Я его не видел ни разу.
Вернее, видел, когда мне и года не было. И бабушку видел. Но, конечно, не помнил. Мама и отец ездили в Москву специально меня показывать. Какой я уродился. В кого. В кого я уродился, тогда установить не удалось, но назвали меня Антоном. Как и деда. Отец меня иногда кличет Антон Второй. Это мне нравится. Был когда-то король Карл Двенадцатый, а я - Антон Второй. Тоже неплохо.
Дедушка жил в Москве, мы жили в Сибири и часто думали друг о друге. Я знал, что дедушка думает о нас. Что он не может не думать. Папа был его единственный сын, а я единственный внук. А он был у меня единственный дедушка, и мы вечерами говорили о нем.
Дедушкин портрет висел у нас в большой комнате над папиным столом. Дедушка был там совсем молодым, на гимнастерке, на углах воротника, сверкали шпалы, и глаза у дедушки тоже сверкали на этой фотографии, как и пряжка с пятиконечной звездой. Дедушка был снят не один. На плечо ему положила руку девушка с пушистыми косами. Я все никак не мог понять вначале, как эта девушка может быть моей бабушкой. Вот военный мог быть дедушкой, но она...
Дедушка и бабушка смотрели со стенки на всех нас. Они были как-то так сфотографированы, что смотрели на тебя, даже если ты уйдешь в дальний угол комнаты. Как будто наблюдали, как мы тут живем.
И мы часто говорили про них. Папа говорил, что мама - его мама - была с дедушкой всегда и везде, где бы он ни служил - на Дальнем Востоке и на Кавказе, на Украине и в Мурманске. И, слушая папу, можно было подумать, что дедушка служил везде. Когда папа говорил про это, он всегда смотрел на маму, будто звал ее. И она подходила к папе, гладила его по голове, словно маленького, потом клала ему руку на плечо и спрашивала меня:
- Антошка, правда, мы с папой похожи на бабушку и дедушку?
Я смотрел на фотографию, вглядывался в маму и отца и кивал головой.
Правда, они были похожи.
ПИСЬМА ИЗ МОСКВЫ
Я часто думал о дедушке, я хотел его увидеть.
Но он все не выходил в отставку. И не приезжал в отпуск. Может быть, отпуск не брал - как отец.
Отцу вот все некогда. Все что-то у него на стройке горит. Все без него обойтись не могут. Только соберемся вместе в Москву поехать, чемоданы укладывать станем, папа какой-то виноватый с работы является. Вздыхает. Хмурится. Мама на него строго поглядывает. Молчит. Да что там, даже я понимаю, в чем дело. Опять отец не может в отпуск поехать - какой-нибудь "важный этап работ", как он говорит.
Мама помолчит, помолчит, потом на меня посмотрит:
- Ну что, Антошка, позагораем дома?
Я надуюсь - хочется в Москву съездить. Потом подумаю. Успокоюсь. Ясное дело, позагораем, не бросать же Великого Кочевника? Он все-таки зам, и, хотя главный инженер и сам начальник стройки его в отпуск просто прогоняют, никуда он не уедет.
Такой уж мой отец.
Ну а дедушка?
Наверное, мой папа в своего папу пошел. Одинаковые характеры. Работают и оторваться от своей работы никак не могут.
Я часто думал, какая же такая работа у деда? Когда война - дело ясное. Военные воюют. Генералы командуют. Направляют войска, производят маневры, обороняются и наступают. Но вот когда мир? Он всегда писал нам: "Работы невпроворот". А что за работа у него - ничего не писал.
Дед присылал оптимистические письма. Только после бабушкиной смерти он не писал месяца три. Папа и мама волновались. Слали ему телеграммы. Просили взять отпуск и приехать. Дед молчал. Изредка отвечал телеграммами: "Все в порядке, не беспокойтесь". Потом стал писать бодрые письма. Про то, как он ездил в воскресенье на пляж. Или про то, что теперь по Москве молодежь ходит нестриженая, с длинными волосами, и он спросил однажды у девушки - который час, а оказалось, у девушки усищи, как у таракана, и деду чуть худо не сделалось.
Папа читал дедушкины письма из Москвы и говорил нам:
- Плохо ему одному. Надо, чтобы он приехал.
Мы усаживались за стол и сочиняли дедушке письмо. Описывали сибирские красоты. Нашу реку. Тайгу. Поселок. Заманивали к себе.
Дед отвечал одинаково. Писал, что подал рапорт, но ему отказали. А когда мы обещали сами явиться в Москву, он извинялся за негостеприимство и писал, что лучше не надо. Приедете, отвечал он, а потом удерете, а я опять один останусь. Лучше потерплю до отставки. А там к вам махну.
