Я снова влез головой в окошко кассирши:
— А какой сегодня день?
— Что? — удивилась она.
— День какой? День недели?
— Может, тебе и число сказать? С Луны ты, что ли, свалился?
— С Луны, — сказал я. — День недели и число какое?
— Воскресенье, мальчик, второе июля…
Я с облегчением отошёл от кассы: ещё только воскресенье.
Когда я спустился с дебаркадера к лодке, я понял, что нехорошо оставлять Владилена Алексеевича одного. Он всё так же сидел, откинувшись на свёрнутую палатку. Солнце жарило над ним вовсю.
Я поднёс ему к глазам телеграмму.
Он прочёл и невнятно проговорил:
— Я так и думал.
Сказал и про расписание.
Губы Владилена Алексеевича беззвучно шепнули:
— Плохо… Пожалуйста, надень на меня кепку…
Я скорей схватил белую кепку, которая лежала совсем рядом с ним, а он всё это время мучился от жары и не мог её достать, и надел ему на голову.
— Может, вы пить хотите? — спросил я и в это время заметил знакомый катерок, который подходил к дебаркадеру с другого бока.
— Постойте, Владилен Алексеевич, я сейчас!
Я выскочил из лодки на берег, снова взбежал по сходням на дебаркадер и увидел, что это в самом деле катерок очкастого писателя. Он стоял на палубе возле маленького штурвала и зачаливал катер.
Когда его судёнышко поравнялось с краем дебаркадера, я спрыгнул прямо к нему на палубу.
— Ты что? — крикнул писатель. — Сумасшедший! Ноги сломать захотел? А если б оскользнулся?
— Послушайте, вы меня не помните? — сказал я и для равновесия, чтоб не упасть, ухватил его за рукав куртки. — Вчера на лодке…
— С кинорежиссёром? Что случилось?
— Вы только постойте, зря не причаливайте, — попросил я. — Его надо к нам в посёлок под ГЭС…
Я быстро рассказал, в чём дело.
— Всё равно придётся причаливать, — сказал писатель. — Надо заправиться. Бензина мало. Часа за четыре с половиной доставлю.
…Отплыли мы, наверное, только через час. Пока он доставал бензин, пока переводили Владилена Алексеевича на катер, пока перегрузили вещи…
И вот мы плыли уже обратно вверх по реке, а сзади за катерком тянулась на канате моя пустая лодочка.
— Часа за четыре довезу, — повторял всё время писатель и оглядывался на Владилена Алексеевича, который сидел на раскладном стуле.
Сначала мы хотели уложить его в каюте на койку, но Владилен Алексеевич сердито замотал головой.
— Успею на кроватях! — сказал он мне одними губами. — Хочу реку видеть.
Я сидел на боковой скамеечке и всё глядел на него.
Катерок шёл быстро. И мы давно потеряли из виду мыс с вётлами на правом берегу. Впереди слева показался четвёртый остров. Владилен Алексеевич провожал глазами каждую чайку, каждую встречную моторку… А когда мы уже проплыли четвёртый остров, он повернул ко мне голову и улыбнулся.
…Теперь, когда я вспоминаю о нём, я всегда сразу вижу, как он поворачивает ко мне седую голову и улыбается молодой улыбкой.
А тогда мы всё плыли и плыли, Владилен Алексеевич всё смотрел и смотрел. Когда мы проходили мимо третьего острова, хозяин катера включил радио и оглянулся на нас. Передавали последние известия.
Владилен Алексеевич закивал головой. Я видел, что он с огромной жадностью слушает каждое сообщение. И про то, как в Крыму началась жатва, и про шахтёров, и про съезд каких‑то микробиологов. Потом передавали про заграницу, про войну во Вьетнаме.
Владилен Алексеевич слушал, смотрел на реку и острова. Лицо у него сделалось удивлённое и злое.
Я, наверное, понял, что он думал. Он думал: я умираю, а вы все остаётесь жить. Зачем же вы убиваете друг друга?
Может, про это он думал. А может, нет… Я подумал — про это.
