Однако на все их просьбы Абдул отвечал почтительным, но решительным отказом. Он красноречиво мотал головой, в глазах появился злобный блеск. В конце концов отец потерял терпение и сделал знак стоящим в углу головорезам: если Абдул не хочет разделить радость этого торжественного события сам, придется его заставить. Но пребывание в Оксфорде, как видно, не прошло для молодого человека даром: двух палачей он ударом справа и слева немедленно отправил в нокаут, остальные навалились на него сзади. Поднялся невероятный переполох. Вертясь волчком по лужайке и пытаясь сбросить повисших на нем палачей, Абдул уложил на землю добрую половину дипломатического корпуса и перевернул накрытые столы, после чего, развернувшись, выдернул из земли шест, на котором крепился навес, - и вся конструкция рухнула на нас вздымающимся разноцветным облаком. Истошные крики, визг... Цилиндр я потерял, зато сумел выбраться на четвереньках наружу и, жалобно скуля, заковылял к воротам. В результате мне досталась лишь коробка рахат-лукума, которым по возвращении я щедро поделился с коллегами. Рахат-лукум пришелся им по вкусу, и меня единодушно признали героем. На комплименты не скупился никто, вот только Полк-Моубрея мое поведение на приеме вызвало смешанные чувства, однако, обдумав происшедшее на досуге, он сделал весьма здравое умозаключение. "В дипломатии, - заметил он, - довольно часто приходится руководствоваться принципом "спасайся кто может".
ГАРЕМЫ И ПРОБЛЕМЫ
Если вы сочтете (сказал Антробус), что все проблемы, с которыми нам пришлось столкнуться в нашем посольстве в Вульгарии, носили сугубо политический характер, вы СОВЕРШИТЕ ГРУБЕЙШУЮ ОШИБКУ. В отличие от войны Алой и Белой Розы, жизнь дипломата сумбурна и непредсказуема; в сущности, как однажды чуть было не заметил Пуанкаре, с ее исключительным разнообразием может сравниться лишь ее бессмысленность. Возможно, поэтому у нас столько тем для разговоров: чего только нам, дипломатам, не пришлось пережить! Вот почему у дипломата не сдадут нервы, если вдруг над его вычищенным цилиндром разверзнутся хляби небесные. Для него тайн в природе не существует. На такие вот размышления, дружок, - куда более мрачные, чем обычно, - навела меня заметка в "Таймс", где говорилось, что старина Сэмми заканчивает свои мемуары. Бедняга Сэм! Когда-то Эйзенхауэр остроумно прозвал его "самым несостоявшимся трезвенником в истории". Вероятно, он решил, выпустив книгу, отыграться читать и писать он, слава богу, умеет: Итон как-никак. Но работа ведь это долгая: свой труд он, надо думать, сочинял многие годы. Жизнь за это время не стояла на месте, в том числе и его собственная. Начинал-то он с самого заурядного виски из карманной фляжки, а кончил жидкой мазью для растираний после ванны. Так, во всяком случае, говорили в отделе диппочты, где о ванне, даже сидячей, до сих пор приходится только мечтать. Никто не удивился поэтому, когда в конце концов Сэм нашел себя в религии. Уже не первый год до нас доходят слухи о том, как он бредет по чавкающей под ногами глине вокруг какой-нибудь саффолкской церквушки, прикрываясь от дождя куском кровельного картона. На Рождество... но к чему продолжать? Человек немало перенес на своем веку и теперь пытается искупить грехи скромной, добросовестной службой. Долгими промозглыми ночами он сидит и пишет. Что же он пишет? Законный вопрос. Нет, "Занимательные истории про выпивку и секс для школьниц старших классов" написал не он. Он - автор МЕМУАРОВ ДИПЛОМАТА. И называются эти мемуары: "Гаремы и проблемы, или Взгляд, который бросил за отделанный стеклярусом дипломатический занавес тот, кто был там и за это поплатился". Звучит зловеще, не правда ли? Очень надеюсь - мы все надеемся, - что Сэм проявит должную осмотрительность.
Мои худшие опасения подтвердились после того, как Гормли недавно сообщил мне, что разговаривал с Сэмом по телефону и Сэм, если верить Гормли, заявил, что написал книгу про религиозную сторону дипломатии. Единственным верующим сотрудником нашего посольства был капеллан, да и тот довольно скоро куда-то сгинул, словно его и вовсе не было. Хотя... В нашей тогдашней жизни действительно происходили довольно странные вещи, которые, пожалуй, к религии отношения не имеют... Впрочем, это государственная тайна - из тех, что защищаются Актом о хранении документов. Как вы считаете, если, скажем, Моррис танцует на лужайке перед посольством, это можно считать "религиозной стороной дипломатии"? И не один, а с Де Мандевиллом и его шофером - все трое в чулках с подвязками и с цыганскими серьгами в ушах. Правда, когда Полк-Моубрей их увидел, в его поведении ничего религиозного мы не усмотрели...
И тут мне вспомнился Малютка Картер - так, кажется, его звали. Американцам ведь не чужды романтические порывы. Картер уехал в отпуск в Египет с "Александрийским квартетом" под мышкой, и вдруг мы узнаем, что он принял мусульманство - взял да и принял! Стал мусульманином и душой и телом. Возвращается он из отпуска, лицо бледное, зато улыбка во весь рот, и тянет за собой целый выводок темнокожих жен. Самых настоящих.
