Б. – Жора, не изводите себя. У людей большое горе – они хотят поторговаться. Назовите свою цену. Поговорим как культурные люди. Вы еще не слышали наше звучание.
Ж. – Я себе представляю.
Б. – Секундочку. Вы услышите наше звучание – вы снимете с себя последнюю рубаху. Эти люди чувствуют чужое горе как свое собственное.
Ж. – Я себе представляю.
Б. – Станьте там и слушайте сюда. Тетя Маня, прошу сигнал на построение. (Толстая Маня ударила в тарелки и посмотрела на часы. Бригадир прошелся кавалерийским шагом.) Константин, застегнитесь. Спрячьте свою нахальную татуировку с этими безграмотными выражениями. Если вы ее не выведете – я вас отстраню от работы. Петр Григорьевич, вы таки студент консерватории, возможно, вы культурнее нас – вы знаете ноты, но эта ковбойка вас унижает. У нас, слава богу, есть работа. Уличное движение растет. Мы только в июле проводили 15 человек, не считая три свадьбы. Теперь вы, Маня. Что вы там варите себе на обед, меня не интересует, но от вас каждый день пахнет жареной рыбой. Переходите на овощи или мы распрощаемся. Прошу печальный сигнал. (Оркестр играет фантазию, в которой с трудом угадывается похоронный марш. Жилец аплодирует.)
Ж. – Большое спасибо. Достаточно. Но все это напрасно. Наверно, кто-то пошутил.
Б. – Может быть, но нас это не касается. Я 15 человек снял с работы, я не даю юноше закончить консерваторию. Мадам Бородко бросила хозяйство на малолетнего бандита, чтоб он был здоров. Так вы хотите, чтоб я понимал шутки? Рассчитайтесь, потом посмеемся.
(Из группы музыкантов вылетает разъяренный тромбон:) – Миша, что вы с ним цацкаетесь? Дадим по голове и отыграем свое, гори оно огнем.
Б. – Жора, не изводите себя, вы же еще не отсидели за то дело. Что вы опять нервничаете?
Ж. – Почем стоит похоронить?
Б. – С почестями?
Ж. – Да.
Б. – Не торопясь?
Ж. – Да.
Б. – По пятерке на лицо.
Ж. – А без покойника?
Б. – По трешке, хотя это и унизительно.
Ж. – Хорошо, договорились. Играйте. Только пойте: «В память Сигизмунд Лазаревича и сестры его из Кишинева».
(Музыканты по сигналу Мани начинают играть и петь: «Безвременно, безвременно. На кого ты нас оставляешь? Ты – туда, а мы здесь. Мы здесь, а ты – туда.» За кулисами крики и плач. Кого-то понесли.) Бригадир, повеселев: «Вот вам и покойничек».
Ж. – Нет, нет. Это только что. Это мой сосед Сигизмунд Лазаревич. У него сегодня был день рождения.
Двадцатый век
Вторая половина XX века – туберкулез отступил, сифилис стал мельче, но шире, воспаление легких протекает незаметно. Дружба видоизменилась настолько, что допускает предательство, не нуждается во встречах, переписке, горячих разговорах и даже допускает наличие одного дружащего, откуда плавно переходит в общение. Общением называются стертые формы грозной дружбы конца XIX – начала XX столетия.
Любовь также потеряла угрожающую силу середины XVIII – конца XIX века. Смертельные случаи крайне редки. Небольшие дозы парткома, домкома и товарищеского суда дают самое благоприятные результаты. То есть, любовь в урбанизированном, цивилизованном обществе принимает причудливые формы: От равнодушия до отвращения по вертикали и от секса до полной фригидности по горизонтали. Крестообразная форма любви характерна для городов с населением более одного миллиона.
Мы уже не говорим о том, что правда второй половины XX века допускает некоторую ложь и называется подлинной.
Мужество же наоборот, протекает скрытно и проявляется в зкстремальных условиях трансляций по телевидению.
Понятие честности толкуется значительно шире: От некоторого надувательства и умолчания, до полного освещения крупного вопроса, но только с одной стороны.
Значительно легче переносится принципиальность – она теперь допускает отстаивание двух позиций одновременно. Поэтому споры стали более интересными, ввиду перемены спорящими своих взглядов во время спора, что делает его трудным для наблюдения, но более коротким и насыщенным. Размашистое чувство включающее в себя безжалостность, беспощадность и жестокость называется добротой.
Форму замкнутого круга приняло глубокое доверие в сочетании с полным контролем.
Человека говорящего «да» подвергают тщательному изучению рентгеноскопией не скрывается ли за этим «нет». Точный ответ дает только анализ мочи, который от него получить трудно, так же как и резолюция «выполнить» может включать в себя самый широкий смысл: От «не смейте выполнять», до «решайте сами».
