А Оленин, от имени которого рассказывается вся повесть, который сам участвует в ней довольно странным, трогательным и комическим образом, бедный, колеблющийся, идеализирующий юнкер Оленин именно и сделал эту ошибку: он принял поэтический смысл станичного быта за единственный смысл, какой ему присущ. Он одинаково уверовал в прелесть его свободной жизни и в его невежество и глухоту по отношению к представлениям нравственного рода, в его энергию, красоту и во все пороки, их сопровождающие, в откровенность, патриархальную простоту его взаимных отношений и в наглый цинизм, который они часто ведут за собой и т. д. Казачий быт, переданный им с такой истиной, теплотой и, можно сказать, добросовестностью, повредил его суждение. Он спутал окончательно его понятия. Оленин растерялся в поэзии станичного житья, как мальчик, которого неожиданно ввели в театральную залу на большое волшебное представление, и который тут же и потерял всякую жизненную, реальную мерку для того, чтоб мало-мальски трезво судить о чудесах, представших его глазам.
Вопреки мнению, установившемуся об Оленине в публике, мы считаем характер этот столь же глубоко задуманным и превосходно изображенным, как и все другие лица и части замечательного романа гр. Толстого. Правда, это тип уже отживший и перешедший в историю, но вокруг корней его на наших глазах поднялись ростки, которые и оправдывают всякую новую остановку критики на их родоначальнике. Требованиями драматической развязки и художнических целей самого романа гр. Толстой должен был противопоставить реальному миру выведенных им казаков цивилизованного русского человека, с условием, конечно, чтоб этот цивилизованный русский человек был так же реален, так же взят был из действительности и современного развития, как и его соотечественники низшего, непосредственного быта. Отделаться при этом отвлеченными типами, вроде Алеко, Печорина и проч., тут уже не представлялось бы возможности, – во-первых, потому, что они внесли бы разладицу в общий тип и характер романа, а во-вторых, потому, что они противны вообще натуре художнического созерцания, свойственного Толстому. На ком же он остановился? Может быть, самая поучительная сторона романа в том и заключается, что автор не мог найти в образованном обществе настоящего представителя русской цивилизации, такого, который показал бы, как народный дух и народные элементы соединяются с высоким нравственным, политическим и научным воспитанием. Писатель, искавший всю жизнь, с самого начала своего поприща, жизненной правды, принужден был вывесть перед нами для составления художнического контраста вместо лица, мало-мальски отвечающего идее цивилизованного русского человека, – Оленина. Оленин только болен цивилизацией; она успела разбить его первоначальную, довольно страстную и порывистую натуру, да так и оставила его в лежачем положении, без средств подняться на ноги, потому что труд восстановления себя, требуемый ею, был уже ему не под силу. Оленин приехал на Кавказ лечиться нравственно от цивилизации, приобресть одним целебным курсом все. недоделанное ею, подобно тому, как другие туда же едут за облегчением от физических недугов, нажитых извращенной жизнью. Нельзя сказать, чтоб цивилизация обездолила Оленина совершенно: она дала ему спасительное беспокойство ума и чувства, много благородных стремлений, но не показала ему никакой серьезной цели существования и лишила средств к достижению чего-либо основательного, так как всего этого он от нее и не требовал. Оленин имел несчастие, еще и доселе грозящее многим: принять за настоящие цели образования всю ту нарядную, тщеславную, суетную и легкомысленную жизнь богатых классов, которая в годы его молодости была особенно развита. Едва ступил он ногой на Кавказ, как всей душой потянулся к величию его природы, а всего более к его свободным обитателям, к ясности всех их мыслей, очевидности и доступности всех их целей. Так и должно было случиться с человеком, который не предохранен ни от каких соблазнов истинной, народной цивилизацией. Немецкие и преимущественно английские путешественники дали нам множество трогательных, поэтических описаний первобытных племен, встреченных ими в разных концах света; но как горячо ни защищали их от презрения и равнодушия европейских народов – ни одному из них не приходила в голову попытка упразднить в себе свою собственную, народную цивилизацию. Напротив, они торжественно и с достоинством берегли перед низшими племенами высокую образовательную мысль своего отечества. Не то было с Олениным. Влюбившись в Марианну, что не подлежит разбору, так как любовь и страсть часто имеют основание в недоступных психических тайнах, Оленин пожелал еще сделаться