Когда спускаешься через square в туалет для персонала, нужно глядеть в оба, чтобы вконец не запутаться. Поначалу со мной такое случалось. Я открывала знакомые двери, но они вели не туда, куда должны были вести; оставляла коробку со своим хозяйством на какой-нибудь из лестниц, а потом не могла ее отыскать. Любовалась висящими на стенах репродукциями натюрмортов, а потом думала, что они мне приснились. С пространством здесь творится что-то странное. Пространство не любит винтовых лестниц, печных труб и колодцев - не любит и назло норовит превратиться в лабиринт. Лучше всего - как я сейчас - держаться за барьерчик, огораживающий колодец. Не глядя ни вниз, ни вверх - только прямо перед собой.
Внезапно тишина нарушается. Где-то подо мной происходит что-то странное, сопровождающееся подозрительно ритмичными звуками: пуф, пуф и потом скрип. Я на цыпочках спускаюсь на один этаж, напрягшись, как кошка. Стон, скрип, стон, скрип. Что это? Я приближаюсь к двери, которая ничем не отличается от всех остальных дверей в Отеле, только в щели под ней - металлические штырьки. Странные звуки теперь слышны отчетливее, а еще к ним присоединяется сопение. Я осторожно прикладываю к двери ухо - сопение становится все громче, а скрип все пронзительнее. Я в испуге отскакиваю, меня прошибает пот, звякают ключи у пояса.
За дверью все стихает. Я бесшумно взбегаю по лестнице на один марш, подхожу к барьерчику. Щелкают штырьки, дверь приоткрывается, и в коридор высовывается мужчина в одних трусах. В руке у него какая-то штука с пружинами, похожая на очень хитрый эспандер. Я быстро отступаю к стене. С трудом утихомириваю разыгравшееся воображение.
По темной винтовой лестнице я спускаюсь в подвал, где расположены наши туалеты. Здесь светло от вульгарных люминесцентных ламп. Я влетаю в уборную и запираю за собой дверь. Набираю полные пригоршни холодной воды, мою лицо, руки, но прохладнее от этого не становится. Сажусь на унитаз. Сюда не проникает ни один звук. Стерильно, тихо, безопасно. Я сосредоточенно, неторопливо разглядываю порошок для мытья сантехники, бумажные полотенца, большую упаковку туалетной бумаги и написанные рукою мисс Ланг объявления Краткую Историю Муштровки Персонала.
На верхнем листке значится: "Как ты думаешь, почему Отель закупает пакеты одноразового пользования?" - и подпись: "Мисс Ланг". Видимо, никто из девушек не сумел ответить на этот вопрос, потому что рядом еще один листок: "Стала бы ты кидать в бумажный пакет использованные средства личной гигиены?" Однако и этот крик души, вероятно, остался без ответа, поскольку ниже мисс Ланг красным карандашом приписала категорическое "Просьба не бросать прокладки и тампоны в унитаз!"
Я еще минутку сижу, изучая форму каждой буквы. Потом спускаю воду, приглаживаю волосы и отправляюсь на свой этаж - у меня ведь остался неубранным еще один номер,
Последний номер
Уже начало третьего, и гостиница оживает. Главный лифт ездит вверх-вниз, хлопают, открываясь и закрываясь, двери. Постояльцы отправляются в город: желудки дают о себе знать. Анджело, Спец по Грязному Белью, расположился в моей каморке и распихивает простыни по своим мешкам.
- Сколько тебе еще осталось? - спрашивает он.
- Один, - говорю я и в очередной раз убеждаюсь, что Анджело не место даже в таком элегантном отеле, как наш; ему место - в "Песни Песней". Там он мог бы ходить, скакать по горам как молодой олень. Потому что Анджело красив и величав, как горы в его родном Ливане.
