Выход со станции был заложен мешками с землей, но боковой – свободен.
Павел осторожно выглянул на улицу через стекло, крест-накрест заклеенное бумагой.
Недалеко от вестибюля спиной к ним хлопотал у пушки орудийный расчет. Павел понял, что наши войска недалеко, иначе зачем бы немцам стрелять?
Решение пришло сразу. Двоим нужно одновременно выбежать из здания, расстрелять из автоматов прислугу, а пушку вывести из строя.
Павел подошел к своим парням. Вытащив из гранатной сумки две гранаты Ф-1, он рассовал их по карманам комбинезона.
– Анатолий, идешь со мной. Вы двое страхуете нас здесь. Толя, выбегаем из здания, прямо перед нами пушка. Расстреливаем прислугу и возвращаемся назад. Если получится, надо еще пушку вывести из строя.
– А может – ну ее, эту пушку? Перестреляем прислугу – и в туннель?
– Надо попробовать. Пошли.
Они встали у дверей, взвели затворы. Анатолия Павел выбрал потому, что у него ППШ – машинка более скорострельная и с большей дальностью эффективного огня.
– Готов? – спросил Павел.
– Готов!
– Пошли!
Первым выбежал из двери Павел, сразу же за ним – наводчик. Прислуга назад не оглядывалась и, что у нее за спиной делалось, не видела, сосредоточив все внимание на том, что находилось у нее впереди.
Оба самоходчика сразу же открыли огонь по артиллерийскому расчету. Анатолий стрелял по уже сраженным немцам, пока автомат не щелкнул затвором вхолостую.
Павел бросил опасливые взгляды по сторонам, но в грохоте боя на них не обратили внимания. Он кинулся к пушке, споткнувшись о пустые гильзы, во множестве валявшиеся между станин, выхватил из кармана гранату, сорвал чеку и сунул ее в казенник, рычагом закрыл затвор и, пригнувшись, опрометью бросился в вестибюль.
Раздался глухой взрыв – это сработала граната в казеннике. Теперь без капитального ремонта пушка стрелять не сможет.
Павел влетел в дверь, едва не сорвав ее с петель.
– Уходим! – Он опасался, что немцы могли заметить их вылазку и пустить по их следу пехотинцев.
Экипаж кинулся бежать влево, к тому туннелю, откуда они недавно вышли. По шпалам они помчались назад. Миновав убитых немцев, перешли на шаг, восстанавливая дыхание.
Спереди раздался глухой шум.
– Поезд идет, что ли? – удивился механик Саша.
Павел прислушался. Похоже на поезд, тем более что звук приближался.
В тусклом свете ламп впереди заблестела вода.
– Вода в туннеле, командир! – заметили опасность парни.
– Бежим вперед, до ответвления!
У них было два выхода – добежать до близкого бокового ответвления или вернуться назад.
Из двух зол Павел выбрал туннель.
Вода уже добралась до щиколоток. Грязная, мутная, несущая всякий мусор, она быстро прибывала.
Когда самоходчики свернули на развилке в боковой туннель, она доходила уже едва ли не до верха кирзовых сапог. Их спасло то, что туннель тоже имел небольшой подъем.
Парней не приходилось подгонять – никто не хотел утонуть в туннеле.
Постепенно уровень воды становился меньше, а потом они и вовсе выбрались на сухое место.
– У меня в сапогах хлюпает, – пожаловался Саша.
– У меня тоже, – заметил Василий.
– Две минуты перекур, – разрешил Павел.
Промокшая обувь быстро набьет ноги. значит, надо дать бойцам возможность вылить из сапог воду и выжать портянки.
Меж тем вода стала подбираться к ним снова. И только экипаж обулся, как Павел скомандовал: «Вперед!»
Подгонять бойцов не было нужды – прибывающая в туннеле вода делала это лучше любых приказов.
Впереди посветлело, показалась платформа какой-то станции. Располагалась она почти на поверхности, поскольку свет проникал через окна над платформой. здесь было полно мирных жителей с детьми и скудными пожитками. Появившиеся из туннеля самоходчики их испугали. Поднялся гвалт, многие повскакивали.
Павел поднял руку и крикнул, перекрывая голоса:
– Внимание! Мы русские танкисты! Мы не причиним вам вреда! В туннеле поднимается вода, станция может быть затоплена! Прошу всех подняться на поверхность и освободить станцию.
Меж тем вода уже журчала по рельсам.
Жители стали хватать узлы, поднимать на руки маленьких детей – все бросились к выходу. Образовалась давка.
– Выходим организованно, – снова зазвучал голос Павла. – Сначала женщины с детьми, потом мужчины!
