Андрей даже вздрогнул от этой мысли.
Нет, нет, конечно. Отец его тоже интересный человек. Он тоже очень много знает. Он окончил институт с отличием, а потом объездил чуть ли не полстраны. Просто у него работа другого порядка. Старший Липкин на заводе работает руками и в это время может думать о чем угодно — о Марсе, и о Южной Америке, и об Океане Бурь.
А отец вынужден думать о судебных делах. Вон у него их сколько — целый шкаф голубых папок с ботиночными шнурками.
... Но почему же тогда плановик Миронов, у которого голова тоже целый день забита цифрами, может по вечерам руководить драмкружком в Доме культуры?
...Почему мать Семки Старикова ходит вместе с Семкой стрелять в тир и бьет из воздушки так, что зрители только ахают?
...Почему у других отцы как самые лучшие друзья, с ними о чем угодно поговорить можно, а его, Андрея, мать, наоборот, всегда пугает отцом: «Вот подожди, придет отец, он с тобой поговорит как следует...» Или: «Обо всех твоих художествах отцу расскажу...»
Сама мать никогда ничего не предпринимала. Была она слабовольной, бесхарактерной. Покричит, покипятится, глаза станут красными, влажными, но потом отойдет, остынет — и вот уже ходит вокруг, обглаживает, жалеет. Когда Андрей был поменьше, она сгоряча давала ему подзатыльник или хлопала полотенцем. Сейчас у нее появилась новая манера: встанет в дверях и смотрит на Андрея такими глазами, будто всему в мире конец и ничего уже не поправить... Или по-театральному заламывает руки и трагически выкрикивает: «Алексей! Что же это такое? Он совсем распустился...»
Очень не нравились Андрею эти представления. Было стыдно за мать, за то, что она это так фальшиво, неловко делает. И злость брала: для чего это? Дали бы разок-другой по шее, и все в порядке, обиды на пять минут. А тут прямо сцена, театр...
И еще это беспрерывное нюньканье: «Андрюша, надень пальто... Без шарфа на улицу не выходи... Смотри, не попади под машину...» А ему уже, черт возьми, пятнадцать. Раньше, до революции, мальчишки, говорят, с десяти лет работали, иногда целую семью кормили... Да что до революции! Во время войны такие уже партизанили, в разведку ходили... А тут получается — до самого института за тесемки материного передника привязан...
Растравляя себя, Андрей шел по улице все быстрее и быстрее. Вот, наконец, Тургенева. Он повернул к дому и остановился.
«Улечу, — подумал он. — Уйду навсегда в Пространство. К золотой звезде Альбирео, иначе называемой бета Лебедя».
Он поднял голову.
Небо выгнулось над городом звездным полушаром. Над крышами ярко мерцало, переливалось чудными огнями созвездие Пегаса. Далекие, невообразимые миры плыли над Землей.
«Как хорошо, что живут на свете Липкины, и Люда Рагозина, и старик Миронов. С такими людьми не скучно. Надо не потерять их. Они помогут в случае катастрофы. Не бросят на произвол судьбы...»
Он достал из портфеля фотографию Архимеда и еще раз полюбовался гигантским ровным кольцом. Теперь он знал, что у него появились настоящие, хорошие друзья. На всю жизнь.
На пороге дома его встретила мать.
— Ага, явился, голубчик. Проходи, проходи. Отец давно тебя поджидает.
Лицо у нее было непроницаемое, деревянное. Глаза зло прищурены.
«Сейчас начнется...» — с тоской подумал Андрей.
Мать выключила в прихожей свет и ушла на кухню, громко стуча каблуками.
Отец сидел за столом, развернув газету. Изо рта у него торчала зубочистка.
Против Андреева места на скатерти стояли глубокая тарелка, хлеб в плетенке, стакан вишневого компота, лежали ложка и вилка.
«Только что поужинали», — отметил Андрей.
Отец опустил газету и посмотрел на него поверх очков.
— Ну-с, — сказал он неприятным голосом, — где ваше величество пропадало до девяти часов?
«Так. Даже время засекли», — подумал Андрей с каким-то отчаянным злорадством. Но ответил спокойно:
— Нигде я не пропадал. Был у своих друзей.
Отец прищурил глаза так же, как мать в прихожей, и положил газету на стол.
