Я оглядел приемную. Только латиносы и белые голодранцы. Азиатов, евреев и черных не наблюдалось. Вернее, черные были, но всего двое, и они уже так накачались винищем, что их можно было и не считать.
Один из клерков поднялся из-за стола. Толстый дядька с большим пивным пузом. В ярко-желтой рубашке с вертикальными черными полосами, которая чуть ли не лопалась по швам на его необъятном торсе. И еще он носил нарукавные повязки — такие резинки, которые удерживают закатанные рукава, чтобы они не раскатывались. Как у конторских служащих на старых фотографиях 1890-х годов. Он подошел к окошку, отпер его, отодвинул стекло и объявил зычным голосом:
— В общем, так! Там на заднем дворе уже ждет грузовик. Кто едет в Бейкерсфилд, давайте быстренько на посадку!
Он задвинул стекло, запер окошко на ключ, уселся за стол и закурил сигарету.
На секунду все замерли. Никто даже не шелохнулся. А потом те, кто сидел на скамейках, принялись неторопливо вставать и потягиваться. На их пустых серых лицах не отражалось вообще ничего. Те, кто стоял, побросали на пол недокуренные сигареты и стали тушить их, придавливая ногами, медленно и обстоятельно. А потом начался ленивый неспешный исход: все, кто был в приемной, вышли на задний двор, огороженный высоким забором.
Уже светало. Мыв первый раз разглядели друг друга по-настоящему. Кое-кто заулыбался, узнавая знакомые лица.
Выстроившись в более-менее организованную очередь, мы принялись усаживаться в грузовик. Солнце вставало. Пора было ехать. Это был военный грузовик с высокой брезентовой крышей, изорванной в клочья. Мы потихонечку продвигались вперед, пихая друг друга, но в то же время стараясь изобразить хоть какое-то подобие вежливости. Когда мне надоело толкаться, я отошел в сторонку.
Кузов был на удивление вместительным. Бригадир, здоровенный мужик, мексиканец, махал руками и подгонял народ:
— Так, ребята, давайте быстрее…
Очередь медленно продвигалась вперед, словно процессия, исчезающая в китовой пасти.
Я стоял в стороне и смотрел на их лица. В общем, нормальные лица. И нормальные люди. Улыбаются, разговаривают друг с другом. И в то же время они мне не нравились, и я себя чувствовал покинутым и одиноким. Но я решил, что смогу с этим справиться. Я поеду на сбор помидоров. Поеду вместе со всеми. Кто-то толкнул меня сзади. Какая-то толстая мексиканка весьма возбужденного и раздраженного вида. Я попробовал ее подсадить. Взял за бедра и попытался поднять. Она была очень тяжелой. Практически неподъемной. Наконец мне удалось найти точку опоры: одна рука у меня соскользнула и уперлась ей прямо в промежность. Я кое-как поднял ее и закинул в кузов. Потом протянул руку, схватился за бортик и полез в кузов сам. Я был последним. Бригадир-мексиканец наступил ногой мне на руку.
— Нет, — сказал он, — нам уже хватит людей.
Мотор завелся, чихнул и заглох. Водитель завел его снова. На этот раз все получилось. Они уехали, а я остался.
Глава 87
Офис Агентства по трудоустройству на промышленные предприятия располагался в непосредственной близости от самых злачных кварталов города. Народ здесь был поприличнее, уже не такой бомжеватый, но все равно — безучастный и апатичный. Люди сидели на подоконниках и грелись на солнышке, попивая халявный кофе. Без сливок и сахара, понятное дело. Но зато бесплатный. Никакой разделительной сетки там не было. Телефоны на столах клерков звонили чаще, а сами клерки были уже не такими нервными и напряженными, как на Бирже фермерского труда.
Я подошел к стойке, и мне дали анкету и ручку, прикрепленную к столешнице тонкой цепочкой.
— Заполняйте анкету, — сказал мне клерк, симпатичный мексиканский мальчик, старавшийся скрыть природное добродушие за холодной профессиональной вежливостью.
Я принялся заполнять анкету. В графах «Адрес» и «Телефон» написал: «Нет». В графе «Образование, навыки и умения»: «Образование — незаконченное высшее. Лос-Анджелесский колледж, 2 года. Факультет журналистики и изобразительного искусства».
Потом сказал клерку:
— Я там напортачил с анкетой. Можно мне взять другой бланк?
Он дал мне другой бланк. Я написал по-другому: «Образование — среднее. Кладовщик, упаковщик, грузчик, разнорабочий. Умею печатать на пишущей машинке».
Я отдал клерку анкету.
— Хорошо, — сказал он. — Подождите, пожалуйста, а я посмотрю, что мы можем для вас подобрать.
Я уселся на подоконник. Рядом со мной сидел чернокожий старик с интересным лицом. Не таким безропотно-безысходным, как практически у всех, кто собрался в приемной. У него был такой вид, как будто он с трудом сдерживается, чтобы не засмеяться: и над собой, и над нами.
