И подобных несообразностей в романе довольно. Почти на каждой странице видно желание автора во что бы то ни стало унизить героя, которого он считал своим противником и потому взваливал на него всевозможные нелепости и всячески издевался над ним, рассыпаясь в остротах и колкостях. Это все позволительно, уместно, пожалуй даже хорошо в какой-нибудь полемической статье; а в романе это вопиющая несправедливость, уничтожающая поэтическое действие его. В романе герой противник автора есть существо беззащитное и безответное, он весь в руках автора и безмолвно принужден выслушивать всякие небылицы, какие взводятся на него; он в том же положении, в каком находились противники в ученых трактатах, написанных в виде разговоров. В них автор ораторствует, говорит всегда умно и резонно, тогда как его противники представляются жалкими и ограниченными дурачками, которые слова не умеют сказать порядочно, а не то чтобы представить какое-нибудь дельное возражение; что бы они ни сказали, автор все опровергает самым победоносным образом. Из разных мест романа г. Тургенева видно, что главный герой его человек не глупый, – напротив, очень способный и даровитый, любознательный, прилежно занимающийся и много знающий; а между тем в спорах он совершенно теряется, высказывает бессмыслицы и проповедует нелепости, непростительные самому ограниченному уму. Поэтому, как только г. Тургенев начинает острить и издеваться над своим героем, так и кажется, что если бы герой был живое лицо, если бы он мог освободиться от безмолвия и заговорить самостоятельно от себя, то он наповал сразил бы г. Тургенева, посмеялся бы над ним гораздо остроумнее и основательнее, так что самому г. Тургеневу пришлось бы тогда играть жалкую роль безмолвия и безответности. Г-н Тургенев через какого-то из своих фаворитов спрашивает героя: «вы отрицаете все? не только искусство, поэзию… но и… страшно вымолвить… – Все, с невыразимым спокойствием отвечал герой» (стр. 517). Конечно, ответ неудовлетворительный; но как знать, живой-то герой, может быть, ответил бы: «Нет», и прибавил бы: мы отрицаем только ваше искусство, вашу поэзию, г. Тургенев, ваше и; но не отрицаем и даже требуем другого искусства и поэзии, другого и, хоть такого и, какое представлял себе, например, Гете, такой же поэт, как, и вы, однако отрицавший ваше и. – О нравственном характере и нравственных качествах героя и, говорить нечего; это не человек, а какое-то ужасное существо, просто дьявол, или, выражаясь более поэтически, асмодей. Он систематически ненавидит и преследует все, начиная от своих добрых родителей, которых он терпеть не может, и оканчивая лягушками, которых он режет с беспощадной жестокостью. Никогда ни одно чувство не закрадывалось в его холодное сердце; не видно в нем и следа какого-нибудь увлечения или страсти; самую ненависть он отпускает рассчитанно, по гранам. И заметьте, этот герой – молодой человек, юноша! Он представляется каким-то ядовитым существом, которое отравляет все, к чему ни прикоснется; у него есть друг, но и его он презирает ни малейшего расположения; есть у него последователи, но и их он так же ненавидит. Всех вообще подчиняющихся его влиянию он учит безнравственности и бессмыслию; их благородные инстинкты и возвышенные чувства он убивает своей презрительной насмешкой, и ею же он удерживает их от всякого доброго дела. Женщина, добрая и возвышенная по натуре, сначала увлекается им; но потом, узнав его ближе, с ужасом и омерзением от него отворачивается, отплевывается и «обтираете платком». Он даже позволил себе презрительно относиться к отцу Алексею, священнику, человеку «очень хорошему и рассудительному», который, однако, зло острит над ним и обыгрывает его в картах. По-видимому, г. Тургенев хотел изобразить в своем герое, как говорится, демоническую или байроническую натуру, что-то вроде Гамлета; но, с другой стороны, он придал ему черты, по которым его натура кажется самой дюжинною и даже пошлою, по крайней мере весьма далекой от демонизма. И от этого в целом выходит не характер, не живая личность, а карикатура, чудовище с крошечной головкой и гигантским ртом, маленьким лицом и пребольшущим носом, и притом карикатура самая злостная. Автор до того зол на своего героя, что не хочет простить его и примириться с ним даже пред его смертью, в ту, выражаясь ораторски, священную минуту, когда герой одною ногой стоит уже на краю гроба, – поступок совершенно непостижимый в симпатическом художнике. Кроме священности минуты, одно благоразумие должно было смягчить негодование автора; герой умирает, – учить и обличать его поздно и бесполезно, унижать его пред читателем незачем; руки его скоро окоченеют, и он не может сделать автору никакого вреда, хоть бы и хотел; кажется, и следовало бы оставить его в покое. Так нет же; герой, как медик, очень хорошо знает, что ему остается до смерти несколько часов; он призывает