Во рту у него пересохло. Горло сжали спазмы. Потом страх сменила слепая злоба. Он опустил мешок с деньгами на землю. Сунул руку в карман и нащупал револьвер.
— Не вздумай вытащить револьвер, приятель, — тихо сказал кто-то.
«Попался», — мелькнуло в голове Нкози.
— Вынь руку из кармана, — снова послышался голос, — и иди сюда, живо: скоро землю зальет свет… Черт возьми, что с тобой, кафр? Хочешь все испортить?..
— Кто вы такой?
Сейчас он был спокоен и хладнокровен. И все благодаря случайно брошенному слову «кафр»; оно побудило его без малейшего волнения и тревоги тщательно взвесить обстановку.
— Кто вы? — полностью овладев собой, повторил он еще спокойнее и направился к скале.
— А мешок бросил?
— Не ваше дело! — Рука нащупала рукоятку револьвера, указательный палец легонько коснулся спускового крючка. Эх, жаль, не научился пользоваться этой штукой. А должен бы предвидеть, что стрясется нечто подобное. Надо было подумать об этом в свое время.
Он подошел совсем близко к скале, так близко, что, казалось, мог уловить невидимые токи, которые излучал спрятавшийся я ее тени человек.
— Успокойся, товарищ! — на этот раз взволнованно произнес голос. — Мне поручено тебя встретить. Mayibuye![2] Да очнись же ты!
Человек, высадившийся с подводной лодки, застыл на месте. Его снова охватила сильная дрожь; холодное оцепенение, сковавшее тело и мозг, ослабло. Он почему-то был уверен, что это не ловушка. Отошел на несколько ярдов, вскинул мешок на плечо и вернулся.
Диск луны уже поднялся над горизонтом, и по ночному небу стремительно разбегались бледные лучи. Скоро они коснутся земли и окутают эту часть Африки мягким иллюзорным светом, разливающим вокруг кажущееся спокойствие.
От скалы отделилась длинная тощая фигура, во мгле казавшаяся призрачной.
— Добро пожаловать! Ты не представляешь, как вовремя подоспело то, что ты привез! Как это кстати! Теперь, по крайней мере, подполье не погибнет из-за недостатка средств. А ведь они уже торжествовали победу.
— Постойте, дружище. Вы говорите «они», а между тем я готов поклясться, что вы один из них. И выговор у вас такой, и внешность…
Внезапно длинная худая тень обрушилась на него. Он попытался вырваться, но оказался прижатым к земле, а рука с револьвером беспомощно застыла в кармане.
— Ну что ж, это верно, говорю я в точности, как они. И лицом на них похож, жаль, ты не можешь разглядеть меня в темноте… — В голосе его появились жесткие
нотки. — Да! Я был одним из них. Но потом мне сказали, что это ошибка, что в моих жилах течет кафрская кровь. — Он вдруг разжал руки и вскочил. Пришедший со стороны моря сел и принялся рассматривать длинного незнакомца. Он прекрасно понимал, что отсюда надо немедленно уходить, но был не в силах оторвать взгляд от человека, считавшегося белым до того, как ему сказали, что это ошибка.
— Меня зовут Вестхьюзен, — пробормотал длинный. — Помнишь, наверно, эту историю. Она разыгралась в начале прошлого года. Это была настоящая сенсация.
Даже лондонские газеты отвели ей первые полосы. Ладно, пошли, надо поскорее убраться отсюда. Теперь слушай: ты мой слуга, а я подвыпил. Встретим кого-нибудь— помалкивай и во всем положись на меня. В случае чего — беги. Обо мне не беспокойся. Насколько я помню, тебя следует называть Нкози?
— Да. Ричард Нкози.
— Давно ты не был здесь?
— Десять лет.
Они пошли прочь от скалы. Впереди длинный и тощий Вестхьюзен, за ним невысокий стройный Нкози с мешком на плече. Вестхьюзен шагал быстро, и Нкози едва за ним поспевал.
— Пока они не выставили береговую охрану, — сказал Вестхьюзен, — но рано или поздно выставят, хотя протяженность берега чертовски велика. Тогда будет еще труднее встречать и провожать своих людей. Сейчас их патрули курсируют лишь кое-где между городами и деревнями. В прошлом месяце здесь были неприятности, так что надо держать ухо востро, чтобы не нарваться на патруль прежде, чем выберемся на шоссе, — иначе дело может обернуться скверно.
— Послушайте, — заговорил Нкози, — я знаю эти места. Я был…
— Держи свои знания при себе! — резко оборвал его Вестхьюзен.
— Я просто хотел помочь, — возразил Нкози.
— Когда потребуется твоя помощь, я скажу.
— Как вам угодно!