казаком, уничтожить в себе зачатки нравственных начал и всю духовную жизнь, уже завязанную в нем полученным образованием, какова бы она ни была. В моральном смысле это было равносильно тому же ползанию на четвереньках, тому же смешному пребыванию в натуре, на манер адамитов, какое пробовали осуществить некоторые наши философы из помещиков XVIII столетия, слишком начитавшиеся и не довольно понявшие Руссо. И когда, после героической смерти Лукашки в рукопашном бою с засадой горцев, Марианна с ненавистью отвергает постылую любовь Оленина, бедный юнкер уезжает, сопутствуемый презрением всей станицы, не исключая и друга своего Ерошки, сожаление которого тоже довольно подозрительного свойства. И Оленин вполне заслужил эти проводы своей распущенностию, отсутствием нравственной силы, которую могло бы ему доставить только дельное образование, если бы оно у него было. Этой силе подчинилась бы и станица, потому что, если она презирает всех, кого видит у себя из русского мира – солдат и чиновников, – то презирает по одной причине: она не чувствует в них самобытного характера и воли, а считает их только представителями известных распорядков. Из всех народов она уважает один, именно тот, с которым ведет истребительную войну, и уважает за способность его хорошо ненавидеть и жить по-своему. Как истое славянское племя, она этому народу и подражает в лице своих щеголей, перенимающих наряды и приемы знаменитейших джигитов; дело даже не ограничивается только львами и денди станицы. Уже и понятия аулов, вместе с их языком, успели перейти в нее, и малороссийский говор казаков почти так же испещрен иностранными словами, как наш русский разговорный язык. Эта глубоко верная черта подмечена тем же Олениным, который оказался таким несостоятельным лицом перед «станицей», во-первых, и перед «образованностью», во-вторых. Она напоминает нам, что Оленин, будучи запутанным и шатким характером вообще, есть в то же время самый зоркий наблюдатель жизни, самый восприимчивый человек к поэтическим оттенкам предметов и самый тонкий психолог по отношению в себе и другим. Противоречия, удивительно обрисовывающие его натуру и свойства его воспитания!
В таком-то поэтическом и художественном виде является постоянная идея гр. Толстого в романе, написанном, если не ошибаемся, лет десять тому назад. Как бы ни относились к этой идее, к каким бы соображениям и выводам она вас ни приводила, но произведение, на ней основанное, благодаря участию настоящих творческих сил в его создании, остается все-таки образцовым по строгой верности изображений, по истине и теплоте колорита, по свежести, красоте и вместе реальности всех своих подробностей. Мы уже заметили, что искусство выбирает для себя предметы совершенно независимо от существующих мнений, относительно их достоинства или их недостатков, но оно уже никогда не лжет. Тот еще не понял романа, кто не почувствовал в главных действующих лицах его, пересчитанных нами выше, удивительного сочетания поэзии с самой жестокой, изобличающей правдой. То же сочетание, возможное единственно художникам, слышится и в передаче обычаев, нравов, образа жизни и хода дел в станице. Они не составляют у гр. Толстого отдельных описаний, но вплетены в самую жизнь, им изображаемую, и текут вместе с нею, ни разу не отделяясь от нее: так искусство усвоивает себе данные этнографического свойства, возвращая их действительности, из которой они обыкновенно отрываются наукой для более удобного исследования. Впрочем, в романе есть страницы, завоевывающие себе, так сказать, внимание и суждение читателя по силе поэзии и правды, которая веет от них. Вряд ли сыщется воображение, которое не было бы поражено описанием ночи в «секрете», на берегу Терека, в его камышах, с переплывающим для добычи черкесом, фигурой молчаливого горца, пришедшего к казакам выкупить тело убитого брата, отчаянным боем в засаде, венчающим пору собирания винограда и длинных кутежей молодежи на улицах станицы, и многими другими сценами. Нельзя забыть, говоря о качествах этого романа, развития его драмы: история отношений Оленина к станице, Лукашке и его невесте, этого странного соперничества между совестливой, поверяющей себя личностью и коварством и самоуверенностию людей естественного быта, ведена с постоянно возрастающим вдохновением, которому отвечает постоянно возрастающий интерес положения. Мы удерживаем за романом право называться капитальным произведением нашей литературы. Может быть, он еще важен и тем, что поможет сохранить истинные предания искусства и творчества в эпоху, когда последним грозит опасность загрубеть и выродиться от попыток миновать их в беллетристике и достичь убедительности, назло им и без их помощи.