В ажурной тени
Солнце светит, ветры веют.Я гамак себе достал.Понемногу бронзовею…Приготовьте пьедестал.
Друг мне пишет: «Тянешь лямку?»Даже больше — две тяну.Выбрал ясную полянку,погружаюсь в тишину.
Не поддавшись мелкотемью,взялся…Эх! В разгаре днястарый дуб лохматой теньюнаползает на мена.
Солнце блещет, брови хмуря:ну-ка строчкой прозвени…«Как живёшь?»Пишу: в ажуре.«В блеске славы?»Нет, в тени.
Вот моя бы власть и сила,я бы этой тени…Ведьпо названию красива,а мешает бронзоветь.
Может быть, скажу и дерзость,но закон у жизни глуп:соберёшься что-то сделать —помешает старый дуб.
И не спорь, не огрызайся.Крепок данный дуб пока.«Так за что ты всё же взялся?»Да за бортик гамака.
Я, сойдя на землю плавно,прохожу сквозь самый зной.Эта ясная полянапишется не с прописной.
Хоть в лесочке здоровее —прозвеню и на дому…Много всяких бронзовеет,а работать-то кому?
С приветом!
Хоть неудачи есть у каждого,но тут уж далеко зашло…Приёмы самбо я показывали головой разбил стекло.
Дверное. Друг сказал: толстенное!Ну, это ладно, пустяки.Но вот какое совпадение:с тех пор легко пишу стихи.
Наверное, аппаратуруна место сдвинуло во лбу.Глядишь, и дверь в литературуя головою прошибу.
Пишу. Всё громче залп от залпа.«С приветом ты», — твердит семья.Спасибо, друг. Спасибо, самбо.Спасибо, дверь. С приветом. Я.
Дважды два
Трещит и пухнет голова.Я до рассвета по квартиреходил и думал: дважды два —неужто всё-таки четыре?
Вопрос, вы думаете, прост.Но это если брать на веру.А уцепись — и тянешь хвостсомнений, трудностей… К примеру:
вот было б дважды два — шестьсот,тогда мы в космос бы летали,не разжигая звездолёт,а нажимая на педали.
А если дважды два — один?Да поглядеть на дело шире…Тогда имел бы магазинслегка подпиленные гири..Решишь, и всех опережай.Японцы темп набрали? Что там!А мы повысим урожайарифметическим подсчётом.
Наш век свершеньями богат,детей компьютерами учим,и стыдно верить в результат,что был на палочках получен.
А. сколько будет дважды две?А дважды двое? Приступ счастьяя ощутил, раз в головетак много может помещаться!
Недаром целый мир затих,уснули все, повесив брюки,когда старался ради нихбезвестный труженик науки.
Я недосплю и недоем,и пусть паду я жертвой ранней,но сколько есть ещё проблем,какое поле для исканий!
Книга
В кресле я лежал, читая.Что-то стало тяжело.Присмотрелся — мать честная! —книга весит полкило.
Вот раздули эпопею!Разжевали… Что я, туп?Вот прочту — и опупею(надорву, выходит, пуп).
Есть, и то нельзя от пуза,а читать — такой предмет:животу не надо груза,голове нагрузки нет.
Если связку книжек драныхпонесём в последний путь,их оценят в килограммах,а не в битах как-нибудь.
И рожденье книги тожедля читателя кошмар:чем она скучней и толще,тем весомей гонорар.
Я и встал, презреньем полнясь,книгу бросил — ведь онапотому зовётся «повесть»,что по весу ей цена.
Красная нить
Взял самописку, чувством полнясь,да что-то стих пошёл хромой…В окошко всунулась по пояскалина в шали с бахромой.
И сообщила по секрету:«На слово „пакля“ рифмы нету.Лишь на Кавказе есть одна».И локотки сняла с окна.
Что за подруга, извините?..Гляжу, а нету красной нити,и чем стихи соединить?Калина своровала нить.
Цыганки с шалями не так лиглаза отводят чепухой?Ведь рифма всё же есть у пакли —«спектакля» (если он плохой).
Срезая пуговицы
Прощай, прощай, моя рубашка!Дыра такая — ай-я-яй…Хоть я любил тебя, но баста —как слёзы, пуговки роняй.
Стремясь отсрочить миг разлуки,ты не сошла с колен ещё,бессильно обнимаешь брюки…Но брюки что — штаны, и всё!
Утешься, гордость Мосшвейпрома.Под горло пуговки губя,я допустил бы жуткий промах,бездумно выбросив тебя.
Уйдёт жена, уедут братья,пальто не требуется в зной,твои же тёплые объятьяво все невзгоды шли со мной.
Построю мысли по ранжиру —одна тактично смотрит вбок,не бередя утрату: «С мируно нитке — голому клубок».
Как раз на ниточке повислосуществование твоё;всегда материя первична,всегда вторично вторсырье.
Когда и я приду к пределу,встречай меня в стране теней:своя рубашка ближе к телу(но, правда, майка мне родней).
Встаю, от горьких дум шатаясь.А ты свалилась в забытьи.И светлой памятью осталисьв коробке пуговки твои.
В ресторане
Жёлтой жижи миску далис чёрной костью поперёк —словно розочку в бокалемне прислал покойный Блок.
Антрекот — не из-под пресса ль?Растянулся до колен.С виду — ухо, что отрезалу себя же Ван-Гоген.
Подошла одна из дур.Чаевые? Хер ей дал!В чае кто плывёт, как Тур,извините, Хейердал?
* * *
Промчалась машин кавалькада:Премьер или, может быть, спикер.Народу обоих не надо.Он лица безропотно вытер.
Но всё же останутся пятна:Из луж столько грязи летело…И каждому стало понятно:Политика — грязное дело.