А еще через год Саня сказал мне, что Почтеннейший покончил с собой. Мол, снова запил, сошел с ума и повесился. Хотя, признаться, насчет второго я до сих пор не уверен, так как, возможно, в его ситуации это был самый взвешенный, единственно верный и смелый поступок. По крайней мере, я в свое время так и не смог нажать на курок, хотя очень даже планировал. Видимо, моя масса безысходности оказалась не столь критична, как у него.
На похороны я не поехал. Вместо этого наскоро стянул все, что было связанно с Почтеннейшим, в свою Сферу, прикопал и уничтожил, как мне казалось, мельчайшие улики преступления, которое я не совершал, но вину в совершении которого сейчас признаю полностью и безоговорочно, ведь не бывает случайных поступков, а тем более – случайных поступков без последствий.
…Наступает тот самый момент, когда Сфера начинает вселять ужас. Человек не ощущает запаха неба, не слышит ветра, ему кажется, что пространство неумолимо сжимается. На самом деле все по-прежнему. Просто он адски перегрузил ее – настолько, что для него самого в ней места толком-то не осталось. И здесь у него появляется четкое осознание простого факта, что вариантов дальнейшего развития событий всего два: либо как-то разгрузить Сферу, либо она просто разорвет его на части изнутри. То есть один вариант – из приемлемых. И человек начинает понемногу освобождать пространство, выбрасывая за пределы Сферы сперва незначительную мелочевку, а затем и куда более громоздкие конструкции, становясь при этом легче, чище, целостнее.
Мне как-то подумалось, что рай и ад существуют только для тех, кто в них верит. Для всех остальных существует особое пространство – небытие. Так вот, небытие и есть та самая Сфера, территория полного и всепоглощающего забвения. Твоего личного забвения, в том числе. Ведь нельзя омертветь наполовину – ты либо жив, либо мертв.
И пусть прошлое вонзает в тебя свои стальные когти, срывая лоскутами кожу, пусть вгрызается в сердце гигантским алмазным буром, пусть Сфера что есть мочи семафорит тебе, мол, давай, возвращайся – здесь тихо, спокойно и надежно…
Ты просто идешь вперед. Не вверх, не вниз, а по прямой. Расслабленно и уверенно. Совсем иного порядка вещи становятся для тебя действительно важными: то, чем ты живешь, то, как ты дышишь, то, кем ты себя ощущаешь.
И вот манящие, призывно пульсирующие огоньки Сферы растворяются в плотной, непроницаемой темноте.
Что дальше? Никто не знает. Но в любом случае ты сюда не вернешься.
Родина
Субъективное ощущение родины невозможно формализовать.
Невозможно объяснить, почему именно здесь, именно в этом месте твоя беспокойная, вечно рвущаяся куда-то душа вдруг смолкает, а сосуды заполняются теплой убаюкивающей безмятежностью.
Краски и звуки сразу теряют свою кричащую, агрессивную конкретность, становятся какими-то предельно аналоговыми, настоящими.
Ты не замечаешь, что ветхий допотопный диван, казавшийся таким огромным и удобным в детстве, на самом деле узок, скрипуч и горбат, не обращаешь внимания, что практически упираешься головой в еще недавно представлявшийся Эверестом потолок, а в некогда похожей на огромную поляну комнате в реальности едва ли разойдутся два взрослых человека. Пропорции здесь не играют решительно никакой роли, как и любые иные, имеющие значение лишь во внешнем мире факторы – все идеально синхронизировано с твоим мировосприятием, безупречно персонализировано.
Это – пространство твоего личного покоя и умиротворения. Это – твоя родина.
С каждой секундой скорость времени растет. Ты перестаешь, точнее, лишаешься возможности вести летопись собственной жизни.
Сначала выпадают отдельные дни, затем недели, годы.
В конце концов ты теряешь уверенность в том, что действительно прожил все это время, а не сжег его напрасно в топке безотчетного механического слалома.
Память заспамлена под завязку. Воспоминания раздражают – они отрывисты, эмоционально выхолощены, словно рекламные ролики. Факты, цифры, лица – ничего лишнего. И по сути – ничего.
Иногда, правда, откуда-то всплывают окрашенные сепией детские мемории, округлые и невесомые, как гелиевые воздушные шары…
Знаете, я бы многое отдал за возможность буквально на минуту задержать в сознании хотя бы одну из них. Не выходит.
А может, и не было никакого детства? Может, так было всегда?
Однако родина помнит все. Она бережно и надежно хранит артефакты твоего личного, экзистенциального, само-достаточного счастья – неожиданные и нелепые, на первый взгляд, предметы, однако именно в них спрятан код, активирующий те самые вожделенные детские воспоминания, в которых, если разобраться, и заключается большая часть смысла твоего существования.
