараешься меня уничтожить, – сказала миссис Колтер, оторвавшись от него.
– Зачем мне тебя уничтожать? – ответил он со смехом, и свет иного мира плескался вокруг его головы. – Пойдем со мной, работай со мной, тогда мне будет не безразлично, жива ты или умерла. Останешься здесь – и ты меня больше не интересуешь. Не льсти себе: я о тебе даже не вспомню. Ну, идем со мной – или оставайся пакостничать в этом мире.
Миссис Колтер колебалась; глаза ее были закрыты, и она покачивалась, хловно теряла сознание. Но она устояла на ногах и, открыв глаза, посмотрела на него с бесконечной печалью:
– Нет… Нет.
Их деймоны разошлись. Лорд Азриэл опустил руку и сильными пальцами ухватил мех барса. Потом повернулся к ней спиной и, не сказав ни слова, пошел прочь. Золотая обезьяна вспрыгнула на руки к миссис Колтер и с тихим плачем протягивала лапы к уходившему зверю. Лира увидела, что лицо миссис Колтер блестит от слез; слезы были настоящие.
Потом ее мать повернулась и, вздрагивая от безмолвных рыданий, стала спускаться по склону.
Лира холодно смотрела ей вслед и, когда она скрылась из виду, подняла глаза к небу.
Под сводом его висел дивный город.
Безмолвный и безлюдный, он словно только что родился и ждал обитателей – или спал и ждал, чтобы его разбудили. Солнце того мира светило в этот, оно золотило руки Лиры, растапливало лед на меховом капюшоне Роджера, пронизывало насквозь его бледные прозрачные щеки, блестело в открытых невидящих глазах.
Ее душило горе. И гнев – она готова была убить отца; если бы она могла вырвать у него сердце, то сделала бы это не задумываясь. Сотворить такое с Роджером. И с ней – обманул ее… Как он посмел?
Тело Роджера все еще лежало у нее на руках. Пантелеймон что-то говорил, но голова у нее пылала, и она не слышала его, пока он не впился кошачьими когтями в ее руку. Она моргнула.