— Кто — мы? — спрашиваю я в испуге, а сам думаю: призывали-призывали зрителей и допросились до того, что бойцы невидимого фронта лично звонят!
— Мы — те, кто своим трудом заработал себе и своей семье на достойную жизнь.
— Достойная жизнь — это сколько? — уточняю я.
— Это от сорока до восьмидесяти тысяч долларов в год.
И тут я с небывалой ясностью вспоминаю стилистов, пиар-менеджеров и других продвинутых идеологов девяностых, которые учили нас — журналистов, литераторов, сценаристов и прочую творческую интеллигенцию — ориентироваться на новый класс.
«Это первое поколение свободных, по-настоящему ценящих свободу людей, — говорили они. — Эти люди уже никому не позволят покуситься на свои права. Потому что у них уже будут квартиры-машины-коттеджи, престижные должности и отдых на Канарах. А с этим человек расстается очень нелегко. Это важнее всякой политики. Поэтому про политику вы, пожалуйста, не пишите. И социалку тоже не трогайте. Пишите о том, что этих людей интересует: где им купить автомобиль или как приготовить барбекю».
Не надо врать, будто политика из наших печатных СМИ и из телевизионных ток-шоу испарилась по манию путинской руки. Все это случилось еще во второй половине 1990-х, когда двумя божествами всех пишущих, снимающих и рисующих людей стали Рейтинг и Рекламоемкость. Именно тогда мальгинская «Столица» превратилась в ту, другую, рассчитанную на новых, богатых, свободных, добрых и счастливых. Это был первый сигнал, а там понеслось. И вот они выросли, и накопили, и считают себя состоявшимися. И свободу у них можно отнять запросто — потому что не пойдут они ее защищать: у них на ногах гири весом в сорок — восемьдесят тонн ежегодно. Не нужна им свобода, если есть квартира-машина-дача.
Выросли те самые люди, в коих видели гарантию демократии. Гаранты ничего не гарантируют: пока разбираются с олигархами — они тешат себя надеждой на то, что за олигархами ведь и в самом деле водятся серьезные грешки, а наши грешки маленькие, чего там, сорок тысяч в год… (Что честных денег в условиях отсутствия закона не бывает, им еще только предстоит понять.) Дальше им начнут объяснять, что можно отнять все у всех. И они до последнего будут надеяться, что, по Бродскому, «смерть — это то, что бывает с другими».
Ах, не с того начали. Да и всегда начинали не с того. Сначала думали, что ежели все отнять да и поделить, то вырастут прекрасные новые люди нового мира. Потом — что ежели все поделят между собой те, кто лучше умеет биться за кусок, настанет царство свободы и справедливости. И никто так и не удосужился объяснить, что будущее настанет тогда, когда люди примут какие-никакие принципы и будут готовы их отстаивать. Тогда и история перестанет повторяться, и государство четко осознает границы своих полномочий. Гражданином свободной страны является не тот, кто имеет коттедж и проект, а тот, у кого есть твердое понятие о свободе, праве и законе.
15 августа 2005 года
№ 377, 15 августа 2005 года
Рваные люди
Попробуйте вы у христианства, несущего людям милосердие, отнять чувство долга и презрение к смерти — что за сахарный сироп получится!Оранжевые майки и ленточки — страшный симптом для любого общества. Оранжевый цвет нынче означает раскол, причем почти пополам. Как на Украине в прошлом году. Раскол на тех, кто считает, что жизнь частного человека выше любых принципов (и уж подавно выше государственной необходимости), и тех, кто консервативно полагает, что за высшие ценности никаких жизней не жаль. Не так давно Альфред Кох сказал, что в России два народа, и расколота страна именно по этому принципу. Тогда и ему, и, грешным делом, мне казалось, что это все-таки специфически российская драма: даже делясь на красношеих сторонников и яйцеголовых противников Буша, Америка сходится на общеамериканских ценностях вроде почтения к закону. Да и Украина, как видим, побурлила и не раскололась. Но тут случилось израильское «размежевание», и стало ясно, до какой степени мы не одиноки. Просто мы, как всегда, первые. Раньше мне представлялось, что только в России готовы жертвовать страной, народом, даже выгодой, чтобы одержать верх над оппонентом. Я думал, что только нашу страну можно развалить на патриотов и либералов, поскольку и патриоты, и либералы одинаково чужие здесь: так, два захватнических племени, которым совершенно не жалко рабочего коренного населения. Но ситуация в Израиле принципиально иная: перед нами нация-корпорация, идеальный пример государства, где — по крайней мере в замысле — не должно быть чужих и лишних, где национальная солидарность возведена в такой же принцип, каким в Америке стало законопослушание! Цель дьявола есть зло, и хорошо бы побольше. Так вот: «выбор дьявола», о котором часто говорил еще Аверинцев, есть выбор заведомо безнадежный. А чтобы расколоть людей, дьявол противопоставляет вещи, которые друг без друга невозможны. Например, свободу и порядок, личность и общество, закон и инициативу. Эти противопоставления, абсолютно ложные по своей природе, держались слишком долго. В результате успели воспитаться уже несколько поколений убогих, одномерных, половинчатых людей, одни из которых выше всего ставят свою (и иногда чужую) жизнь, а другие вечно рвутся помазать жертвенной кровью идол государства.