— Вот что, мой дорогой. Мне не нравятся эти твои друзья, из-за которых ты убегаешь с уроков, приходишь домой за полночь и лжешь! Мне не нравится, что на тебя жалуются преподаватели. Мне не нравится, как ты себя ведешь последнее время! Ты меня слышишь?
— Слышу, — сказал Андрей.
— Может быть, ты мне скажешь, что это за друзья?
— Они — хорошие люди, — сказал Андрей.
— И эти хорошие люди поощряют твои уходы с уроков?
— Никто меня не поощряет!
— Тогда объясни мне, почему за один только месяц ты сбежал с двенадцати уроков?
— Я искал... — начал Андрей и умолк.
— Что?
— Ты этого не поймешь, — сказал Андрей тихо.
— Вот как? Значит, я не могу тебя понять? Какая сложная, утонченная натура! Какой высокоорганизованный интеллект!
— Папа!
— Молчи! Где ты проболтался до девяти часов вечера? Ну?!
— Нигде я не болтался.
— Будешь ты отвечать?!
— Что? Что я должен отвечать? — с отчаяньем закричал Андрей. — Ну что? Чего вы от меня хотите?
— Мы хотим знать, что у тебя за компания, — ровным иезуитским голосом сказал отец. — Почему ты все время уходишь с уроков? Почему меня сегодня по телефону вызвали на педагогический совет? Что ты опять натворил?
Андрей опустил голову.
— Говори!
— Мне нечего говорить, — пробормотал Андрей.
— Вот-вот. Теперь ему нечего говорить. Ему всегда нечего говорить, когда он нахулиганит в школе, — сказала мать, появляясь в дверях.
Андрей почувствовал, как в груди начала подниматься мутная нехорошая злость.
— Помолчи, пожалуйста, если ничего не знаешь! — обернулся он к матери.
— Ах ты свинья! — закричала мать. — Мало того, что ты в школе с преподавателями препираешься, так ты грубишь дома, когда с тобой разговаривают!
— Если бы вы по-человечески разговаривали, — сказал Андрей, совсем не помня себя от злости. — Я бы все... все рассказывал вам... А вы... вы сразу ругаться... чуть только войдешь в дом. Ни разу вы не сказали ничего хорошего... Ни разу... Вы думаете, если у меня своя комната... Надоело все. Скучища смертная! И еще пристаете! Ничего я не скажу больше. Ничего! Поняли? Ничего!
У матери вдруг затряслись руки, губы, подбородок...
— Алексей! — вскрикнула она. — Ты слышишь? Чего же ты сидишь? Он совсем распоясался!
— Ну и пусть! Пусть распоясался! — крикнул Андрей. — Я вам ничего не скажу! И ничего вы не сделаете!
Отец поднялся из-за стола и шагнул к нему.
— Ты что же это делаешь с матерью, негодяй? — сказал он очень тихо. — Ты что таким тоном стал разговаривать?
— Ничего я с ней не делаю! Она сама! Сама! Не знает, а говорит!
— Ты еще спроси, чего он нагородил на чердаке, — сказала мать. — Он хочет весь дом на воздух поднять. Я там сегодня весь день разбиралась. Трубы какие-то выбрасывала.
«Космос»! — холодом прошло по спине. — Она нашла «Космос»!
— Телескоп! Мой телескоп! — закричал Андрей, рванувшись к матери. — Что ты с ним сделала?
— Алексей! — снова вскрикнула мать.
И в ту же секунду тяжелая, обжигающая пощечина отбросила Андрея к стене.
* * *...Ракета уходила в Пространство.
Серебряный шар Луны, разорванный трещинами, пересеченный зубчатыми тенями хребтов, опаленный дыханьем Большого Космоса, тускнел за иллюминатором. Правее и выше него влажно голубела Земля. Облачные поля застилали большую часть ее лица. Только южная оконечность Африки и остров Мадагаскар просматривались сквозь дымку.
А еще выше, в безмерной черной глубине, горела золотым огнем прекрасная звезда Альбирео.
Двигатели, разогнав ракету, кончили свою работу, и великая тишина охватила космонавта. Утонув в амортизационном кресле, он смотрел на неподвижные точки звезд и думал о счастье.
Примечания
1
Парсек — мера расстояний в звездной астрономии, равная тридцати триллионам километров.