Они быстро взбирались вверх по отлогому склону. Справа, и теперь уже совсем близко, ярко светились окна одинокого дома. Во время длительного заточения на подводной лодке Нкози отвык шагать по неровной земле и сейчас без конца спотыкался и терял равновесие.
Наконец они свернули на узенькую тропку, где идти было легче.
Луна уже стояла высоко в небе. Вся земля была залита бледным светом, достаточно, впрочем, ярким, чтобы различить, например, тень, отброшенную деревом, мимо которого они проходили. Они обошли дом со светящимися окошками, держась от него на расстоянии около ста ярдов. За домом лениво залаяла собака. Ей ответила другая. Вестхьюзен все ускорял шаг. Прошли еще милю с лишним и оказались под сенью нескольких деревьев. От усталости у Нкози звенело в ушах. Он задыхался, однако виду не подавал. Пусть это неразумно, но лучше умереть, чем признаться Вестхьюзену в своей слабости, потому что он наверняка не терпит слабости.
Вдруг Вестхьюзен замедлил шаг и сказал:
— Я не хотел тогда тебя обидеть, но чем меньше человек знает, тем меньше может выболтать. Вы все, как назло, недооцениваете противника. До машины уже недалеко.
— Почему «вы»? — спросил Нкози.
— Потому что «вы».
— Значит, вы не считаете себя одним из нас?
— Еще чего захотел!
От удивления Нкози даже остановился, но Вестхьюзен скомандовал:
— Пошли!
И Нкози зашагал дальше.
— Тогда…
— Тогда почему я приехал тебя встречать? Ради денег! А ты думал из любви к тебе?
Они перевалили через небольшой холм, спустились в лощину, и дом с освещенными окошками скрылся из виду. Впереди и чуть левее в ясном свете луны отчетливо выделялась широкая, уходящая вдаль темная полоса земли. Нкози вспомнил огромные, в десятки акров, золотисто-зеленые плантации тростника, ночью казавшиеся черными. И впереди и слева тянулись тростниковые поля. Насколько он помнил, десять лет назад плантации не подступали так близко к берегу. Хорошо, что они выслали навстречу человека. Следить за переменами издалека — это не то, что видеть все собственными глазами. А о таких незначительных вещах, как, например, вновь посаженное дерево, уборная, построенная в дальнем углу сада, ранее заброшенный, а теперь возделанный участок земли, вообще не узнаешь. Он подумал о своем проводнике и крепче стиснул в руке револьвер. Если этот человек — платный агент, то деньги отнюдь не в безопасности.
Будто угадав его мысли, Вестхьюзен сказал:
— О деньгах не беспокойся. Я не собираюсь их у тебя отнимать. — В его голосе послышались знакомые суровые нотки. — Хотя, как ты понимаешь, мог бы сделать это без особого труда. Просто они мне ни к чему. И потом, ваши люди умеют жестоко расправляться со своими врагами.
Некоторое время он шел молча.
Чего же от него требовать, размышлял Нкози. Считаться белым, а потом ни с того ни с сего попасть в разряд цветных, да к тому же в стране, где так важно быть белым! От этого кто угодно ожесточится и придет в отчаяние! Ему вспомнились обрывки газетных сообщений.
— У вас, кажется, были жена и двое детей?
Вестхьюзен вдруг споткнулся, потом упавшим голосом проговорил:
— Да.
— А что с ними теперь?
— Не твое собачье дело, кафр! — взорвался Вестхьюзен.
На сей раз слово «кафр» не показалось Нкози обидным.
— Я спросил, не подумав, простите.
Вестхьюзен остановился и пристально посмотрел на Нкози, потом резко повернулся и зашагал дальше. Минут десять они молчали. Луна стояла уже высоко в небе, и перед ее сиянием померк даже Южный Крест. Дорога то уходила вниз, то поднималась, и одна мысль о том, что ему предстоит одолеть все эти подъемы и спуски, повергала Нкози в отчаяние; он дьявольски устал, и, казалось, вот-вот сдастся, как это бывает с людьми на поле боя, когда их вдруг покидает самообладание. Но в это мгновение прямо перед ним, возле кустарника, вырос силуэт автомобиля.
Словно во сне послышался голос Вестхьюзена:
— Садись сзади. Деньги положи под ноги. Если остановят, помни, где ты находишься. Это тебе не Европа, и как бы высоко ты себя ни ставил, здесь ты всего-навсего кафр. Помни это. Ну, залезай!
Нкози сел на заднее сиденье, бросил мешок под ноги, откинулся на спинку и закрыл глаза. По телу разлилась приятная истома. Так хотелось закрыть глаза и погрузиться в забытье. Но он превозмог себя и, едва ворочая языком, спросил:
— Значит, в душе вы по-прежнему считаете себя одним из них? — А про себя устало добавил: как побитая собака, которая продолжает лизать сапог, которым ее так безжалостно колотили.