В конце передавали прогноз погоды. Вот уж неинтересно слушать, где сколько градусов! А он слушал всё с таким же интересом. Диктор говорил:
«В течение первой половины июля сохранится жаркая, сухая погода. В последующий период циклон с юго–запада, рождённый над Атлантическим океаном, переместится на центральные области. Циклон будет сопровождаться сильными ветрами и ливнями».
Владилен Алексеевич посмотрел на меня. Я встал со скамейки и подошёл.
— Завтрашний ветер, — сказал он с трудом. — Это будет уже твой завтрашний ветер…
— Что он говорит? — громко спросил писатель.
— Завтрашний ветер, — ответил я. — Он говорит, что завтра будет дуть завтрашний ветер.
Писатель ничего не понял и повернулся к штурвалу.
А я понял. Только словами не мог бы складно сказать, что я понял. Я вспомнил и про Марс, и про Луну, и про то, что человек должен жить не меньше двухсот пятидесяти пет. И что я обязательно буду врачом.
Владилен Алексеевич посмотрел мне в глаза и снова улыбнулся. Он увидел, что я его понял.
Мы уже подходили к моим местам. Показался второй остров, а вдалеке пристань, плотина ГЭС.
Первым из знакомых, кого я увидел, была всё та же Наташка Познанская на яхте. Ветра в парусах не было, и она загорала на своей посудине. Ей‑то что? Ей и горя было мало!
Как мы причалили, как выводили на берег Владилена Алексеевича, как потом он ещё неделю руководил съёмками из автомашины — про всё это вспоминать не стоит.
Я уж не говорю про тот вечер, когда все они уезжали на аэродром. Владилен Алексеевич попросил, чтоб я обнял его, а я испугался заплакать. Мы стукнулись лбами, и я убежал. Вот и всё.
…Недели через три почтальон дядя Яша подъехал на своём велосипеде к нашему дому и сначала велел мне расписаться в толстой книге, а потом отдал большой пакет.
Там оказалась та самая тетрадь. И чья‑то записка.
В записке я прочитал, что Владилен Алексеевич перед смертью очень просил, чтоб тетрадь переслали мне.
Вот она.
Моё начало
Счастливые не от богатства,росли мы на пыльных дворах,всесветноекрасное братстволелея в ребячьих сердцах.Хоть лет нам ещё было мало,но красным клочком кумачагрядущеенас обнимало —вихрастых внучат Ильича.Над карканьем толстых торговок,как нашей мечты делегат,всплывал,невесом и неловок,серебряный аэростат.Как будто планеты прообраз,парил он в лучах над землёй,коммунывысокую областьолицетворяя собой.Рождалась,откуда — не знаю,горячая вера в груди,что время нас не разделяет,что Ленину всехвпереди!
Всадник
Эх, едет всадникв шапке со звездой!Шевелит ушамиконь гнедой.А всаднику толькочетырнадцать лет,у всадника толькокомсомольский билет,да ружьё за плечом,да враги на земле,да родной эскадрон,и Ленин в Кремле.Эх, едет всадник,а завтра — бой!Шевелит ушамиконь гнедой.Рядом другиелошади храпят —красные конникикачаются в ряд,качаются в ряд,песню поют…Думает всадникдуму свою:а как через тридцать —сорок летбудет устроенбелый свет?Как там ребятастанут жить?За что бороться?И с кем дружить?Песне подпеваетвсадник молодой.Шевелит ушамиконь гнедой.Эх, едет всадник,а завтра — бой!
Приход холодов
Дождь шумитза окном во дворе.Я смотрюна зелёное дерево.И зелёные струитекут по стеклу.Смотрю я на ржавыемокрые крыши.Красные струибегут по стеклу.Взглянул я на сероенизкое небо —серые струи бегут…С градусника,что привинчен к раме,словно за градусом градуспадаеткапля за каплей…
Дикие утки весной
Сколько их?Одна. Две. Три.Четыре. Пять и шесть.Вонещё летит —седьмая!Значит, не убили.Значит, естьподнебесье, облака и эта стая.Удирают утки.В высь летят,крепко ими Север овладел.Сколько на пути озёр!Сколько на пути засад!Сколько раз возьмут их на прицел!Но летят.Меж белых облаковв небе синем семь небыстрых точек…И —не улетают далеко,прилетают снитьсякаждой ночью.
Осень