Под микроскопом хорошо видны взаимовыручка и поддержка, хотя и в очень ослабленном виде.
Приятно отметить, что с ростом городов чувства и понятия потеряли столь отталкивающую в прошлом четкость, легко и непринужденно перетекают из одного в другое, как разные цвета спектра образуют наш теперешний белый свет.
Монолог мусоропровода
Из мусоропровода рубахи пошли, бритва «механический спутник», брюки габардиновые, макинтош «дружба». Раздобрел народ, соус в канализации находят, в отбросах – рыба фаршированная, а вчера старушка двоих окатила с балкона – химчистка не взяла: сироп. Окончательно народ сдурел: макасины ловятся, 46 размер, никто не берет. Мужчина на физической работе 52 животом об верстак трет, кашне ему не хватает шею замотать, вместо рожи такая сковорода, жена или другая женщина за неделю не перецелует, а вы говорите концентрат в урне. Бабка с магазина прет, крупа сыпется – куча ворон сзади, не обернется, и дети у нее кроты, щеки сзади видны, зады свисают, как черешни.
А бабы есть: только боком в государственное учреждение, только боком. Скомандуют ей: «Пятки вместе, носки врозь» – умрет, а не сомкнет. И дышит, как компрессор, желудок на глаза давит, и грозит им полная неподвижность. Им говорят: «Двигайтесь больше, дамы, вам грозит неподвижность, двигайтесь куда-нибудь». А куда же они пойдут: Два шага вперед – телевизор, два шага назад – туалет, руку протянул мусоропровод, где я все на себя принимаю.
А у меня ж забот, ни одна ж комиссионка макинтош китайский не берет, брюки галифе-диагональ еще по четыре поколения могут сквозь чащу пробираться – в отбросах. Только ходят хозяйки, губы кривят: «Того у меня нет, этого нет». Я говорю: «Встань на мое место под мусоропровод – все будеш иметь».
Диалоги директора
Директор: Вы у нас молодой специалист?
Мол. Спец.: Да.
Д.: Как дела?
М. С.: Превосходно.
Д.: Как завод?
М. С.: Изумительно.
Д.: Новая техника?
М. С.: Потрясающе.
Д.: Общее дело?
М. С.: Великолепно поставлено.
Д.: Во что превращено предприятие?
М. С.: В образец.
Директор долго смотрит в глаза молодого специалиста. Молодой специалист смотрит в глаза директора.
Д.: По специальности пойдете?
М. С.: Нет, я в многотиражку.
Д.: Прекрасно. Позовите начальника снабжения.
Д.: Как кабель?
Начальник снабжения: Идет, все прекрасно.
Д.: Когда будет?
Н. С.: Та он уже. Та это уже, но..., То, то. Ну, можете докладывать. Уже вот оно, ну, пробьем. Грудью проложим. Он уже наш. Не уложим – так затопчим. Такой сейчас энтузиазм в отделе снабжения: моего зама двое держат.
Директор долго смотрит на начальника снабжения. Тот на директора.
Д.: Где бухгалтер? Бухгалтера ко мне.
Входит бухгалтер.
Д.: Как дела?
Б.: Какие дела? Не могу ни черта понять: кто кем оформлен, не пойму кто я сам.
Д.: Вы у нас недавно? Позовите главного.
Появляется главный бухгалтер.
Д.: Как бухгалтерия?
Г. Б.: Все в порядке.
Д.: А вот товарищ....
Г. Б.: У нас все прекрасно.
Д.: Он говорит, путаница....
Г. Б.: Все четко. Тик-так, отлажено блеск. Документация. Наряды, зарплата согласно штатам, штаты согласно зарплате, копеечка в копеечку. Я такого не видел. Шестое предприятие меняю – такое впервые.
Директор смотрит в глаза главбуха. Тот в глаза директора.
Г. Б.: Потрясающе. Блеск. Я тут недавно картотеку перебирал... (Директор смотрит ему в глаза) ...Изумительно.
Д.: Все. Тебе верю – ему нет.
Г. Б.: А как же, я сам ему не верю.
Д.: Укрепить надо бухгалтерию.
Г. Б.: Укреплю, немедля, морды поразбиваю. Серьезно: так хорошо еще не было. По всякому было, но чтоб так хорошо в первый раз.
Д.: А ну кликни ко мне зав. производства.
Входит зав. производства.
Директор всхлипывает: Тихон Палыч...
З. П.: Пал Сергеич....
Д.: Как дела?
З. П.: Сами знаете.
Д.: Не понял.