Нелли отложила эти статьи, не осилив и абзаца тошнотворных рассуждений умных, многоопытных женщин, безусловно, съевших собаку на теме семейных отношений.
— Мама… Я честно пыталась сделать так, чтобы у меня всё было «как у всех», — с горьким спокойствием подытожила она, захлопнув журнал. — И вот что из этого вышло. Это всё равно что переучивать левшу. Левшой он быть не перестанет, только почерк правой рукой будет корявый.
— Опять ты за своё, — морщилась мать. — К чему тебе этот геморрой вместо жизни? Ну как ты себе это представляешь? На Западе с его толерастией всё может быть, но только не у нас! У нас этот номер не пройдёт. Уголовную статью отменили, да, но жить нормально тебе не дадут. Даже не думай об этом.
— Я взрослый человек, — тихо проронила Нелли. — Позволь мне самой решать, о чём думать. Ты боишься, «что станет говорить княгиня Марья Алексевна», а мне… ты знаешь, мне уже всё равно. И то, что ты зовёшь «геморроем» — моя суть. Моя душа. Знаешь, я устала отрицать саму себя, ненавидеть саму себя. Всё, что мне остаётся — это принять себя.
— Доченька, ну ты же у нас такая умница, такая красавица, — молитвенно заламывая руки, простонала мать. — На тебя на улице все мужики оборачиваются, когда ты идёшь мимо! Да любой будет счастлив, если ты обратишь на него благосклонный взгляд!
— Я не хочу, чтобы они оборачивались. Не нужны они мне, мама. Не-нуж-ны, понимаешь?! — глядя в пустоту и зацикленно покачиваясь, отчеканила Нелли. Проплыла отчуждённая мысль: «Наверно, со стороны я выгляжу сейчас, как дебилка или как больная аутизмом». — Я сыта по горло притворством.
Отшвырнув все журналы, Нелли хлопнула дверью ванной и включила воду. Журчание струйки, разбивавшейся о холодную белизну ванны, успокаивало.
Отец неожиданно поддержал решение Нелли подать на развод:
— Пока мы с матерью живы, Леська не пропадёт. А там, может, и найдёшь хорошего человека, который и тебя не обидит, и девчонку полюбит, как родную. Порядочного найдёшь, а не такого, как этот козлина… Ты только верь. Квартира — не совместно нажитая, а твоя, от бабки тебе досталась ещё до свадьбы, так что отсудить у тебя он её не сможет.
Не знал отец, что мужа Нелли и не любила по-настоящему. Не пело сердце, не раскрывались за спиной невидимые крылья… Пытаясь пожарче раздуть едва тлеющие угольки симпатии к Вадиму, она не ожидала от самой себя, что сможет зайти с ним так далеко, но только дойдя в отрицании собственной природы до предела, она поняла: хватит. Это было всё равно что смотреть на чёрный квадрат и твердить: «Он белый, белый, белый… Белый, мать его!» В какой-то момент забитое, задавленное, искорёженное, как мученик на дыбе, восприятие увидит воображаемую картинку с белым квадратом, но прозрение будет горьким.
Она почти убедила себя, что гетеросексуальна.
Жить «нормально», как жила мама, бабушка, прабабушка — спокойнее. Но душа при этом мёртвом покое — словно перегоревшая лампочка. Сердце — птица с подрезанными крыльями.
Нелли не собиралась сидеть у родителей на шее — вышла из декрета досрочно и вернулась на родную кафедру английского языка в своей альма матер, куда её приняли на работу сразу после окончания учёбы как одну из самых талантливых выпускниц и многообещающих молодых специалистов. Кого попало, конечно, на кафедре не оставляли, и вопрос этот был практически решён у Нелли с её научным руководителем ещё до защиты диплома. Пока она работала, Леська оставалась с бабушкой, а в три года пошла в детский сад, и Нелли задумалась о том, что на одну зарплату преподавателя им с дочкой не прожить, а потому стала подыскивать источник дополнительного дохода: «Хочешь жить — умей вертеться». Удалённая работа переводчиком съедала приличную часть свободного времени, зато денег стало хватать не только на хлеб с маслом. Старшие коллеги намекали, впрочем, что рано или поздно встанет вопрос об аспирантуре; словосочетание «доцент кафедры, кандидат филологических наук Нелли Вячеславовна Ратникова», конечно, грело душу, но, что называется, «потянет» ли она сейчас аспирантуру — с малышкой-то на руках? «Вот Леська подрастёт, пойдёт в школу — можно будет и о профессиональном росте подумать», — решила Нелли.