к себе женщину, к которой он питал не любовь, а что-то другое, не похожее на настоящую возвышенную любовь. Она пришла, герой и говорит ей: «старая штука смерть, а каждому внове. До сих пор не трушу… а там, придет беспамятство, и фюить! Ну, что ж мне сказать вам… Что я любил вас? это и прежде не имело никакого смысла, а теперь и подавно. Любовь – форма, а моя собственная форма уже разлагается. Скажу я лучше, что какая вы славная! И теперь вот вы стоите, такая красивая…» (Читатель дальше яснее увидит, какой гадкий смысл заключается в этих словах.) Она подошла к нему поближе, и он опять заговорил: «ах, как близко, и какая молодая, свежая, чистая… в этой гад кой комнате!..» (стр. 657). От этого резкого и дикого диссонанса теряет всякое поэтическое значение эффектно написанная картина смерти героя. А между тем в эпилоге есть картинки нарочито поэтические, имеющие в виду размягчить сердца читателей и навести их на грустную мечтательность и совершенно не достигающие своей цели благодаря указанному диссонансу. На могиле героя растут две молодые елки; отец и мать его – «два уже дряхлые старичка» – приходят на могилу, горько плачут и молятся о сыне. «Неужели их молитвы, их слезы бесплодны? Неужели любовь, святая, преданная любовь не всесильна? О, нет! Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце ни скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии „равнодушной“ природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной» (стр. 663). Кажется, чего же лучше; все прекрасно и поэтично, и старички, и елки, и невинные взгляды цветков; но все это мишура и фразы, даже нестерпимые после того, как изображена смерть героя. И у автора поворачивается язык говорить о всепримиряющей любви, о бесконечной жизни, после того как его самого эта любовь и мысль о бесконечной жизни не могли удержать от бесчеловечного обращения со своим умирающим героем, который, лежа на смертном одре, призывает свою возлюбленную для того, чтобы видом ее прелестей в последний раз пощекотать свою потухающую страсть. Очень мило! Вот такую поэзию и искусство стоит и отрицать и порицать; на словах они умилительно поют о любви и мире, а на деле оказываются злостными и непримиримыми. – Вообще в художественном отношении роман совершенно неудовлетворителен, чтоб не сказать более из уважению к таланту г. Тургенева, к его прежним заслугам и к его многочисленным почитателям. Общей нити, общего действия, которое связывало бы все части романа, нет; все какие-то отдельные рапсодии. Выводятся личности совершенно лишние, неизвестно для чего фигурирующие в романе; такова, например княжна Х…ая; она являлась несколько раз к обеду и к чаю в романе, посидела «на широком бархатном кресле» и потом умерла, «забытая в самый день смерти». Есть несколько и других личностей, совершенно случайных, выведенных только для мебели.
Впрочем, эти личности, как и все другие в романе, непостижимы или ненужны собственно в художественном отношении; но они нужны были г. Тургеневу для других целей, чуждых искусству. С точки зрения этих целей мы смекаем даже, для чего явилась княжна Х…ая. Дело в том, что последний роман его написан с тенденциями, с ясно и резко выступающими теоретическими целями. Это роман дидактический, настоящий ученый трактат, написанный в разговорной форме, и каждое выведенное лицо служит выражением и представителем известного мнения и направления. Вот как могуч и силен дух времени! «Русский вестник» говорит, что в настоящее время нет ни одного ученого, не исключая, конечно, и его самого, который бы не пустился при случае отплясывать трепака. Так же точно можно сказать, что в настоящее время нет ни одного художника и поэта, который бы не решился при случае создать что-нибудь с тенденциями, г-н Тургенев, главный представитель и служитель чистого искусства для искусства, творец «Записок охотника» и «Первой любви», оставил свою службу искусству и стал порабощать его разным теоретическим соображениям и практическим целям и написал роман с тенденциями – обстоятельство очень характеристическое и замечательное! Как видно из самого заглавия романа, автор хочет изобразить в нем старое и молодое поколение, отцов и детей; и действительно, он выводит в романе несколько экземпляров отцов и еще больше экземпляров детей. Отцами он занимается мало, отцы по большей части только спрашивают, задают вопросы, а дети уже отвечают на них; главное внимание его обращено на молодое поколение, на детей. Он старается охарактеризовать их сколько возможно полнее и многостороннее, описывает их тенденции, излагает их общие философские воззрения на науку и жизнь, их взгляды на поэзию и искусство, их понятия о любви, об эмансипации женщин, об отношениях детей к родителям, о браке; и все это представляется не в поэтической форме образов, а в прозаических разговорах, в логической форме предложений, выражений и слов.