Обратите внимание, какие это скучные люди. С русским патриотом (как и с израильским крайне правым) двух минут не высидишь — они все талдычат про свои государственнические (религиозные) установки и про враждебное окружение; им весь мир чужбина, одни мы бедные и всеми попираемые, так соберемся же во единый кулак и покажем потрясенным врагам силу Божью! С русским либералом (и израильским крайне левым) еще скучней — они заводят шарманку про свои общечеловеческие ценности, а маскируют этими ценностями, как правило, обычную трусость и столь же обычное нежелание с открытым лицом встречать новые вызовы.
К сожалению, нерасколотых существ остается все меньше. А иммунитет к расколам — все слабее. Семьи распадаются, связи рвутся, дружбы трещат по швам. И даже в Израиле, как оказалось, нет вакцины против дьявольского вируса размежевания — евреи не удержались и разделились на оранжевых и синих, ровно как в Киеве. При этом постоянно раздаются разговоры о том, что человечество в целом должно определиться — какие ценности оно ставит выше, государственные или личные? Потому что скоро белому человеку предстоит столкнуться с арабским вызовом, и уж тогда… То есть кто-то хочет, чтобы уже и все человечество разделилось и самоистребилось, причем победит заведомо половинчатая идея. А на главный вопрос — надо ли было уходить из Газы — у меня ответа нет. Потому что это один из вопросов дьявола. И вина Шарона, если она есть, — не в том, что он на него ответил, а в том, что допустил его постановку.
22 августа 2005 года
№ 378, 22 августа 2005 года
Игнорируй род
Им невдомек, что любить семью — так же примитивно, как любить еду, которая тоже нас всех объединяет.В последнее время суперактуален запрос на ценности рода и семьи. Есть даже Русское Общественное Движение — аббревиатуру составьте сами. Фильм «Бедные родственники» — о том, как разрубленное тело народа срастается, невзирая на все жульничества, обломы и хитрости властей, — начинает триумфальное шествие по экранам. «Родственники» — обобщающее слово Павла Лунгина при длинном ряде однородных членов, которые наше кино выстраивает еще с насквозь фальшивой михалковской «Родни» (1982): «Мой американский дедушка» — «Американская дочь» — «Мама» — «Папа!» — «Брат» (1 и 2) — «Сестры» — «Свои». Как правильно писала Виктория Белопольская, инстинкт родства — последний, который вообще остается. Падают идеологические скрепы, исчезают интеллектуальные совпадения (поскольку интеллектуальная жизнь сходит на нет) — и правит бал дремучий, темный, древний корень: та самая родовая общность. Этот мне брат, а вон тот — не брат.
Почему русские националисты абсолютизируют род — понятно. Для них ведь главное — аморализм: чтобы никакой морали вообще не было. Данный человек близок мне не потому, что я думаю, как он, или мне нравятся его сочинения, нет: я должен любить его, не рассуждая, потому что он из моего города, моего этноса. Отношения «свой — чужой» строятся в этой системе на том, что своих не выбирают. Но любопытно, что этот родовой патриотизм национального извода, при котором понятие «свой» выше понятия «пристойный», а в основе любой оценки лежат архаичные ценности (знатность, возраст, лицевой угол), теперь постепенно распространяется и на прочие части идеологического спектра. Уже и либералы все чаще заговаривают о семейных ценностях, уже и уважение к старости считается непременной добродетелью молодости, уже и в литературе возобладал жанр семейной саги — и не только у какого-то там Вересова в «Черном вороне», но и у вполне мудрой Людмилы Улицкой в «Казусе Кукоцкого». Семья становится главной ячейкой общества, главной ареной борьбы, а хороший человек сегодня — прежде всего хороший семьянин. Тот, кто умеет заботиться о себе и ближних. Такой мировоззренческий поворот (а на деле — глубокий мировоззренческий кризис) понятен и логичен. У нации не осталось никаких ценностей, способных ее сплотить. Не зря сказал Альфред Кох, что у нас не один, а два народа, и никакой из них пока не может взять верх. А что у всех общее? Правильно, семейственность и дом, на которых так легко помирить либерала с государственником. Вот веду я недавно ток-шоу о том, хороша ли семейственность в политике. Большинство левых и правых гостей сходятся на том, что порадеть родному человечку — не грех, а первый долг. Вот и помирились; хорошо, да?