Помнит, конечно, такое фиг забудешь. Не каждый день в тихом городе на двухполосной трассе машины сопровождения расчищают главарю путь автоматными очередями в воздух, а белый внедорожник «кенгурятником» сталкивает в кювет замешкавшиеся «Жигули», которые недостаточно подвинулись. Хорошо, что не на рельсы, под самую морду тепловоза, и на том спасибо. А страшно… Страшно, конечно. Только дураки ничего не боятся. Но никто же не собирается на рожон лезть, зачем, когда есть обходные пути…
– Сколько раз я тебе говорил: непротивление злу насилием – не выход. Если я, ты, он, она не будем сопротивляться, подставим обе щеки и все остальное, красиво умрем с опущенными руками, то тем самым расчистим злу дорогу. Смирение ведет к пропасти и смерти, война – путь к жизни. Нельзя по-другому, пойми… Я не могу по-другому, кто я буду после этого, если промолчу и мимо пройду?
Он попытался взять Леру за руку, но девушка отпрянула к стене и выставила ладони перед собой.
– Не понимаю. Мне страшно, очень страшно. Я боюсь – и за себя, и за тебя. Я уже пережила это один раз, могу рассказать, как это было.
– Не надо… – Но его никто не слушал, просьба утонула в потоке ее слов.
– Я приехала на место катастрофы через двое суток. Не спала, не ела, пила успокоительные. Нас было человек сто – все обезумевшие, все держатся на таблетках. И каждый день по шесть-семь часов нам показывали трупы. И их фрагменты – большие, маленькие, женские, мужские, детские. Головы, руки, ноги – все, что нашли среди обломков. Я почти жила в местном морге, пропиталась его запахами, узнавала врачей и спасателей в лицо, они меня тоже, – голос не дрожал, не срывался, зато по щекам текли слезы – ровные блестящие ручейки. Лера их не замечала, не пыталась смахнуть, она продолжала отступать к подоконнику, защищалась выставленными перед собой ладонями.
– Лер, не надо, я все понял… – Он мог упрашивать ее сколько угодно, но девушка не слышала его или не понимала.
– Каждый день, почти две недели. Трупов становилось все меньше, их опознавали и увозили. В конце концов нас, родственников, осталось шестеро. И на всех – несколько бесформенных обугленных кусков в черном пластике. Тогда стало понятно, что поможет только экспертиза ДНК. Ее провели, и я получила закрытый гроб. Денис, если с тобой случится что-то подобное, если мне еще раз придется, как тогда… Я не переживу, я не смогу. Пожалуйста, не надо. Пожалей меня. Или уходи.
Снова этот взгляд сквозь стену, Денису даже стало не по себе. Он продолжал глупо топтаться в коридоре, слова застряли в горле, все, о чем хотел сказать, вылетело из головы. Время, им поможет только время – месяц или два, и тогда все станет ясно. А сейчас ему действительно пора уходить. Он положил ключ на полку под зеркалом, взялся за ручку двери, обернулся. Леры в коридоре уже не было, она словно растворилась – из кухни и комнаты не доносилось ни звука.
– Не бойся и не плачь больше. Ты ничего не знаешь, ничего не видела. А я скоро вернусь, – произнес он в тишину квартиры и закрыл за собой дверь.
До своего дома он добрался минут за пятнадцать. На площадке пусто и тихо, в квартире тоже. Денис умылся, переоделся, собрал вещи. Из кармана грязных светлых штанов вылетело что-то тяжелое и со звоном упало на пол. Денис присмотрелся – это была купленная сегодня цепочка. Толстая, крученая, плетение, кажется, якорным называется. Денис поднял ее, швырнул на кухонный стол и вышел из квартиры.
Отец все понял без слов – молча смотрел, как Денис скидывает рюкзак, как снимает промокшую куртку, мотнул головой в сторону ванной – иди умойся – и вышел в кухню. Ужинали в полном молчании, только под конец отец принес из комнаты несколько белых конвертов.
– Это в прокуратуру, это начальнику УВД, – перечислял он, раскладывая в конверты исписанные аккуратным ровным почерком листки.
Денис жевал сушки и отхлебывал горячий чай из большой чашки.
– Нет, а ты что предлагаешь? – Молчание пасынка вывело отчима из себя.
Денис помотал головой и двинулся к мойке.
– Ты скажи, скажи, – наседал отчим, – что я, по-твоему, должен делать?
– Не знаю, – выдавил из себя Денис, – тебе виднее, ты меня не спрашивай. Я бы морду разбил качественно, с гарантией. Это для начала, а лучше бы…
За спиной зашуршала бумага – отец заклеивал конверты. Пиши, отец, пиши, тебе зачтется. Не на этом свете, так на том, ты сделал все, что мог. Как и я. Или не все? Черт его знает, время покажет. Пока ждать, только ждать.
Мысли терзали его почти до полуночи, потом вместо сна пришла тревожная дрожащая муть, накрыла, как сеткой, утащила в забытье. А проснулся он от грохота в прихожей – отец сослепу перевернул старые ведра и перебудил даже мышей в погребе. Холодное серое утро перешло в день, Денис собрал с участка траву и сухую ботву, сложил в кучу и поджег. Мокрые стебли гореть не желали, дым стелился над землей, Денис ползал рядом и пытался раздуть из крохотных искр хоть небольшое пламя. Получалось неважно, костер нещадно дымил, глаза слезились, Денис на карачках отполз в сторону и закашлялся. На крыльце появился отец – важный, при параде: в новой куртке и светлом свитере под ней, брюки отглажены, ботинки начищены.
Конец ознакомительного фрагмента.