Получая дедушкины письма, папа качал головой, вздыхал, мама тоже вздыхала, и я вздыхал - потому что все вздыхают. Я тогда про деда думал, как, например, про Чапаева из кино. Дед был для меня как бы литературным героем. Вот у нас в классе сочинение было: "Мой любимый герой". И я про Чапаева написал, потому что кино о нем раз десять видел. Вот я и про дедушку тогда тоже мог бы сочинение написать. И пятерку заработать, когда человека не знаешь, про него всегда легко писать. А дед ведь у меня генерал. Вот пожалуйста - можно написать, как он фашистов громил. Как метко пушки его по Берлину стреляли - дед-то еще и артиллерист. Или как он в гражданскую на вороном коне скакал с шашкой в руке... Хотя в гражданскую мой дед не воевал. Но разве это важно? В сочинении все можно написать, на то оно и сочинение.
От слова "сочинять".
ПОТРЯСАЮЩЕЕ ИЗВЕСТИЕ
В общем, дед слал нам бодрые письма, и папа с мамой отвечали ему тем же. Рапортовали, как мы живем, как строим электростанцию, как у нас хорошо и весело. А я должен честно сказать, что незаметно для себя перестал верить, будто дед когда-нибудь к нам приедет. И, хуже того, перестал верить, что дед вообще у меня есть.
И вот, как сейчас помню, пришел я от Анны Робертовны, с французского языка. Она меня еще изъясняться по-французски приучала, как могу. "Вдруг, - говорит, - к нам в поселок французы приедут, делегация какая-нибудь. Или, допустим, ты во Франции окажешься. И тебе надо про себя рассказать. Давай, мол!"
Я пыхтел, изъяснялся: "Ж'абит дан Сибир". Дескать, я живу в Сибири. "Мон пэр инженер". "Мой отец - инженер". И так далее. Я еще спросил тогда Анну Робертовну, как по-французски - дедушка. "Гран-пэр", - сказала она. Большой отец, значит, в буквальном переводе. Забавно. Я засмеялся.
- Говорят, у тебя дедушка - генерал? - спросила Анна Робертовна.
- Ага, - ответил я.
- Такого слова - "ага" - в русском языке нет, - наставительно сказала Анна Робертовна. - "Ага" - это по-татарски "барин, хозяин". Никогда не говори так - "ага", если хочешь быть по-настоящему воспитанным человеком. Отвечай: уй! Пардон, отвечай: да!
Ну, эта Анна Робертовна! Мама говорила, она в каком-то забавном институте до революции училась. Благородных девиц, что ли? И что за институт - смехота! Вот и меня благородным все норовит выучить. Но спорить я не стал.
- Уй, - ответил ей, - мой дедушка - генерал.
- Во французской армии, - затуманив глаза, сказала Анна Робертовна, если офицер обращается к младшему по чину, то тот откликается по специальной форме. Не "да" или "есть", а - "мой лейтенант!", "мой капитан!", "мой генерал!".
Анна Робертовна мечтала о чем-то, а я молчал, думая, как это сказать по-французски "мой генерал". Мон - мой, это я знал, а вот как будет генерал?
- Мон женераль! - сказала тогда задумчиво Анна Робертовна. - Мон женераль! Ах, как звучит!
Ну вот, я пришел домой в тот день, разогрел на плите суп, поел холодных котлет, как вдруг загремел звонок. Долго, протяжно. Я разозлился, думал, опять Кешка. Забыл задание в дневник записать, а теперь трезвонит как сумасшедший - это с ним часто случается. Закричал ему еще из кухни:
- Тихо! А то как дам!
Открыл дверь, а на пороге отец. Никогда я его таким не видел. Шарф из пальто выбился, шапка на самой макушке, того гляди, свалится, глаза сияют, дышит тяжело - мчался, наверное, по лестнице: ясное дело, не про бетон сейчас он думает. Но про что?
- Где мама? - крикнул отец.
Я плечами пожал. Странный вопрос! На работе.
Отец меня боком двинул, по комнате в грязных сапогах пробежал, прямо по ковру - вот от мамы достанется! - и за телефон схватился.
- Станция! - закричал. - Станция! Соедините с районом!
Потом на меня взглянул, словно только увидел, и закричал, будто в пятый раз мне команду подает, а я не слышу:
- Собирайся! Живо! Дед летит! Только что звонил!
МАМА ЗА РУЛЕМ
Мама сидит за рулем, крутит баранку, хватается за рычаг, которым переключают скорость, и причитает:
- Ну как же так, господи! Стыдища-то какая! Ждала-ждала, а в доме пусто! Хоть бы пельменей навертеть!
На нее забавно смотреть: модный берет на голове, красивый шарфик, накрашенные губы, а баранку вертит, как заправский лихач.
Дорога до города, где аэропорт, - ухабистая, с глубокими лужами, полными желтой, глинистой воды. Мамин "газик" рычит на подъемах, нас с папой подбрасывает на рытвинах, но мы молчим - оба в полной маминой власти. Погодка сегодня, как назло: ветер бросает в ветровое стекло пригоршни дождя, "дворник" не успевает его чистить, и дорога, и деревья рядом сквозь водяную муть видны искаженно, неясно, но мама газует на полную скорость. Ну, мама!
- Вот видишь, Несчастный Скиталец, - кричит она, - какие у вас дороги! А если человек заболеет и такая погода, что вертолет не вызовешь? Не довезут ведь! Садовые вы головы!