…Прошло два с половиной года со дня смерти деда, а я, приезжая на родину, никак не могу свыкнуться с этим. Кажется, что он здесь. Нет, честно. Никакой метафизики, соплей и миндальничанья.
Я физически не могу привыкнуть к его отсутствию. Все его вещи здесь, на тех же местах, что и всегда.
Кажется, с минуты на минуту он приедет с работы, заботливо поставит «под навес» свою «веломашину», войдет в кухню и скомандует усталым, чуть поскрипывающим голосом: «Ну что, матушка, давай исть». Он всегда так смешно говорит: «исть» вместо «есть». А бабушка начнет греметь тертой алюминиевой посудой и звать всех к столу.
Я, как это сейчас делает мой сын, буду до последнего саботировать ужин, но ровно до тех пор, пока дед демонстративно не оближет свою персональную ложку с треугольным черенком и выгравированными на нем двумя косыми линиями и многозначительно не посмотрит на меня.
Но если и это не поможет, то фраза «Ща получишь этой ложкой в лоб», которая за всю историю осечек ни разу не давала, сработает и в этот раз. Затем бабушка начнет мыть посуду в большой эмалированной миске, а я полезу на подоконник – рассматривать единственную семейную реликвию – настоящую староверческую икону…
Для этого и существует родина.
Для памяти.
Здесь нет живых и нет мертвых.
Только свои.
Все вместе.
Раскол
Раньше я любил возвращаться в город.
Было время, когда не имело никакого значения, как долго ты отсутствовал и где все это время находился – некая непостижимая сила влекла тебя домой. Влекла настолько сильно, что тебе было плевать решительно на все дорожные знаки, разметку и предупредительные вспышки фар несущихся навстречу машин. Ты летел домой, и в то мгновение, когда надежно укрытая небосводом равнина с невозмутимо распластавшимся на ней твоим городом вдруг возникала перед тобой, сердце что есть силы подпрыгивало куда-то вверх и ты каждой клеткой своего усталого, затекшего тела ощущал его счастливую барабанную дробь.
Буквально за несколько сот метров от въезда ты все же сбрасывал скорость, с облегчением отстегивал опостылевший ремень безопасности и поднимал телефон: «Алло, мам. Ну я на месте. Да, добрался, нормально». Город тотчас проглатывал тебя, плотно окутывал смогом и шумом, по-хозяйски сопровождал тебя сквозь хитросплетения собственных улиц и перекрестков вплоть до самого пункта назначения. Дома ты еще долго сидел на балконе и вглядывался в до мельчайших подробностей изученный, замыленный пейзаж, словно пытаясь наконец постичь, чего именно тебе не хватало там, вдалеке. Засыпал ты по-детски быстро, и даже сны в эту ночь не смели тревожить тебя.
Я так и не смог вспомнить, когда именно все это закончилось, в какой момент наступил раскол. Просто однажды поймал себя на мысли, что мне больше не нужен этот город, и сила, которая раньше влекла меня сюда, полностью себя исчерпала. Безвольно растекшаяся по равнине, рыхлая, окутанная свинцовой дымкой лепешка больше не порождает ни единой положительной эмоции. Возможно, в этом виноват я сам, возможно – люди, но скорее всего никто. Все проходит.
Говорят, твой дом там, где сердце. Неправда. Мое сердце и мой дом находятся в совершенно разных точках. И, что самое печальное, между ними нет сообщения.
Метеочувствительность
Все как обычно. Омерзительно серый теплый декабрь со всеми своими погодными и атмосферными репризами. А я так плохо переношу смену погоды.
Буквально вчера черное, намертво сросшееся с землей небо словно гигантское пресс-папье вжимало тебя в асфальт, ветер швырял в лицо грязный, перемешанный со льдом дождь, а люди на улицах обреченно сбивались в хмурые, непривычно тихие стаи, время от времени адресуя друг другу отрывистые, лишенные смысла и эмоций слова.
А вот сегодня неба не видно. Ощущение неба исчезло напрочь. От этого очень неуютно – белесый фон вверху и какая-то предельная прозрачность вокруг. Штатный понедельник: карусель осунувшихся, измятых лиц, наспех приклеенные улыбки, угловатые, нервные телодвижения. Ты словно застыл в гигантской сфере, заполненной вакуумом. Ты неподвижен – бесшумно и медленно сфера вращается вокруг тебя. Во всем этом есть какая-то цикличность, особая логика, не требующая специального подтверждения либо опровержения. Тем не менее, ты ее чувствуешь, ты пульсируешь в ее ритме и твердо знаешь, что произойдет с тобой через минуту или через час.