Амадис Галльский Дон Кихоту Ламанчскому
СОНЕТ
Ты, который знает ад в сиянье рая,Что познал и сам я в скорбный час, влюбленныйИ с предметом страсти злобно разлученный,Над Стремниной Бедной слезы проливая, —
Хлад и зной терпевший, сердцем уповая,Утолявший жажду влагой слез соленой,Облачен в лохмотья, златом обделенный,Ел плоды и злаки, их с земли сбирая, —
Обретя бессмертье, проживешь отныне,Сколь по тропам горним гнать упорно будетРезвую четверку Феб прекраснокудрый.
Пусть тебя отважным называют люди,Пусть твоя держава превзойдет иные,И затмит всех прочих твой создатель мудрый!
Дон Бельянис Греческий Дон Кихоту Ламанчскому
СОНЕТ
Мечом сражал я и копьем крушил,Всех странствующих рыцарей затмил я,К добру и правде устремляя силы,Непобедим на поле бранном был.
Как карликов, я великанов бил,В бою с врагами не щадил усилий,Хранил в душе прекрасный образ милойИ, честь блюдя, поверженных щадил.
Влеклась за мной судьба рабою верной,Я шел вперед, на случай уповая,Фортуна, рок, – все были мне друзья.
Но, хоть взлелеян славой беспримерной,Взнесенной выше лунного серпа я,К тебе, Кихот, питаю зависть я!
Сеньора Ориана Дульсинее Тобосской
СОНЕТ
О, если бы мой Мирафлорес смелВ Тобосо, Дульсинея, вдруг явиться,А Лондон – в дом твой скромный обратиться,Как я бы восхваляла мой удел!
О, поменять бы облик наших тел,На день один тобою воплотиться —И рыцарем отважнейшим гордиться,Что в честь мою спешит на подвиг, смел!
Страсть друга не ценя превыше чести,Бежала б я, как Дон Кихота – ты,И девичью невинность сберегла я, —
И, недоступна зависти и лести,Царила б я в блаженстве чистотыИ ныне не скорбела бы, страдая.
ГАНДАЛИН, ОРУЖЕНОСЕЦ АМАДИСА ГАЛЛЬСКОГО, САНЧО ПАНСЕ, ОРУЖЕНОСЦУ ДОН КИХОТА
СОНЕТ
О, славный муж! Высокою судьбойТы, рыцарю служить благословенный,Сей жребий принял мирно и степенно,Не встретив въяве схватки грозовой!
Серпом, мотыгой век ты мерил свой,Но в путь, в свой час, отправился смиренно —И посрамил отвагой отрешеннойВсех тех, кто на словах лишь горд собой.
Твой тучен зад. В суме чересседельнойПолно еды. Осел твой миловиден, —О, как тебе завидую я глухо…
Вперед же, Санчо, к славе беспредельной, —Такой, что сам испанский наш ОвидийТебя почтит приятельскою плюхой!
Балагур, празднословный виршеплет, Санчо Пансе и Росинанту
Санчо Пансе
Санчо я, оруженосец,Что с Кихотом из Ламанчи,Возмечтав о лучшей доле,Вольно странствовать пустился, —А уж, коль припрет, дать деруСмог, скажу тихонько, дажеВильядьего бесхребетный,Как о том и говоритсяВ «Селестине» – книге славной,Хоть и чуть солоноватой.
Росинанту
Гордый правнук я Бабьеки,Росинант дано мне имя.В услуженье Дон КихотуБыл я тощ, как мой хозяин,Но, хоть тих на вид, заморен, —А овса умел потыритьНезаметно, как когда-то,Чрез соломинку пустую,Выдул у слепца винишкоЛасарильо хитроумный.
Неистовый Роланд Дон Кихоту Ламанчскому
СОНЕТ
Двенадцать было нас, но ты, герой,Затмил нас всех, – пусть не носил короны, —Отвагою своей непревзойденной,Числом побед и чести чистотой.
Сведен с ума Анжелики красой,Я, сир Роланд, герой непокоренный,Деяньями потряс мир изумленный,Навек оставшись в памяти людской.
Меня ты превзошел великой славой, —Склоняюсь скромно пред достойным мужем, —Хотя в безумье схожи мы с тобой;
Тобою сокрушен и мавр кровавый,И турок злой, – и оба мы, к тому же,Обделены любовию земной.
Рыцарь Феба Дон Кихоту Ламанчскому
СОНЕТ
Учтивый муж, цари на поле бранном,Ведь подвиги мои твои затмили!Мы храбростью равны, но рыцарь странный,Испанский Феб меня превысил силой.
Сулили мне короны, царства, страны,Молили: правь над нами, рыцарь милый!Все я отринул ради Кларидьяны,В красу ее влюбившись до могилы.
Утратив разум, я, в разлуке с нею,Играл со смертью так, что ад, поверьте,Дрожал, когда я пир кровавый правил.
А ты, Кихот, любовью к ДульсинееИ собственное имя обессмертил,И образ той, кого любил, прославил!
