— Сидеть нам нечего. Надо идти вперед!
Оленин похлопал ладонью о ладонь, сдерживая радостную дрожь.
— Уразумел, капитан?
— Гвардии капитан, — поправил я.
— Сейчас пойдем в атаку. Погоним фашистов… Не даром же назвали нас гвардейцами!.. Готовь свою пехоту. Сажай ее на танки и вперед!..
Связные, скатившись с лестницы, повалились в сани и погнали лошадь, чтобы скорее сообщить командирам рот приказ о наступлении.
Командир бригады приказал: танкам, ожидающим в засадах и укрытиях, выйти на поле сражения и начать преследование оставшихся и повернувших назад вражеских машин…
Будто в отместку за поражение, у пожарной каланчи разорвалась немецкая мина. Она перебила один столб — будто распилила, — второй столб надломился, лестница, ведущая на вышку, затрещала, колокол под крышей звякнул, и площадка накренилась. Оленин скользнул по наклону, пробил ногами барьерчик и повис на руках, держась за шаткий столбик. Я схватил его за воротник полушубка и, лежа на животе, упираясь плечом в другой столбик, помогал ему держаться. Мы оба смеялись, и смех этот уменьшал силы, держать было тяжело.
— Брось меня, — крикнул Оленин. — Ни черта не случится!
— С ума сошел! Хочешь ногу сломать. — Руки мои схватило морозом до ломоты в пальцах. — Чертыханов, где ты? Когда надо, тебя нет!
— Здесь я, — отозвался Прокофий. Вокруг него собрались связные и телефонисты. Они вскинули руки вверх.
— Бросайте, товарищ гвардии капитан! — крикнул Прокофий. Я отпустил Оленина. Его подхватили сильные руки ребят, даже не дав коснуться земли. Запрокинув голову, он посоветовал мне:
— Прыгай и ты, поймаем!
Я ползком добрался до покосившейся лестницы и спустился вниз.
— Как это они не догадались согнать тебя оттуда раньше, — сказал я Оленину. Он с любовью оглядел пожарную каланчу, вздохнул с сожалением:
— Жаль старушку. Послужила нам честно…
На той же лошади вернулись связные. Первый гвардейский отдельный полк вместе с танкистами перешел в наступление.
8
На следующий день утром Третья гвардейская танковая бригада и Первый гвардейский полк получили неожиданный приказ генерала Ардынова: повернуть машины и пехоту с запада на восток и незамедлительно выйти на шоссе Москва Тула…
Второго декабря танковые дивизии генерала Гудериана, наступая с востока, перерезали железную дорогу, по которой шло снабжение Тулы и армии, обороняющей город. Оставался один путь, связывающий Тулу со столицей, шоссейная магистраль. По ней теперь шло безостановочное движение автотранспорта, который доставлял в осажденный, обложенный с трех сторон вражескими дивизиями город и войскам все необходимое — вооружение, продовольствие, боеприпасы, медикаменты и различное военное имущество. Над шоссе с утра до вечера висела авиация врага и бомбила, часто приостанавливая движение. Город задыхался от недостатка боеприпасов, горючего и продовольствия.
Третьего декабря танковые войска и моторизованная пехота противника, перейдя железную дорогу, продвинулись еще дальше на запад и в нескольких местах оседлали московское шоссе. Тула и ее армия оказались, таким образом, совершенно изолированными. Необходимо было во что бы то ни стало разорвать кольцо, прорубить на первый случай коридор, чтобы связать город с внешним миром.
Танковая бригада и отдельный стрелковый полк шли весь день, к вечеру достигли намеченного пункта, расположенного близ шоссе. Еще задолго до приближения к дороге я послал сержанта Мартынова вперед. Я был уверен, что немцы сплошного фронта создать не успели — танкисты еще не соединились с частями армейского корпуса, рвущегося с запада, и можно будет отыскать разрыв, чтобы пройти на соединение с нашими подразделениями, оборонявшими Тулу. Удар должен быть нанесен одновременно с юга и с севера.
Разведчики сержанта Мартынова, продвигаясь справа от магистрали перелесками, глухими местами, прошли беспрепятственно через «линию фронта». Они увиделись с командиром полка: полк этот должен был идти на прорыв, навстречу нам. Мартынов подбирался к самому шоссе. Оно было перехлестнуто в двух местах, отстоящих друг от друга километров на восемь, а промежуток между ними забит автомашинами, обозами, цистернами, кухнями. Несмотря на то, что дорога была перехвачена только вчера, немцы уже сумели укрепиться на случай обороны: сбоку зарыты были танки, установлены орудия и минометы. Немцы понимали, что дорогу мы просто не отдадим и что предстоит за нее жестокий бой…
Сержант Мартынов неторопливо и точно излагал все это, водя по карте пальцем. Мы внимательно слушали его, не прерывая. Когда сержант окончил доклад и легонько отодвинул от себя карту, Оленин порывисто встал и в одних носках, валенки сбросил — жарко, заходил по избе, единственной во всей деревне уцелевшей от пожара, которую мы заняли под штаб.
