И вот вспыхнул яркий свет в зале. Быстро заполняются ряды публикой, уже не осталось ни одного свободного места. Людской гомон и шум, шарканье ног. Грянул оркестр. Пора!
На круглой, залитой светом арене, как под абажуром, разглядишь все. Тысячи нетерпеливых глаз впиваются в артистов.
Выходят слоны. Тяжелые, громадные, они неторопливо и торжественно движутся по кругу, мерно покачивая головами.
Проносятся кони. Лихие джигиты выделывают на них всяческие чудеса.
Рыжий коверный потешает публику в перерывах между номерами. Зал грохочет: смешно!
Дружной стайкой выбегают собачки. Вьются у ног дрессировщика, заглядывают ему в глаза. Их повелитель артист Ермаков раскланивается с публикой. Поклон налево, поклон направо… Начали.
— Гоп! Але!
Какие умненькие собачки, все знают! Переворачиваются, ходят на задних лапках, танцуют под музыку, проскакивают сквозь кольцо… Только Бабай сидит, словно его не касается, глядит куда-то в сторону. Отлынивает. Он всегда отлынивает.
— Бабай, ко мне!
Как же, он поторопится, жди! Ой, до чего же неповоротливый да медлительный! Как его терпит Ермаков?
Собачки разыгрывают сценку из школьной жизни.
На перемене. Все прыгают через препятствие, а Бабай лезет под него. Публика хохочет.
На уроке. Все к доске, а он — прячется под партами.
Публика хохочет. Ну до чего потешный пес!
— Кто отличный ученик? — громко спрашивает Ермаков.
Все выходят вперед, а Бабай уползает на животе с манежа.
Все делают сальто-мортале в финале, а он боковой кульбит. И тут ленится… Ленился да ленился и стал самой знаменитой собакой в труппе Ермакова. Бабай? Как же, видели! Здорово! Кого ни спроси, все знают Бабая, большие и маленькие.
Смеются? И хорошо, что смеются. Наверное, так ответил бы Бабай, если б его спросили и если бы умел говорить. Такая у них служба — веселить людей.
Кончилось представление. Погасли огни. Последний зритель покинул цирк. Снова тишина и полумрак в зале.
За кулисами усталые артисты стирают грим с лица, моются под душем. Животным задают дополнительные порции пищи, кому овса, кому мяса или зелени.
Ермаков разговаривает с Бабаем:
— Спасибо, дорогой. Чем тебя угостить? Ты у меня главный работник…
Соклер из Закарпатья
По внешнему виду, или, как говорят собаководы, по экстерьеру, он, пожалуй, и не привлек бы ничьего внимания. Довольно неказистый, кудлатый пес какой-то неопределенной масти, на морде, на голове шерсть торчком. Замараха какой-то, хоть, правда, и чистый: на Выставку достижений народного хозяйства не водят грязных.
Может, он такой взъерошенный оттого, что приехал издалека?
Да нет, Соклер всегда такой. Такая порода. Пули. Это пояснил мне хозяин Соклера, чабан одного из закарпатских колхозов, усатый мужчина в расшитой гуцульской рубашке, овчинной безрукавке и в шляпе с перышком.
Итак, о Соклере из породы пули.
Пули (и близкие к ним пуми) живут в горах, на пастбищах. Их много на западе Украины и в соседней Венгрии. Они охраняют скот. И не только скот.
Хотите посмотреть, как эти взъерошенные псы работают у себя дома, на горных, благоухающих ароматом цветов, туманных поутру и солнечных в разгаре дня полянах-полонинах? Как они помогают своим друзьям-чабанам сохранять общественное добро? Поезжайте в Закарпатье. А мне посчастливилось повстречаться с одним из них в Москве.
Мы сидели у прудика, где табунами ходили большие сытые зеркальные карпы. Соклер сидел у ног хозяина. Неловким движением чабан нечаянно столкнул лежавшую на скамейке мою фуражку. Она упала в воду.
Соклер мгновенно вскочил и бултых за нею. Через минуту фуражка была у меня в руках. Соклер, отряхнувшись и обдав нас каскадом брызг, снова сел около хозяина.
— А что он еще умеет делать? — спросил я.
— А что хотите, пан-товарищ. Хотите, рыбу поймает?
Я не успел ответить, как чабан издал отрывистый свист. Соклер вновь оказался в воде. Нырнул. И когда вынырнул, в зубах у него бился карп.
Не надо. Пусть отпустит…
Отпустить? Пожалуйста. Не надо, так не надо.
В ожидании нового приказания Соклер кругами плавал около берега, не отрывая взгляда от своего хозяина.
У противоположного берега в воде копошились утки. Чабан подал знак — Соклер устремился туда. Минуты не прошло, как все крякушки оказались у нашего берега. Соклер пригнал их. Он не пугал птиц, а умело подгонял, направлял, приближаясь к ним то с одной, то с другой стороны.
