— Все это, брат, ты хотел, пока моря не увидел, — сказал матрос с рыжими усами, которого Костя принял за боцмана.
Боцманом же оказался совсем молодой человек, высокий и гибкий, похожий на гимнаста. Единственный человек, кого не видел Костя пока на корабле, был капитан. Он находился где-то на недосягаемой высоте в капитанской рубке, куда вел узкий трап с надписью перед входом: «Вход посторонним категорически воспрещен».
«Но ведь я мог и не заметить надписи, — думал Костя, стоя у трапа. — Ну, конечно, не читал! И потом, что значит «категорически»? Может, это совсем не запрещающее слово».
Костя шагнул «а трап и, оглядываясь, стал подниматься. Трап кончился, и он ступил на мостик. На другом крыле мостика весь в белом стоял штурман. В раскрытые двери рубки Костя увидел рулевого и узнал в нем знакомого матроса. Рулевой стоял перед штурвалом и, мечтательно глядя на картушку компаса, чуть-чуть поворачивал штурвал. Заметив Костю, он подмигнул ему. Костя на цыпочках подошел к рубке и заглянул в нее.
— Здравствуйте!
— Здорово!
— Как у вас здесь интересно!
— Еще бы! Тут, брат, мозг корабля!
— Это вы во что смотрите? В мозг?
— В компа́с! — матрос засмеялся.
— А ко́мпас?
Неслышно подошел штурман и поправил:
— Моряки говорят компа́с.
Костя с явным восхищением разглядывал штурмана. Ослепительно белая форма, золотые пуговицы, фуражка с белым чехлом и черным лаковым козырьком и эмблемой — все это заставило затрепетать мальчишеское сердце.
«Пожалуй, может, и взаправду стать моряком?» — подумал Костя.
— Ты что, пришел сменить Ильина? — серьезно спросил штурман.
Костя виновато улыбнулся.
— Да нет... Вижу трап... Ну я...
— Разве ты не новый рулевой?
Костя тяжело вздохнул и, вдруг осмелев, спросил дрогнувшим голосом:
— Можно мне подержаться за руль? Ну, хоть одной рукой?
— Зачем одной? Раз рулевой, берись двумя и веди корабль. Ну!
Не веря своему счастью, Костя шагнул к штурвалу и взялся за теплое, нагретое руками рулевое колесо. Матрос стоял за его спиной и внимательно следил за картушкой компаса.
— Чуть влево! — сказал он.
Костя собрал все свои силы, ведь ему надо было повернуть корабль весом в девять тысяч тонн.
— Осторожней! — Рука матроса легла на Костино плечо. — Не очень-то! А то «Киев» так рыскнет, что не сразу на курс положишь.
Штурвал повернулся с необыкновенной легкостью.
Костя вопросительно посмотрел на матроса.
— Не сломался?
Матрос подмигнул.
— Техника, брат. Руль поворачивает паровая лебедка. Мы только заставляем ее работать то вправо, то влево.
— Ну, сдавай вахту, — сказал Косте штурман, — и спускайся вниз. А не то капитан заглянет, будет нам на орехи.
В коридоре Костя чуть не столкнулся с человеком в зеленой пижаме.
— Ах, извините! — сказал Костя и вдруг радостно вскрикнул: перед ним стоял знакомый толстяк из самолета с полотенцем через плечо и добродушно улыбался, разглаживая усы.
— Ну, здравствуй, здравствуй, путешественник!
Толстяк протянул руку. Рука была мягкая, горячая.
— Я думал, вы остались во Владивостоке, — сказал Костя.
— Как видишь, не остался. Еду, брат, на остров. Что-то вроде вершины вулкана. Ну, а ты в Петропавловск?
— Нет, тоже на остров.
— Да? На какой же?
— На остров Морских львов!
Толстяк расцвел в улыбке.
— Ба, ба, ба! Вот так сюрприз!
— Неужели и вы на наш остров?
— Неизвестно, брат, еще, чей это остров. У меня, кажется, больше на него прав.
Проговорив это, толстяк почему-то схватился за живот, на лице его отразилась тревога, он что-то нащупал и, облегченно вздохнув, спросил:
— Там кто же у тебя?
— Папа!
— Кто он у тебя? Где работает?
— Он самый главный там. Директор консервного завода.
— Да? Позвольте, позвольте... Да ты же сын Бориса Петровича Громова. Костя кивнул.
— Вы знаете моего папу?
— Нет! Но мне о нем говорили. Я тоже самый главный на этом острове, только твой папа над рыбой и крабами, а я над погодой. Я, брат, директор метеорологической станции. Вот какие дела. Ну, будем знакомы. — Толстяк еще раз пожал Костину руку. — Ну, до скорого свидания. Я, брат, решил освежиться в соленой водичке.
— В море?
— В ванне.
И они захохотали так громко, что дверь одной из кают приоткрылась, из каюты выглянула красивая спутница толстяка. Она узнала Костю и поздоровалась.
Толстяк сказал:
— Представь, это сын Бориса Петровича Громова.