Движение к выходу стало более упорядоченным. Немцы – нация организованная, привыкла подчиняться приказам.
Экипаж удивленно смотрел на Павла.
– Ты где так выучился по-немецки чесать? – наконец выговорил Василий.
– До войны пацаны знакомые были из немцев, – вынужден был сознаться Павел. – Берите детей, будем пробиваться к выходу.
Он поднял на руки мальчугана лет четырех – мать вела его за руку, другой рукой прижимая к себе грудного ребенка. Женщина подняла на Павла взгляд, в котором уже не было ничего, кроме безмерной усталости, и он сказал ей:
– Иди за мной.
Обхватив малыша обеими руками и прикрывая его от случайных толчков, Павел нырнул в толпу.
Люди расступались перед русскими. По примеру командира несли детей и остальные члены экипажа. Выбравшись из вестибюля, они вернули детей матерям. Толпа медленно расходилась.
– знать бы еще, что за станция и где наши.
В этом районе стрельбы не было. Низко над головой прошла пара советских штурмовиков, через несколько минут послышались взрывы бомб.
На улице появилась марширующая рота наших солдат.
– Ура! – закричал Саша. – Добрались до своих!
Павел подошел к командиру пехотинцев и уточнил по карте, где они находятся.
– Самоходчиков не видел? – спросил он у лейтенанта.
– Вот там танкисты стоят, а самоходчиков не видел.
Павел поблагодарил.
– Экипаж, за мной!
Они добрались до перекрестка, где стояли два Т-34. Павел объяснил командиру танка, что их машину подбили и ему необходимо связаться с комбатом.
– Давай, земляк! Только я сильно сомневаюсь, что тебе это удастся. В эфире такое творится! – Танкист махнул рукой.
Павел забрался в танк, надел шлемофон и подключился к ТПУ. В наушниках стоял треск, слышались переговоры нескольких экипажей. По просьбе Павла стрелок-радист настроился на волну самоходчиков.
Павлу повезло – после третьего вызова комбат отозвался.
– Сазонов, ты? – удивился он. – А мы тебя уже похоронили. Самоходку твою сгоревшую обнаружили. Ты где?
– У танкистов попросился на связь выйти.
– Давай в батарею. Карта есть?
– Есть.
– Ищи в квадрате 64–17.
– Понял, конец связи.
Павел поблагодарил танкистов, определился по карте с направлением. Получалось – самоходчики стояли в трех кварталах.
Шли, прижимаясь к зданиям – так было безопаснее, и уже часа через два выбрались к батарее.
Комбат обнял на радостях.
– Не чаял тебя в живых увидеть, чертяка! Рассказывай.
Павел рассказал о том, как их поджег фаустник, как они блуждали по туннелям метро. Комбат выругался:
– Чего тебя в подземелье понесло? Немцы какой-то канал сами взорвали, метро затоплено. Ладно, победителей не судят. В батарее только одна моя машина осталась.
– А экипажи?
Комбат огорченно махнул рукой:
– Только твой один и вернулся. Фаустники проклятые пожгли. Мы в полк возвращаемся, забирайтесь на броню.
Ехать – пусть даже на броне, а не в рубке – лучше, чем идти. Экипаж мигом взобрался на моторное отделение.
От полка, собственно, осталось одно название. Уцелели технические службы, медпункт. Только вот из машин осталось всего три самоходки. Однако никто не унывал. Они в Берлине, они дошли!
Пока вышестоящее начальство решало, что делать с полком – отправить в тыл на переформирование и на заводы для получения новой техники или укомплектовать из нескольких полков один боеспособный – бойцы отъедались и отсыпались. Павел днями просиживал у технарей – слушал радио. Наши передавали о боях в Восточной Пруссии, в Чехии. Немцы на своих частотах вещали все больше нацистских призывов к обороне и бравурную музыку.
Но 30 апреля на немецких каналах творилось непонятное. Новости об отражении атак союзников на западном фронте прерывались музыкой, больше похожей на траурную. Наконец диктор передал, что вся полнота власти переходит к адмиралу Деницу, поскольку любимый нацией фюрер умер.
В этот день о самоубийстве Гитлера и Евы Браун наши еще ничего не сообщали.
Взволнованный услышанным, Павел поспешил к комбату. Несколько минут комбат сидел молча, переваривая услышанное от Павла.
– Ты вот что, Сазонов, молчи пока. Сообщение может оказаться немецкой провокацией.
Павел кивнул, хотя в душе он был не согласен с комбатом. Тот уловил его внутренний протест:
– Начнешь всем о смерти Гитлера говорить, сразу спросят – как узнал. Наше радио еще ничего не сообщало. Соображаешь?