Солисдан Дон Кихоту Ламанчскому
СОНЕТ
Хотя, сеньор достойный Дон Кихот,У вас от книг сознанье помутнело,Но и завистник самый оголтелыйПятна на вашей чести не найдет.
Вы, подвигам своим теряя счет,С несправедливым злом сражались смело,Хотя не раз бивал за это делоИ брал вас в плен тупой и пошлый сброд.
И ежели красотка Дульсинея,Вас прогнала жестоко и постыдно,Не оценивши верности прекрасной,
Утешьтесь: да глупа она, Бог с нею,И сват из Санчо Пансы незавидный,И сами вы – жених не слишком страстный.
Диалог Бабьеки и Росинанта
Сонет
Б. Эй, Росинант, что ты так тонкотел?Р. Легко ль коню голодному, больному?Б. Где ж твой овес, где сытная солома?Р. Их мой хозяин сам на завтрак съел.Б. Осел, кто на хозяина посмелВзводить поклеп, тем честь позоря дома!Р. Хозяин фору даст ослу любому:Влюбился – и рассудком оскудел.Б. Любовь – безумье? Р. Нет, гораздо хуже!Б. Умно! Р. Еще бы, – голод учит жить.Б. К хозяину ступай с мольбой горячей.Р. К кому ж идти мне с жалобой досужей?Ведь конюх мой, коль правду говорить,Да и хозяин, – жалкие две клячи!
Глава I,
повествующая о нраве и образе жизни славного идальго Дон Кихота Ламанчского
В некоем селе Ламанчском, которого название у меня нет охоты припоминать, не так давно жил-был один из тех идальго, чье имущество заключается в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке. Олья чаще с говядиной, нежели с бараниной, винегрет, почти всегда заменявший ему ужин, яичница с салом по субботам, чечевица по пятницам, голубь, в виде добавочного блюда, по воскресеньям, – все это поглощало три четверти его доходов. Остальное тратилось на тонкого сукна полукафтанье, бархатные штаны и такие же туфли, что составляло праздничный его наряд, а в будни он щеголял в камзоле из дешевого, но весьма добротного сукна. При нем находились ключница, коей перевалило за сорок, племянница, коей не исполнилось и двадцати, и слуга для домашних дел и полевых работ, умевший и лошадь седлать, и с садовыми ножницами обращаться. Возраст нашего идальго приближался к пятидесяти годам; был он крепкого сложения, телом сухопар, лицом худощав, любитель вставать спозаранку и заядлый охотник. Иные утверждают, что он носил фамилию Кихада, иные – Кесада. В сем случае авторы, писавшие о нем, расходятся; однако ж у нас есть все основания полагать, что фамилия его была Кехана. Впрочем, для нашего рассказа это не имеет существенного значения; важно, чтобы, повествуя о нем, мы ни на шаг не отступали от истины.
Надобно знать, что вышеупомянутый идальго в часы досуга, – а досуг длился у него чуть ли не весь год, – отдавался чтению рыцарских романов с таким жаром и увлечением, что почти совсем забросил не только охоту, но даже свое хозяйство; и так далеко зашли его любознательность и его помешательство на этих книгах, что, дабы приобрести их, он продал несколько десятин пахотной земли и таким образом собрал у себя все романы, какие только ему удалось достать; больше же всего любил он сочинения знаменитого Фелисьяно де Сильва, ибо блестящий его слог и замысловатость его выражений казались ему верхом совершенства, особливо в любовных посланиях и в вызовах на поединок, где нередко можно было прочитать: «Благоразумие вашего неблагоразумия по отношению к моим разумным доводам до того помрачает мой разум, что я почитаю вполне разумным принести жалобу на ваше великолепие». Или, например, такое: «…всемогущие небеса, при помощи звезд божественно возвышающие вашу божественность, соделывают вас достойною тех достоинств, коих удостоилось ваше величие».
Над подобными оборотами речи бедный кавальеро ломал себе голову и не спал ночей, силясь понять их и добраться до их смысла, хотя сам Аристотель, если б он нарочно для этого воскрес, не распутал бы их и не понял. Не лучше обстояло дело и с теми ударами, которые наносил и получал дон Бельянис, ибо ему казалось, что, какое бы великое искусство ни выказали пользовавшие рыцаря врачи, лицо его и все тело должны были быть в рубцах и отметинах. Все же он одобрял автора за то, что тот закончил свою книгу обещанием продолжить длиннейшую эту историю, и у него самого не раз являлось желание взяться за перо и дописать за автора конец; и так бы он, вне всякого сомнения, и поступил и отлично справился бы с этим, когда бы его не отвлекали иные, более важные и всечасные помыслы. Не раз приходилось ему спорить с местным священником, – человеком образованным, получившим ученую степень в Сигуэнсе, – о том, какой рыцарь лучше: Пальмерин Английский или же Амадис Галльский. Однако маэсе Николас, цирюльник из того же села, утверждал, что им обоим далеко до Рыцаря Феба и что если кто и может с ним сравниться, так это дон Галаор, брат Амадиса Галльского, ибо он всем взял; он не ломака и не такой плакса, как его брат, в молодечестве же нисколько ему не уступит.