— Довольно? — чабан чуть-чуть улыбался в усы.
Ему нравилось, что мне нравится Соклер.
Мы встали. Соклер последовал за нами. Утки уже опять были на противоположной стороне, копались в тине.
— Ой, я же забыл фуражку на скамейке!
И повернул было назад. Чабан установил меня.
— Соклер! — у него отрывистое «Соклер» получалось как-то не так, как у меня. Что он еще сказал псу, я не знаю.
Соклер опрометно умчался. Вернулся, подал фуражку.
Ну и молодчина! Все знает, все умеет!
— На выставке его отметили?
— Медаль получил. А мне — диплом, пан-товарищ.
Мы попрощались. Они пошли в свою сторону, я — в свою.
Бозар, сын Бозара
Есть у меня в Москве знакомый — известный артист, назовем его Андреем Петровичем.
Как-то Андрей Петрович был в Голландии на гастролях. Он и его товарищи-артисты показывали там свое искусство, которым исстари славится наша страна.
Гастроли прошли успешно. Особенный успех выпал на долю самого Андрея Петровича. И Пале до Бозар — Дворец изящных искусств в Амстердаме, где проходили спектакли советского театра, решил преподнести талантливому артисту памятный подарок.
Голландцы узнали, что ему понравились на фотографиях сенбернары, которых привозили итальянские монахи с Альп.
— Я вам подарю сенбернара, — заявил Хобокен, заводчик-голландец, занимающийся разведением сенбернаров.
Подходящего щенка в ту пору не оказалось, и Хобокен пообещал прислать щенка в Москву. И действительно, вскоре Андрей Петрович получил письмо с голландским штемпелем: готов ли он принять сенбернара «самых аристократических кровей»?
Дальше вышло непредвиденное осложнение. В Голландии или где-то по соседству с нею вспыхнула собачья чума, был наложен карантин, и высылка задержалась.
Наконец пришла телеграмма: ваша собака Бозар отправляется с таким-то самолетом, встречайте.
Поехали на аэродром встречать. Никакая собака не прибыла.
Андрей Петрович спросил у летчика:
— Где мой щенок? Должен был прилететь щенок…
Летчик ответил:
— У вашего щенка кулаки больше моих. Он в самолет не влез. Клетка 125 на 60 и на 95 сантиметров. А у нас дверь в трюме меньше…
— Ну и…?
— Подпилят клетку и пришлют с другим самолетом.
Через три дня телефонный звонок:
— Ваша собака давно прилетела, что вы ее не берете?
— Но мне сказали, что он только через неделю….
Поехали получать.
Дежурный долго водил по разным складам-пакгаузам, все найти не мог, наконец — нашел. В самом дальнем углу — ящик, и изо всех щелей торчит рыжая шерсть. Тут щенок?
Молчит что-то. Андрей Петрович сунул палец. Это «что-то» лизнуло горячим языком. Сломали верх ящика. Появилась морда и молча посмотрела. Привет, Бозар! С благополучным прибытием!
Вышел из ящика. В машину кое-как впихнули. Оказалось: карантин продолжался два месяца. И все это время щенок (ящик) стоял где-то на складе. Его кормили, он ел. Ел и рос. Рос, рос и заполнил весь ящик. Отправляли-то четырехмесячным, а получили уже полугодовалым. А сенбернары растут быстро.
Кошки увидят Бозара — все дыбом. Жучок, дворовый песик, живший у Андрея Петровича на даче, укусил Бозара. Тот только оглянулся. Через две недели впервые тявкнул.
Вскоре отказался жить в доме. Спал зимой на улице. Ходил по сугробам, прокладывая грудью траншеи-коридоры. И рос, рос…
Чистокровные сенбернары редкость, в Европе их считанные экземпляры. У Бозара оказался паспорт с «мировым» номером (по списку сенбернаров мира), родословная, в которой перечислялись все его дедушки и прадедушки, и сопроводительное письмо. В письме, между прочим, говорилось: если вы хотите наказать сенбернара, сверните газету трубкой и ударьте легонько по носу. Этого достаточно… Вот ведь как. Собака огромная, а деликатная, бить ее не обязательно. И вообще собак не бьют. А если бьют, то только плохие люди.
Раз домработница прикрикнула на Бозара: мешается на дороге, не обойдешь его — гора! Он посмотрел укоризненно: «Я и так понимаю… Зачем кричишь?»
Сперва Бозар был какой-то розовый. Потом стал рыже-коричневый, с белыми пятнами. Рос, как на дрожжах. Шерсти — вагон! С такой шубой не только подмосковная зима не страшна, — не замерзнешь на Северном полюсе! Шерсть мягкая, пряжа получается превосходная, недаром из нее вяжут разные теплые вещи.