Он заметил, что я на него смотрю, и улыбнулся:
— Здешний начальник — сообразительный малый. Хваткий мужик. Его уволили с Биржи фермерского труда, он разозлился и основал эту контору. Специализируется на трудоустройстве на неполный рабочий день или на разовые работы. Если кому-то понадобится разгрузить пару вагонов, быстро и не задорого, он обращается сюда.
— Да, мне говорили.
— Да, если кому-то понадобится разгрузить пару вагонов, быстро и не за дорого, он обращается сюда. Начальник себе забирает ровно половину. Но мы не жалуемся. Берем то, что дают. Все-таки лучше, чем ничего.
— Это точно.
— Какой-то вы грустный. У вас что-то случилось?
— Меня бросила женщина.
— У вас будут другие. И они тоже вас бросят.
— Почему так происходит?
— Хотите?
Он протянул мне бутылку в непрозрачном бумажном пакете. Я сделал глоток. Портвейн.
— Спасибо.
— Женщины — зло. — Он опять передал мне бутылку. — Главное, чтобы он не видел, что мы выпиваем. Не одобряет он это дело.
Пока мы сидели, клерки вызвали нескольких человек, и те получили работу. По крайней мере хоть что-то здесь делалось.
Мы с моим новым приятелем ждали, потихоньку прикладываясь к бутылке.
А потом портвейн кончился.
— Где здесь ближайший винный магазин? — спросил я.
И, получив указания, отправился за добавкой. Было жарко. В злачных районах Лос-Анджелеса по-чему-то всегда жарко днем. Но пожилые бомжи ходят в теплых пальто даже в самую сильную жару. Однако когда наступает ночь и все места в местной ночлежке заняты, лишняя теплая вещь никогда не бывает лишней.
Когда я вернулся, старик был на месте.
Я сел рядом с ним и откупорил бутылку, спрятанную в пакет.
— Давай, только по-тихому, — сказал мой новый приятель.
Было так хорошо и уютно: сидеть в теплой комнате и пить вино в приятной компании.
Вокруг нас роились какие-то мошки.
— Винные мушки, — сказал старик.
— Они небось любят выпить.
— А кто же не любит выпить?
— Наверное, пьют, чтобы забыть своих женщин.
— Да просто так пьют.
Я взмахнул рукой и поймал одну мошку, а когда раскрыл ладонь, там была только черная точка с двумя крошечными смятыми крылышками. Печальный конец.
— Вот он, идет!
Это был владелец агентства, с виду — очень даже приятный молодой человек.
Он подлетел к нам, весь красный от ярости:
— Убирайтесь отсюда немедленно! Чертовы алкаши! Убирайтесь, пока я не вызвал полицию!
Он буквально вытолкал нас за дверь. Мне было неловко и чуточку стыдно, но я совсем на него не злился. Я сразу понял, что, хоть он толкается и кричит, на самом деле ему все равно. У него на правой руке был большой перстень с камнем.
Мы замешкались в дверях, и как-то так получилось, что он случайно ударил этим своим перстнем прямо мне в лоб, точно над левым глазом. Я почувствовал, как у меня пошла кровь. Бровь начала распухать.
В общем, мы с моим новым приятелем оказались на улице.
Мы прошли чуть вперед и уселись на ступеньках у какого-то подъезда. Я передал старику бутылку. Он сделал неслабый глоток.
— Хорошая штука.
Он вернул мне бутылку. Я тоже сделал глоток.
— Да, неплохая.
— Солнышко светит.
— Да, солнце — это хорошо.
Потом мы просто сидели молча и пили, передавая друг другу бутылку.
Пока не выпили все вино.
— Ну, что, — сказал он. — Мне пора.
— Ага. Может быть, мы еще встретимся. Он ушел. Я тоже встал и направился к Мейн-стрит. И в итоге дошел до «Рокси».
В окнах были развешены плакаты с фотографиями стриптизерш. Я подошел к кассе и взял билет. Девочка-кассирша была гораздо симпатичнее теток, представленных на снимках. Теперь у меня оставалось всего тридцать восемь центов. Я вошел в темный зал и сел на свободное место в восьмом ряду. Народу было немного, но первые три ряда были забиты полностью.
Мне повезло. Я пришел очень вовремя. Как раз закончился фильм, и на сцене уже извивалась первая стриптизерша. Дарлин. Первыми обычно выходят либо совсем неумелые девочки, либо заслуженные «старушки», которых не увольняют исключительно потому, что кому-то же надо дрыгать ногами на подтанцовках и разогревать публику перед главными номерами программы, если случится что-то непредвиденное. Скажем, если кого-то убьют. Или у девочки на разогреве неожиданно начнутся месячные, или ей вдруг захочется поскандалить. Как бы там ни было, Дарлин выпал счастливый шанс снова выступить с сольным номером.