— Там, где вы шли, танки пройдут? — спросил он Мартынова.
Сержант, взглянув на Оленина, некоторое время подумал и ответил:
— Проведем, товарищ подполковник. Может быть, не тем путем, чуть дальше, но проведем.
— Послушай, капитан, — заговорил Оленин. — Немцы хитры! Они перехлестнули дорогу двумя линиями. Одна повернута лицом на юг, чтобы отражать атаки из-под Тулы, вторая нацелена против нас. А мы возьмем да и выйдем на дорогу в промежутке между этими двумя линиями. Вот здесь. Сумерки за окном сгущались, и в избе скапливалась темнота; Чертыханов засветил лампу, висевшую над столом. — Устроим там небольшой переполох. Я прошу взяться за это дело тебя самого, капитан.
— Согласен, — сказал я. — С большой охотой. Только ты отвлеки внимание, пошуми немного, чтобы нам как можно тише миновать наиболее опасные участки.
— Ладно, отвлеку, — пообещал Оленин. — Готовьтесь…
…И вот огромные машины с автоматчиками на броне, обходя заслоны противника, крадутся перелесками, полянками, опушками, кустарником, все ближе подбираясь к цели. Впереди колонны — разведчики сержанта Мартынова.
Подполковник Оленин время от времени открывал по дороге огонь из минометов. Немцы в ответ швыряли мины. Треск разрывов сливался с треском ломаемых танками деревцев, с рокотом моторов.
Наконец колонна остановилась. Бойцы поспрыгивали с танков. Они группировались во взводы, незаметные в маскировочных костюмах и халатах среди берез и снега. Ко мне подошел командир роты лейтенант Прозоровский, доложил, что рота к броску готова.
Танкист, командир этого своеобразного десанта, вместе с сержантом Мартыновым уходивший вперед для проверки подъезда к шоссе, вернулся.
— Командуйте, товарищ гвардии капитан. На дорогу вырвемся. А там определимся. За тем леском — небольшая охрана, но мы ее собьем.
— Приготовиться всем. При подходе к шоссе открыть огонь и погромче кричать «ура». Мы должны опрокинуться на врага, как гром среди ясного дня. Чем внезапней мы появимся, тем страшней для противника и веселей для нас. По местам, товарищи! Сигнал будет, согласно приказу командира бригады: красная и зеленая ракеты одновременно.
Я остался на крохотной полянке. Возле меня — Чертыханов, разведчики, связные, радист и отделение автоматчиков… Чертыханов снял с плеч вещевой мешок, с которым никогда не расставался, вынул из него завернутую в бумагу холодную котлету, кусок хлеба и протянул мне.
— Закусите, товарищ гвардии капитан. Скоро сутки, как не ели.
— Не до еды, Прокофий, — ответил я и опять взглянул на часы: большая стрелка двигалась к половине пятого — скоро начинать.
— Может быть, примете чарку?
— Нет, и чарки не надо. А ты выпей.
— Мне тоже не хочется.
Я взглянул на Чертыханова: он стоял на шаг от меня, молчаливый, с поднятым воротником полушубка, с опущенными наушниками шапки; поперек груди — автомат; рука шарила в сумке от противогаза, должно быть, он пересчитывал бутылки с горючей смесью и гранаты, как всегда перед боем.
— Что-то ты загрустил, Прокофий.
— Вдруг подумалось о доме, товарищ гвардии капитан. — Он глубоко и тяжко вздохнул. — Совсем рядом наше село. Чудится, что я слышу родной запах, честное благородное слово. Как поглядел, в каком виде оставляют фашисты наши деревни да села — пепелища, виселицы, — и сердце невольно защемило. Приду домой, а вместо порядков изб — одни трубы торчат. А ведь у меня мать осталась, сестренка… Домишко, хозяйство кое-какое… Куры, коза, пчел пять семеек… Для ребятишек держу, больно любят они сладкое. Со всей улицы сбегаются, как почуют запах меда… Баня у меня самая лучшая на селе… Все придется подымать.
— Подымем, Прокофий, — сказал я, утешая.
— Не скоро подымешь, товарищ гвардии капитан. Куда там! Одного лесу да кирпича уйдет сколько!.. Но если придется строить, начну с бани. Отмыться хочу от грязи, от крови, от злости. На душе накипь какая-то образовалась… Приедете в гости, непременно пойдем в баню. Уж попаримся, как по нотам!..