Она удивилась и сказала:
— Я очень рада, — и закрыла дверь каюты.
— Нет, это прекрасно! — сказал толстяк, хлопнул Костю по плечу и пошел принимать ванну, а Костя побежал к маме, чтобы рассказать ей об этой интересной встрече.
Вечером Костя с мамой вышли на палубу провожать солнце. На корме толпились пассажиры. Они, жмурясь, глядели на багровый шар, низко повисший над водой. На солнце набежала тучка и сразу запылала золотисто-алым огнем.
— Как жар-птица! — крикнул Костя.
Все посмотрели на Костю с улыбкой. Действительно, туча и солнце, слившись, напоминали птицу с пышным хвостом. Хвост у жар-птицы взметнулся к небу, красные, золотые, перламутровые перья отразились в воде, будто застелили море шелковой тканью. А птица уже пила воду, опускаясь все ниже и ниже в огненное море. Вот она скрылась совсем, только хвост еще виднелся над водой. Но вот последнее перо вспыхнуло и исчезло, оставив на небе золотую пыль.
Костя заметил радостное удивление на лице мамы и у всех, кто стоял с ним рядом.
Ложась на свою койку, Костя договорился с мамой встречать в океане солнце.
— Только тебе будить, — ответила мама.
— Хорошо. Ты не бойся... Я не просплю.
И, конечно, проспал. За ночь «Киев» прошел Сангарский пролив между островами Хоккайдо и Хонсю. Когда Костя с мамой пошли завтракать, «Киев» плыл уже по Тихому океану.
Костя узнал об этом событии в столовой. Наскоро проглотив два яйца, выпив стакан какао, он выбежал на палубу. Стоя у перил, он старался понять, в чем же разница между морем и океаном. И подметил, что вода стала более синей: «Хоть пиши ей». И еще ему показалось, что волны стали больше, сильнее и что воде теперь нет ни конца, ни края.
По-прежнему стояла безветренная погода, тяжелая глянцевитая поверхность плавилась под лучами солнца, корабль то вздымался ввысь, то плавно и тяжело катился под гору. Океан дышал ровно, глубоко. Слева показался скалистый островок. Волны размеренно бежали к скалам и яростно грудью налетали на них.
— И так из века в век! Тысячи, миллионы лет бьют волны об этот камень.
Костя повернул голову и увидел толстяка.
— Да, брат, — продолжал тот, — пройдет еще миллион лет, а этот камень все так же будет бороться с океаном. И все же в конце концов волны разгрызут его, разнесут по песчинкам.
Костя почувствовал, как по его спине побежал холодок. Ему стало жутковато перед такой невероятной злобной настойчивостью. Мальчик крепче сжал перила, уперся ногами в палубу и вспомнил, как он стоял у штурвала. Тогда он был уверен, что нет ничего на свете, что бы не покорилось человеку. Ему, Косте Громову. Он пусть немного, но вел корабль, распахивал этой махиной поверхность моря. Костя улыбнулся.
— Все-таки человек сильнее!
— Да? Ты так думаешь? — Толстяк с любопытством посмотрел на Костю.
У мальчика задорно сверкнули глаза.
— Вы знаете, когда мой папа работал на Черном море, мы ездили с ним на искусственный остров... С него нефть добывают.
— Да, но это, пожалуй, не тот пример.
— Нет тот. Если вот этот остров размоет, а он будет нужен, то мы другой построим.
— Да, возможно. Но все-таки нельзя умалять силу океана. Он этого не любит. Самолюбив старикан. — Толстяк продолжал с улыбкой: — Ты мне нравишься! Когда-то, лет сто назад, я тоже был такой же. Я, брат, два раза убегал в Африку. Но, представь, каждый раз меня возвращали с Конотопа. Не везло мне, братец!..
Костя ответил, проникаясь симпатией к этому человеку:
— Мы тоже хотели...
— Что? Неужели в Африку?
— Ну да! Маршрут составили, продукты собрали. Тогда мы жили в Керчи. Оттуда недалеко до Африки, да Герка струсил и все рассказал.
— Ах ты, курицын сын! Ну и как же?
— Был с ним разговор, но пришлось временно отложить.
— От Керчи, говоришь, недалеко? Рукой подать?!
К ним подошла красивая спутница толстяка.
— Ли! Представь, и наш юный друг собирался в Африку.
— Это правда? — спросила она.
Костя ответил, вдруг смутившись:
— Да. Хотели неграм помочь освободиться от ига колонизаторов.
— О, видишь, Ли! — Толстяк слегка подпрыгнул. — Жива еще романтика! О, это великолепно!
Ли чуть иронически посмотрела на него, поправила ему съехавший набок галстук и сказала Косте, загадочно улыбаясь:
— Я была в Африке, в Каире, Александрии. Видела пирамиды, сфинксов. Видела мутный Нил, развалины храмов.
— И крокодилов?
— Да, и крокодилов. Они лежали на отмелях, как бревна. И все же у нас лучше. — Ли улыбнулась Косте. — У нас все другое. У нас очень хорошо.