Проведя свои пары и вернувшись домой, она вынимала шпильки из тяжёлого узла волос, и они солнечными волнами струились ей до самого пояса, превращая её из Нелли Вячеславовны в просто маму. Мама готовила обед, работала за компьютером до полседьмого вечера, а потом бежала в садик — благо, он был в пятнадцати минутах ходьбы от дома. С семи до десяти вечера мама безраздельно принадлежала дочке, а в десять, когда Леська уже видела сны, она возвращалась к компьютеру и продолжала тихонько постукивать по клавиатуре… Работа завершалась глубоко за полночь: пятичасовой сон давно стал для мамы-труженицы нормой. А потом — будильник-палач, холодный душ, кофе натощак, Леську — в садик, а сама с зябким головокружением от недосыпа — в родной «универ». Голод просыпался только к большой перемене после второй пары, и тогда Нелли Вячеславовна пила чай на кафедре вместе с другими преподавателями.
Вадим уехал из города и не платил алименты. Родители негодовали, а Нелли… просто пожелала ему счастья с другой женщиной — той, которая действительно его полюбит. Она не хотела требовать у него ничего — ни одной копейки. Напротив, она считала, что сама ему должна за ту обойдённую молчанием и глубоко задавленную неискренность, которую он не мог не чувствовать, пусть и бессознательно. А на детский вопрос «где мой папа?» Нелли ответила честно:
— Папа уехал, зайка… Далеко. И я не знаю, когда он приедет или позвонит.
В четыре года у Леськи начала стремительно развиваться близорукость, и в пять с половиной ей уже требовались очки на минус пять диоптрий. Дабы остановить дальнейшее падение зрения, ей назначили склеропластику. Предупредили: ребёнок растёт, глазное яблоко — тоже, а значит, близорукость может ещё некоторое время прогрессировать, но уже не так сильно. Возможно, в подростковом возрасте потребуется повторная операция для закрепления эффекта. Мать Нелли тут же принялась искать информацию для доводов «против», запугивала дочь страшилками:
— Вот, вот, смотри, что тут пишет одна женщина, у которой ребёнку делали такое, — суетилась она, раскладывая перед Нелли распечатки из интернета. — Эта операция делается на авось — может, поможет, а может, и нет. В Европе медики её вообще признают нецелесообразной и небезопасной. Может развиться астигматизм! Ты хочешь, чтоб Леська до конца своей жизни видела, как сквозь мутное стекло? Или вот ещё… — Послюнявив палец, она перевернула лист. — Вот тут: «Операция считается технически несложной и выполняется за пятнадцать минут, поэтому к ней допускаются врачи-стажёры». Ага! Мол, надо же им тренироваться и набираться опыта… На наших детях, конечно же. Угу. Хочешь, чтоб Леську резал какой-нибудь практикант?
— Ох… «Одна женщина пишет», — устало покачала головой Нелли, разгребая кипу листов с подчёркнутыми маркером строчками. — Это, конечно, веский аргумент. Более веский — только «мамой клянусь». А медицинскую литературу по этой теме ты не удосужилась поискать?
— Как же, напишут они тебе в этой литературе, — хмыкнула мать, не собираясь сдавать позиций. — Всё распишут красиво и замечательно, да только всё это — на бумаге! А на практике…
— И что ты предлагаешь делать? — вздохнула Нелли.
— А ничего, — был ответ. — Просто в очочках пока пусть ходит. А когда перестанет расти классу к девятому, миопия сама стабилизируется.
— Может, и… стабилизируется, — сказала Нелли, вставая из-за стола и ловя падающие листы бумаги. — Но только к этому времени зрение у ребёнка будет… минус двадцать! Лучше остановить его падение сейчас, чем пускать всё на самотёк.
— Да не будет минус двадцать, не выдумывай! — упрямилась мать. — Максимум — минус семь-восемь. Можно ЛАСИК сделать.
— А у тебя есть деньги на эту ЛАСИК? У меня — нет, — отрезала Нелли.
— Ладно, ты подумай ещё, почитай, что я принесла, и сама не поленись, в Сети посмотри информацию. — Мать, сложив стопочкой распечатки, взяла настольное зеркало и принялась поправлять пряди в своём аккуратном каре. — Слушай, я уже пожалела, что в этот красный оттенок покрасилась! Сначала понравилось, но теперь что-то кажется, что он такой неестественный… Ну его, этот «рубин»! Думаю, каштановый лучше будет. Как считаешь?
Устало хмурясь, Нелли забралась с ногами в кресло и нахохлилась. Голова пухла, в ней муравьями кишели мысли, одна тревожнее другой… Матери удалось заронить ей в душу зерно сомнения, но червячок беспокойства грыз изнутри, не позволяя сидеть сложа руки и равнодушно смотреть, как падает зрение Леськи. Напившись чаю с принесённым ею же самой печеньем, мать ушла, а Нелли принялась шерстить интернет в поисках более или менее достоверных сведений. Она игнорировала форумы и блоги — мало ли, что люди наговорят! — а предпочтение отдавала научным статьям, даже нашла автореферат докторской диссертации по этой теме. Почитав, она несколько успокоилась, да и женщина-офтальмолог, осматривавшая Леську, внушала ей больше доверия, нежели ворох противоречивых мнений с форумов, на которые, взбудораженно вытаращив глаза, ссылалась мать.