- Даррелл прав, - заявил он, как мне рассказывали, своему шефу, небрежно махнув рукой. - Там у них почти ничего не возбраняется.
Картер, разумеется, тоже долго у нас не продержался, но, прежде чем уйти, нервы нам потрепал здорово. Ведь в дипломатическом корпусе подобные выходки бывают очень заразительны. Картер подал пример другим. В то же время он, строго говоря, был в своем праве. Ни в Государственном департаменте, ни в Форин офисе запрета на религию не существовало. Для того чтобы его уволить, начальству пришлось как следует попотеть: как и все американцы, Картер был весьма расторопен. В результате его повысили в должности и отправили в ООН, где чернокожих и без его жен хватало. Однажды я встретил Шварца, их советника, на нем лица не было - а все из-за этой проклятой истории, из-за всех этих бесконечных телеграмм.
- Раньше, - всхлипнул Шварц, - работа была - не бей лежачего. И зачем только ему это понадобилось?
Шварц каждый день играл в бридж и ни о чем другом думать не мог. В открытое окно видно было, как Картер вывел своих жен на прогулку в посольский двор; поскольку все они говорили на разных языках и друг друга не понимали, он играл с ними в чехарду. Сотрудники посольства сгрудились у окна и с живейшим изумлением наблюдали за этой сценой. Шварц еле сдерживался, чтобы не выругаться.
- Антробус, - сказал он, - мы ведь с вами прекрасно знаем, что по закону не имеем права уволить царя Соломона, даже если он ввалится в Госдеп, укажет большим пальцем (Шварц сделал знак большим пальцем) на свой выводок и скажет: "К вашему сведению, эти курочки - мои законные жены. Извольте поставить их на довольствие".
Мне стало его жалко. Да, из-за Картера нам пришлось значительно расширить наше законодательство. Ведь в противном случае в один прекрасный день Госдеп взяли бы приступом мормоны. Итак, воды сомкнулись над Малюткой Картером. А жаль. Говорят, две его жены были прехорошенькие, всё при них - не придерешься. Но - потерянного не воротишь. Мы пережили утрату и зашагали дальше. Вперед, только вперед - и ни шагу назад.
Понимаете, к чему я клоню? К тому, что лучше бы Сэм о таком в своей книге не писал. В нашем посольстве история с Картером произвела эффект мощнейшего взрыва. Мы и не подозревали, что сидим на пороховой бочке, хотя запах паленого я уже чувствовал довольно давно, только не мог сообразить, откуда он идет. Помните Дрэджа? Ну конечно, помните. Вот уж кто был настоящим неофитом! Всю зиму его одолевали Видения, Голоса нашептывали в его стоящие торчком, как у фавна, ушки всевозможные крамольные мысли. Вдобавок он находился в состоянии войны с Давбаскетом, что опасно всегда, особенно же теперь, когда это ничтожество защитило диплом по прикладной электротехнике. Дрэдж вызывал у меня тревогу, Давбаскет - отвращение. Ни тот ни другой моим доверием не пользовался. Отношения между ними с каждым днем становились все хуже, что не могло самым пагубным образом не отразиться на нашем питании. Пудинг быстрого приготовления упорно отказывался стоять по стойке "смирно". Давбаскет настолько удачно установил на кухне бунзеновские газовые горелки, что приготовление моментального теста превратилось для Дрэджа в нечто сродни ядерному испытанию. Де Мандевилл придумал шуточное меню для приема французской делегации, которое в создавшейся ситуации воспринималось отнюдь не как шутка. На закуску предполагалось подать яйца ржанки в эфире и сухарики в маринаде из азотной кислоты, коктейль же должен был состоять из лимонной кислоты, свернувшегося молока с аммиаком, пополам с машинным маслом из кривошипа стоявшего на запасных путях паровоза. Каково! В меню значился даже британский клубный сандвич, представлявший собой мелко нарубленные останки гимнософиста, завернутые в высохшие пальмовые листья. Иными словами, европейской кухней Дрэдж увлекся не на шутку. А между тем Видения продолжали его преследовать, становились все более настойчивыми. В конце концов Дрэджу ничего не оставалось, как обратиться за религиозной помощью к вождю его секты, проповеднику-нонконформисту Блуд-Уилкинсону, долговязому, тщедушному человеку с козлиной бородкой и глазами навыкате. От такого ждать утешения не приходится, подумал я про себя. Но что было делать? Мы все видели: душа у проповедника необъятна и трепетна. Тембр голоса у Блуд-Уилкинсона был низкий, раскатистый; иногда, правда, на слове "грех" он срывался на визгливый крик, и тогда его голос звучал точно полицейский свисток, отчего все вздрагивали и начинали, выражаясь метафорически, рыть копытами землю. Проповедник вошел в коттедж Дрэджа предложить ему слово Божье, и Дрэдж сразу же поинтересовался, не согласится ли тот прочесть нам воскресную проповедь. Дело в том, что наш капеллан в это время отсутствовал - уехал на недельку в Ниццу поиграть в рулетку. В вопросах религии мы ведь исключительно либеральны, и я ему отказать при всем желании не мог.