Поглощая вкуснейшую жаренную на рашпере рыбу, Флинкс скользил взглядом по панораме, открывающейся за стеклянной стеной ресторана. Заведение располагалось над тридцати метровой кручей, а внизу текла река Тамберлеон, одна из главных водных артерий Самстеда. Стена была усилена полупрозрачными графитовыми ребрами; они сходились над головой, образуя арочные стропила и поддерживая потолок из светочувствительных панелей, которые автоматически темнели каждый раз, когда солнце Самстеда выныривало из-за облаков.
Здесь, проделав уже три четверти пути к морю Кил, река достигала в ширину трех километров. Она неспешно катила свои могучие воды, а ее бороздили самые разные суда: с легчайшими парусами, автоматически ловящими ветер; на воздушной подушке, с корпусами из облегченного композита; МАГ-баржи, использующие ничтожную разность потенциалов воздуха и воды, чтобы скользить в нескольких сантиметрах над поверхностью реки; большие и совсем крошечные скоростные прогулочные катера, а также амфибии.
На мелководье плескалась стайка детей, для которых мир был огромной игровой площадкой. Они прекрасно проводили время «диким» образом, не нуждаясь ни в каких достижениях технологии. Такое не часто встретишь на урбанизированных планетах типа Земли или Кентаврии.
Флинкс поймал себя на том, что завидует их непринужденности и… невинности. Жизнь на Самстеде текла неспешно, и времени хватало не только для работы.
В данный момент «работа» Флинкса состояла в том, чтобы уцелеть и остаться незамеченным. Что касается времени, этого неосязаемого, но едва ли не самого драгоценного предмета потребления, то в нем он всегда испытывал недостаток.
Приподнявшись над столом, Пип полностью развернула складчатые, отливающие розовым и голубым крылья. Сидящая в отдалении крестьянская семья, четверо человек в серых комбинезонах и зеленых рубашках, усиленно притворялась, что не замечает карликового дракона. Только светловолосая девочка лет семи явно восхищалась игрой красок Пип.
Ее мать потянулась к отцу через стол и что-то сказала резким тоном, но мужчина не оторвался от еды, ответив лишь нечленораздельным ворчанием. Флинкс сосредоточился, настроился на их эмоции, и Пип тут же замерла; это позволило ей лучше выполнять роль «эмпатической линзы» для своего хозяина.
Страх и отвращение — вот что почувствовал Флинкс. Ну, и еще любопытство, исходящее от детей. Как и следовало ожидать, оно было вызвано Пип, а не Флинксом. Это было бы просто чудом, окажись на Самстеде еще один аласпинский карликовый дракон. Отсюда до Аласпина очень далеко. К тому же Пип обычно оказывалась единственным представителем своего вида, куда бы их ни заносила судьба.
Флинкса вполне устраивала его неброская внешность. Хватит и необычного узора из нейронов в его мозгу. Меньше всего ему хотелось привлекать к себе внимание. Он жил в постоянном страхе, что однажды проснется поутру и обнаружит у себя третий глаз или рога на лбу. Учитывая все, что с ним проделали еще до его рождения, можно было ожидать чего угодно.
Временами этот страх был настолько силен, что Флинкс даже заставлял себя взглянуть по пробуждении в зеркало. Другие, может, и сожалели о том, что не уродились повыше ростом, или покрасивее, или с более мощной мускулатурой. Но только не Флинкс; он частенько молился, чтобы боги сжалились над ним и даровали ему нормальность.
Пип набросилась на соленый крекер, а ее хозяин прильнул к высокому резному бокалу из самоохлаждающегося пурпурного металла — импортного, скорее всего. С едой было уже покончено, но Флинксу не хотелось уходить. Рыба, которую он съел, наверняка только сегодня утром была выловлена в той самой реке, от которой он никак не мог оторвать взгляд. Может, между рыбой и местом ее недавнего обитания существует остаточная эмоциональная связь?
Оказывается, до чего же это приятно — просто существовать!
Пип взлетела и мягко опустилась ему на плечо. На этот раз мгновенно среагировал мальчик, он говорил быстро и возбужденно, размахивая рукой, пока отец не заставил его замолчать. Флинкс чувствовал тревогу отца, но счел за лучшее не обращать на этих людей внимания. В конце концов, именно этого они и хотели.
Внезапно по залу пробежала рябь страха совсем другого рода. Флинкс напрягся, Пип тут же среагировала на это, подняв голову.
Странное и… неприятное ощущение. Флинкс внимательно пробежал взглядом по лицам обедающих, но не заметил ничего, чем оно могло быть вызвано. Пол под ногами не дрожал, небо по-прежнему голубело, картина за окном не изменилась.
В зал вошли трое и остановились на пороге. Все были хорошо одеты и на Самстеде, несомненно, выделялись в любой толпе, хотя вряд ли привлекли бы внимание на Земле или Ульдоме.
Не вызывало сомнений, что за главного у них был тот, что стоял в центре. Всего лет на пять старше Флинкса, чуть пониже ростом, обычного телосложения, с резкими чертами лица. Рубашка из темно-бордовой шуршащей ткани не скрывала хорошо развитой мускулатуры.
Флинкс рассматривал поверх бокала его бледное узкое лицо — резко выдающуюся вперед челюсть, орлиный нос, глубоко сидящие темные глаза. Лоб был высок; черные волосы по местной моде зачесаны назад. Лицо молодого человека странным образом ничего не выражало, как будто даже малейшее шевеление мускула потребовало бы от него неимоверных усилий; оба его помощника выглядели несравненно более живыми.
Обежав взглядом зал, показав полное безразличие к возможной реакции на свое появление, молодой человек вышел через служебную дверь в сопровождении своих заметно важничающих телохранителей.
Флинкс почти физически ощутил, как разрядилось напряжение в зале. Как только троица удалилась, все вернулись к еде и разговорам.
Но Флинкс, в отличие от всех остальных, продолжал улавливать тревогу, излучаемую вновь прибывшими. Она отнюдь не исчезла, просто ее источник переместился из обеденного зала на кухню.
Спустя некоторое время они снова появились, на этот раз в сопровождении симпатичной молодой женщины в белой поварской одежде. Если не считать рыжих волос, в ее облике отчетливо проступало азиатское происхождение. Мешковатая рабочая одежда не могла скрыть прекрасную фигуру.
Флинкс не слышал ни слова из разговора, но ему это и не требовалось — до тех пор, пока он мог воспринимать изменения их эмоционального состояния. Наибольший накал эмоций давали повариха и молодой человек; его телохранители всего лишь немного скучали.
Один из них стоял, прислонившись к стене и скрестив ноги, а другой бросал свирепые взгляды на посетителей, имевших неосторожность случайно взглянуть в ту сторону, где шла перебранка.