Кивком он показывает мне, что из номера 228 выходит пара старичков. Я уже однажды видела их на пути к лифту. Он высокий и седой, чуть сгорбленный и держится лучше, чем она. Может быть, он моложе, а может, заключил какой-то договор со временем. Она - маленькая, высохшая, трясущаяся, еле передвигает ноги.
- Шведы. Она приехала сюда умирать, - говорит Анджело, а он все знает.
Возможно, Анджело шутит, но, глядя им вслед, я вижу, что старик не просто поддерживает жену - он ее почти несет. Кажется, стоит ему отстраниться, и она, как пустое платье, упадет на землю. Оба всегда в чем-то бежевом и пастельно-коричневом - это цвета Отеля. Оба седехонькие - седина такого рода уже позабыла все грехи.
Когда старички скрываются в лифте, я захожу в их номер. Мне нравится тут убираться. Делать особенно нечего: все вещи стоят на своих местах, точно вросли в пол корнями. В воздухе нет дурных снов, сопения, возбуждения. Чуть примятые подушки свидетельствуют: спят здесь спокойно. Полотенца в ванной аккуратно развешаны, зубные щетки там, где им и положено, вымытые стаканчики отражаются в зеркале. Косметика только самая необходимая: обычный крем, эликсир для полоскания рта, нерезкие духи и туалетная вода. Когда я застилаю кровать, меня поражает отсутствие специфического запаха. Как будто в ней спали младенцы: детская кожа сама по себе ничем не пахнет; она лишь улавливает и задерживает наружные запахи: воздуха, ветра, раздавленной локтем травы и чудесный солоноватый аромат солнца. Именно так пахнет постель старичков. Когда спишь без греха, без далеко идущих планов, без бунта и отчаяния, когда кожа истончается и становится все больше похожей на бумагу, когда из тела, как из дурацкой резиновой игрушки, потихоньку уходит жизнь, когда видишь прошлое завершенным и занавес опущенным, когда по ночам начинает сниться Бог - тогда тело перестает оставлять свои метки в мире. Кожа воспринимает запахи извне и смакует их напоследок.
На столике у кровати лежат рядышком две книжки. Я прислушиваюсь, не вертится ли кто-нибудь в коридоре, и делаю то, что мне делать запрещено. Открываю первую книжку, вернее, не книжку, а толстую тетрадь; по-видимому, это дневник, так как на каждой странице дата, а под ней выведенные дрожащим округлым почерком слова на совершенно непонятном мне языке. Тетрадь исписана почти до конца, осталось не больше десятка пустых страниц. Вторая книжка Библия по-шведски. Я ничего не понимаю, но все очень знакомо. Красной ленточкой заложено начало Книги Екклесиаста. Я пробегаю глазами по строчкам и, кажется, начинаю кое-что понимать. Сперва я узнаю отдельные слова, потом в памяти всплывают и накладываются на печатный текст целые выражения. "Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было; и Бог воззовет прошедшее". Самые загадочные слова Священного Писания.
Когда с уборкой покончено, я на минутку присаживаюсь на свежезастланную кровать. Приятно ненадолго погрузиться в небытие. Потом я разглядываю свои руки, изъеденные жидкостью для мытья ванн, свои, уже заметно распухшие ступни в черных туфлях. Но тело мое живет и целиком заполняет кожу. Нюхаю рукав своего халатика - он пахнет усталостью, потом, жизнью.
Подумав, я оставляю немного этого запаха в номере 228.
А потом запираю дверь и иду в свою каморку. Прячу пылесос, коробку с порошками и пастами, снимаю розово-белый халатик и несколько секунд стою голая, безликая - никакая. Чтобы наново свершилось Преображение, нужно надеть серьги, пестрое платье, взъерошить волосы и подкраситься.
По пути на залитую солнцем улицу я натыкаюсь на переодевающегося в подворотне Шотландца. Клетчатая юбка лежит на волынке, а он застегивает модные дырявые джинсы.
- Я знала, что ты поддельный, - говорю я.
Он улыбается таинственно и хитро мне подмигивает.